Альфонс Доде - Евангелистка
— Ох, она мне столько всего наговорила!.. Будто мы ведем суетную, пустую жизнь, будто мало думаем о боге… проповедь, настоящая проповедь, с широкими жестами, с текстами из евангелия… Жалко, нет Генриетты, они бы поучали нас тут на два голоса.
— Мадемуазель Брис уехала? — спросил Лори; ему была симпатична эта сумасбродная девица, вероятно, оттого, что она восхищалась его практичностью.
— Да, княгиня Суворина неделю тому назад взяла ее в компаньонки и увезла с собой. Прекрасное место… и нет детей в семье.
— Вероятно, она довольна?
— Наоборот, в отчаянии. Мы получили от нее письмо из Вены… Она тоскует о своей жалкой конуре в приюте Шерш-Миди. Бедняжка Генриетта!
Снова вспомнив об утренней гостье, которая упрекнула их в равнодушии к богу, добрая женщина продолжала:
— Во-первых, говорить так про Лину просто несправедливо. Каждое воскресенье она играет на органе в храме на улице Шоша и не пропускает ни одного собрания. Ну, а я, посудите сами: разве было у меня время ходить в церковь?.. Пусть бы попробовала эта святоша де Бейль остаться одна в чужом городе с ребенком и старушкой матерью на руках! Мне приходилось бегать по урокам с раннего утра до поздней ночи во всякую погоду, по всему Парижу. Вечером я с ног валилась от усталости, у меня не было сил ни думать, ни молиться. Разве заботы о семье не благочестие своего рода, разве это не угодно богу, что я своими трудами устроила матушке счастливую старость, что я дала Лине хорошее образование, которое теперь помогает ей найти заработок? Милая моя девочка! Ей не грозят в юности те тяжелые испытания, какие достались на мою долю.
При воспоминании о былых невзгодах г-жа Эпсен оживилась и начала рассказывать об уроках по двадцать су, которые ей приходилось давать таким же беднякам, как она сама, в темной комнате при лавке, о занятиях немецким языком в обмен на уроки французского, о нелепых требованиях родителей, о молоденькой ученице, страдавшей ожирением, — с ней надо было заниматься во время прогулки и без устали водить ее по улицам, от площади Звезды до Бастилии, повторяя неправильные глаголы под холодным ветром и дождем. Так тянулись долгие годы нужды, лишений, унизительной бедности; г-же Эпсен приходилось носить старые, линялые платья, жертвовать завтраком, чтобы сберечь шесть су на омнибус, вплоть до того дня, когда она поступила учительницей в пансион г-жи де Бурлон… модный, дорогой пансион, где воспитывались дочери банкиров и богатых коммерсантов-Леони Ружье, ныне графиня д'Арло, Дебора Беккер, ставшая впоследствии баронессой Герспах. Там же училась эта странная, красивая девушка Жанна Шатлюс, ревностная протестантка, которая всегда носила с собой карманную Библию и на большой перемене во дворе вела со своими подругами долгие беседы о религии. Ходили слухи, что она скоро обвенчается с молодым миссионером и вместе с ним уедет в Африку обращать в христианство басутов. И вдруг Жанна неожиданно ушла из пансиона, а через три недели стала… супругой г-на Отмана.
Лори взглянул на собеседницу с удивлением.
— Ну да!.. — продолжала г-жа Эпсен, усмехаясь. — Сами понимаете: если выбирать между миссионером без гроша за душой и богатейшим парижским банкиром… Впрочем, чтобы решиться на этот брак, требовалось большое мужество. На Отмана страшно смотреть… У него по всей щеке огромный лишай, который он прикрывает черной шелковой повязкой. Это наследственный недуг в семье Отманов, все они страдают накожной болезнью. У его матери лишаи были на руках, днем и ночью она носила перчатки до локтей. У Беккеров, их родственников, то же самое. Но сын обезображен больше всех: надо страстно любить деньги, чтобы выйти замуж за такого урода.
Тут из бабушкиного уголка раздался нежный голос Лины, которая, окончив урок, перелистывала «Утренние часы»:
— Откуда ты знаешь, мама? Может быть, она поступила так вовсе не из жажды разбогатеть, а из жалости, из самоотвержения, может быть, ей хотелось скрасить жизнь этому несчастному?.. Люди так злы, так близоруки в своих суждениях!
Склонив над книжкой свое милое, чуть побледневшее бархатистое личико, обрамленное пышными золотистыми косами, девушка вдруг воскликнула, обратившись к матери:
— Смотри, мама, тут, кажется, про меня, про чересчур веселую барышню… Послушай: «Смех и веселье — удел душ неправедных. Наши сердца не нуждаются в них, ибо господь ниспослал нам мир и благодать».
— В самом деле, я ни разу не видела, чтобы Жанна Шатлюс смеялась, — заметила мать. — Теперь понятно, раз именно она написала эту книгу…
— А вот изречение, еще более удивительное, — перебила ее Лина, выпрямившись в кресле, и, вся дрожа от негодования, прочла: — «Любовь к отцу, к матери, мужу и детям — любовь обманчивая; все они смертны и недолговечны. Привязаться к ним сердцем — значит поступить неразумно».
— Какие клупости/ — воскликнула г-жа Эпсен, в речи которой, когда она сердилась, явственнее слышался иностранный акцент.
— Слушайте дальше, — продолжала Элина, отчеканивая слова: — «Поистине разумно поступает тот, кто возлюбил Христа, возлюбил только его одного. Спаситель не обманет вас, Христос живет вечно, но он ревнует к нашим земным привязанностям, он требует полной, безраздельной любви. Вот почему мы должны отречься от земных кумиров, изгнать из сердца все, что могло бы соперничать с господом…» Слышишь, мама? Любить друг друга грешно… Ты должна вырвать меня из своего сердца, Христос стоит между нами, нас разъединяют руки распятого на кресте… Да это просто возмутительно! Ни за что не стану переводить такую гадость!
Эта гневная вспышка так была несвойственна мягкой, уравновешенной натуре Лины, что Фанни, стоявшая рядом, вздрогнула от испуга, и ее худенькое личико побледнело.
— Да нет!.. Нет!.. Я не сержусь, деточка, — ласково сказала Элина, усаживая малютку на колени и прижимая к себе с такой нежностью, что Лори, сам не зная почему, вспыхнул от удовольствия.
— Ну, что ты, Линетта, стоит ли волноваться! — сказала мать, уже успокоившись. — Разве можно принимать к сердцу все, что услышишь или прочтешь! Эта дама и вправду сочинила дурацкие изречения, но нам же это не помешает любить друг друга.
И они обменялись взглядом, полным того безграничного понимания, какое существует только между кровными родными.
— Нет, все равно, — заявила рассерженная Лина. — Бредовые идеи заразительны и могут принести много зла… Это опасно для слабых душ, для юных существ…
— Пожалуй, я разделяю мнение мадемуазель Элины, — сказал Лори, — хотя, с другой стороны…
Г-жа Эпсен пожала плечами:
— Оставьте, пожалуйста!.. Да кто же будет читать такую чепуху?
По ее словам, эта книжка имела так же мало значения, как тоненькие англиканские брошюрки, которые суют в руки публике на Елнсейских полях заодно с прейскурантами магазинов и ресторанов. Кроме того, тут имеется и практическая сторона (г-жа Эпсен не стеснялась обсуждать семейные дела в присутствии Лори). Так вот, при оплате по три су за текст можно заработать немало. Они примутся за перевод вдвоем с дочерью, а вслед за этой книжкой последуют новые заказы. При их стесненных средствах неразумно пренебрегать добавочным заработком, надо скопить денег хотя бы на приданое для Лины.
Недослушав их разговор, Лори неожиданно поднялся с места.
— Пойдем домой, Фанни, пожелай дамам спокойной ночи…
Гостеприимный дом Эпсенов, самое уютное для него место на свете, где так дружественно относились к нему, к его детям, вдруг показался ему мрачным и чужим. Он почувствовал себя здесь посторонним, незваным гостем, а все потому, что добрая г-жа Эпсен заговорила при нем о замужестве Лины, как будто он настолько стар, что с ним можно уже не считаться.
Что ж, конечно, эта прелестная девушка выйдет замуж; она скоро выйдет замуж, и супруг будет по праву гордиться ею. Какая она серьезная, образованная, стойкая! Сколько в ней благоразумия, чуткости, доброты! Она достойна самого большого счастья. Но почему-то мысль о замужестве Элины глубоко огорчала его и не давала покоя до позднего вечера, когда он уединился в своей маленькой комнате, выходившей окнами в сад. Спальня детей была рядом, и он слышал оживленную болтовню дочурки, которая рассказывала няне Сильванире, раздевавшей ее на ночь, о том, что произошло наверху. «И тогда мадемуазель сказала… и тут мадемуазель рассердилась…» Элина занимала такое огромное место в жизни маленькой сиротки! А ведь после замужества у нее пойдут свои дети, ей некогда будет заниматься чужими. Бедный Лори вспомнил, как чудесно преобразилась их квартира, когда Элина пришла им на помощь в тяжелую минуту.
Чтобы отвлечься от печальных мыслей, он принялся наводить порядок у себя в столе, «сортировать документы», по его выражению. Это было его любимое занятие, лучшее лекарство от уныния и тревог. Оно состояло в том, что он разбирал и классифицировал бумаги в пронумерованных зеленых папках с различными наклейками: «Деловые документы», «Семейный архив», «Политика», «Разное». С тех пор как драгоценные папки давно уже не пополнялись новыми документами, он ограничивался тем, что наклеивал другие ярлычки, перекладывал пачки бумаг из синей обложки в коричневую, и это его вполне удовлетворяло.
