Чарльз Диккенс - Битва жизни (пер. Кронеберг)
— Милая Мери, не читай сегодня больше, сказала Грація, замѣтивши на глазахъ у нея слезы.
— И не могу, отвѣчала Мери, закрывая книгу. — Всѣ буквы какъ въ огнѣ!
Это позабавило доктора; онъ засмѣялся, потрепавши дочь по головѣ.
— Какъ! въ слезахъ отъ сказки! сказалъ докторъ. — Отъ чернилъ и бумаги! Оно, конечно, впрочемъ, все выходитъ на одно: принимать за серьёзное эти каракульки или что нибудь другое, равно раціонально. — Отри слезы, душа моя, отри слезы. Ручаюсь тебѣ, что героиня давнымъ давно возвратилась въ свой родимый домъ, и все кончилось благополучно. А если и нѣтъ, такъ что такое въ самомъ дѣлѣ родимый кровь? четыре стѣны — и только; а въ романѣ и того меньше, — тряпье и чернила. — Что тамъ еще?
— Это я, мистеръ, сказала Клеменси, выставивши голову въ двери.
— Что съ вами? спросилъ докторъ.
— Слава Богу ничего, отвѣчала Клеменси; и дѣйствительно, чтобы увѣриться въ этомъ, стоило только взглянуть на ея полное лицо, всегда добродушное, даже до привлекательности, несмотря на отсутствіе красоты. Царапины на локтяхъ, конечно, не считаются обыкновенно въ числѣ красотъ, но, пробираясь въ свѣтѣ, лучше повредить въ тѣснотѣ локти, нежели нравъ, — а нравъ Клеменси былъ цѣлъ и невредимъ, какъ ни у какой красавицы въ государствѣ.
— Со мною-то ничего не случилось, сказала Клеменси, входя въ комнату: — но — пожалуйте сюда поближе, мистеръ.
Докторъ, нѣсколько удивившись, всталъ и подошелъ.
— Вы приказывали, что бы я ни давала вамъ, — знаете, — при нихъ, сказала Клеменси.
Незнакомый съ домашнею жизнью доктора заключилъ бы изъ необыкновенныхъ ея взглядовъ и восторженнаго движенія локтей, — какъ будто она хотѣла сама себя обнять, — что дѣло идетъ по крайней мѣрѣ о цѣломудренномъ поцалуѣ. Самъ докторъ было встревожился, но успокоился въ туже минуту: Клеменси бросилась къ своимъ карманамъ, сунула руку въ одинъ, потомъ въ другой, потомъ опять въ первый — и достала письмо.
— Бритнъ ѣздилъ по порученію, шепнула она, вручая его доктору: — увидѣлъ, что пришла почта, и дождался письма. — Тутъ въ углу стоитъ А. Г. Бьюсь объ закладъ, что мистеръ Альфредъ ѣдетъ назадъ. Быть у насъ въ домѣ свадьбѣ: сегодня поутру у меня въ чашкѣ очутились двѣ ложечки. Что это онъ такъ медленно его открываетъ.
Все это было сказано въ видѣ монолога, въ продолженіи котораго она все выше и выше подымалась на ципочки, нетерпѣливо желая узнать новости, и, между прочимъ, занималась свертываніемъ передника въ пробочникъ и превращеніемъ губъ въ бутылочное горлышко. Наконецъ, достигши апогея ожиданій и видя, что докторъ все еще продолжаетъ читать, она обратно опустилась на пятки и въ нѣмомъ отчаяніи закрыла голову передникомъ, какъ будто не въ силахъ выносить дольше неизвѣстности.
— Эй! дѣти! закричалъ докторъ. — Не выдержу: я отъ роду ничего не могъ удержать въ секретѣ. Да и многое ли, въ самомъ дѣлѣ, стоитъ тайны въ такомъ…. ну, да что объ этомъ! — Альфредъ будетъ скоро назадъ.
— Скоро! воскликнула Мери.
— Какъ! а сказка? уже забыта? сказалъ докторъ, ущипнувши ее за щоку. — Я зналъ, что эта новость осушить слезы. Да. «Пусть пріѣздъ мой будетъ для нихъ сюрпризомъ», пишетъ онъ. Да нѣтъ, нельзя; надо приготовить ему встрѣчу.
— Скоро пріѣдетъ! повторила Мери.
— Ну, можетъ быть, и не такъ скоро, какъ вамъ хочется, возразилъ докторъ: — но все таки срокъ не далекъ. Вотъ посмотримъ. Сегодня четвергъ, не такъ ли? Да, такъ онъ обѣщаетъ быть здѣсь ровно черезъ мѣсяцъ, день въ день.
— Въ четвергъ черезъ мѣсяцъ, грустно повторила Мери.
— Какой веселый будетъ это для насъ день! что за праздникъ! сказала Грація и поцаловала сестру. — Долго ждали мы его, и наконецъ онъ близко.
Мери отвѣчала улыбкой, улыбкой грустной, но полной сестринской любви; она смотрѣла въ лицо Граціи, внимала спокойной гармоніи ея голоса, рисовавшаго счастіе свиданія, — и радость и надежда блеснули и на ея лицѣ.
На немъ выразилось и еще что-то, свѣтло разлившееся по всѣмъ чертамъ, — но назвать его я не умѣю. То не былъ ни восторгъ, ни чувство торжества, ни гордый энтузіазмъ: они не высказываются такъ безмятежно. То были не просто любовь и признательность, хотя была и ихъ частичка. Это что-то проистекло не изъ низкой мысли: отъ низкой мысли не просвѣтлѣетъ лицо и не заиграетъ на губахъ улыбка и духъ не затрепещетъ, какъ пламя, сообщая волненіе всему тѣлу.
Докторъ Джеддлеръ, на зло своей философской системѣ — (онъ постоянно противорѣчилъ ей и отрицалъ на практикѣ; впрочемъ, такъ поступали и славнѣйшіе философы) — докторъ Джеддлеръ невольно интересовался возвращеніемъ своего стариннаго воспитанника, какъ серьезнымъ событіемъ. Онъ опять сѣлъ въ свои покойныя кресла, опять протянулъ ноги на коверъ, читалъ и перечитывалъ письмо и не сводилъ рѣчи съ этого предмета.
— Да, было время, сказалъ докторъ, глядя на огонь: — когда вы рѣзвились съ нимъ, Грація, рука объ руку, въ свободный часы, точно вара живыхъ куколъ. Помнишь?
— Помню, отвѣчала она съ кроткимъ смѣхомъ, усердно работая иголкой.
— И черезъ мѣсяцъ!… продолжалъ докторъ въ раздумьи. — А съ тѣхъ поръ какъ будто не прошло и года. И гдѣ была тогда ноя маленькая Мери?
— Всегда близь сестры, хоть и малютка, весело отвѣчала Мери. — Грація была для меня все, даже когда сама была ребенкомъ.
— Правда, правда, сказалъ докторъ. — Грація была маленькою взрослою женщиной, доброй хозяйкой, распорядительной, спокойной, кроткой; она переносила наши капризы, предупреждала наши желанія и всегда готова была забыть о своихъ, даже и въ то время. Я не помню, чтобы ты когда нибудь, Грація, даже въ дѣтствѣ, выказала настойчивость или упорство, исключая только, когда касались одного предмета.
— Боюсь, не измѣнилась ли я съ тѣхъ воръ къ худшему, сказала Грація, смѣясь и дѣятельно продолжая работу. — Въ чемъ же это я была такъ настойчива?
— А разумѣется на счетъ Альфреда, отвѣчалъ докторъ. — Тебя непремѣнно должны были называть его женою; такъ мы тебя и звали, и это было тебѣ пріятнѣе (какъ оно ни смѣшно кажется теперь), нежели называться герцогиней, — если бы это зависѣло отъ васъ.
— Право! спросила Грація спокойно.
— Неужели ты не помнишь? возразилъ докторъ.
— Помнится что-то, отвѣчала она: — только немного. Этому прошло уже столько времени! — и она запѣла старинную, любимую пѣсню доктора.
— У Альфреда будетъ скоро настоящая жена, сказала она. — Счастливое будетъ это время для всѣхъ васъ. Моя трехлѣтняя опека приходитъ къ концу, Мери. Мнѣ легко было исполнить данное слово; возвращая тебя Альфреду, я скажу ему, что ты нѣжно любила его все это время, и что ему ни разу не понадобились мои услуги. Сказать ему это, Мери?
— Скажи ему, милая Грація, отвѣчала Мери, — что никто не хранилъ врученнаго ему залога великодушнѣе, благороднѣе, неусыпнѣе тебя, и что я любила тебя съ каждымъ днемъ все больше и больше. О, какъ люблю я тебя теперь!
— Нѣтъ, отвѣчала Грація, возвращая ей поцалуи:- этого я не могу ему сказать. Предоставимъ оцѣнить мою заслугу воображенію Альфреда. Оно не поскупится, милая Mери, также какъ и твое.
Она опять принялась за работу, которую оставила было, слушая горячія похвалы сестры, и опять запѣла любимую старинную пѣсню доктора. А докторъ, сидя въ спокойныхъ креслахъ и протянувши ноги на коверъ, слушалъ этотъ напѣвъ, билъ о колѣно тактъ письмомъ Альфреда, посматривалъ на дочерей и думалъ, что изъ множества пустяковъ на этомъ пустомъ свѣтѣ, эти пустяки — вещь довольно пріятная.
Между тѣмъ, Клеменси Ньюкомъ, исполнивши свое дѣло и узнавши, наконецъ, новости, сошла въ кухню, гдѣ помощникъ ея, мистеръ Бритнъ, покоился послѣ ужина, окруженный такой полной коллекціей блестящихъ горшковъ, ярко вычищенныхъ кострюль, полированныхъ колпаковъ съ блюдъ, сверкающихъ котловъ и другихъ доказательствъ ея дѣятельности, размѣщенныхъ на водкахъ и на стѣнахъ, что, казалось, онъ сидитъ въ срединѣ зеркальной залы. Большая часть этихъ вещей отражали его образъ, конечно, безъ малѣйшей лести; и притомъ въ нихъ вовсе незамѣтно было согласія: въ однихъ лицо его вытягивалось въ длину, въ другихъ въ ширину, въ однѣхъ онъ былъ довольно благообразенъ, въ другихъ невыносимо гадокъ, смотря по натурѣ отражающей вещи, — точно какъ одинъ и тотъ же фактъ во мнѣніи разныхъ людей. Но всѣ онѣ были согласны въ томъ, что среди нихъ сидитъ, въ совершенномъ покоѣ, человѣкъ съ трубкою въ зубахъ, возлѣ кружки вина, и благосклонно киваетъ головой Клеменси, подошедшей къ его столу.
— Каково поживаете, Клемми? спросилъ Бритнъ: — что новаго?
Клеменси сообщила ему новость, и онъ выслушалъ ее очень милостиво. Благая перемѣна была видна во всей особѣ Бенджамина. Онъ сталъ гораздо толще, гораздо красивѣе, веселѣе и любезнѣе во всѣхъ отношеніяхъ. Точно какъ будто лицо его было прежде завязано узломъ, а теперь развязалось и развернулось.
