Людмил Стоянов - Избранная проза
Все знали, что политика его не интересует, но было ясно, что наш вызов связан с посещением пристава Чаушева.
Встав из-за стола и приняв комически торжественную позу, он несколько минут молчал, грозно и устрашающе глядя на нас.
Мы все были хорошие хористы. В этом отношении он не мог сказать ничего плохого.
Его сухое костлявое лицо, с горбатым ястребиным носом, с длинными взъерошенными волосами, приняло какое-то бесстрастное отсутствующее выражение.
Он поглядел на нас испытующе и сказал:
— Ставится вопрос: кто приклеил эту листовку к дверям?
Он достал сорванную листовку и, подняв ее, помахал в воздухе. Потом продолжал:
— У полиции есть сведения, что оппозиция завербовала некоторых учеников в свои агитаторы. Ученики пришли сюда учиться, а не помогать политическим партиям. Это надо запомнить! — Он строго посмотрел на нас. — Что за безобразие! — Затем, помолчав: — Тодор Гинев, это ты?
Тошо ответил отрицательно. Отрицали и остальные.
— Вы, Христоско Мерджанов?
Христоско как девятиклассник (наша школа девятиклассная) был уже «взрослый», и поэтому директор обращался к нему на «вы».
Слегка сгорбившись, явно раздосадованный, Христоско помолчал и твердо ответил:
— Нет, господин директор…
— Тогда кто же? — насмешливо сказал директор. — Ведь не я же?
Христоско поднял голову и спокойно произнес:
— Я думаю, что этот допрос излишен, господин директор. Разве у партий нет своих людей для подобных поручений? Разве у нас не свободная агитация? Разве, согласно конституции, тот, кто препятствует свободной предвыборной агитации, не подлежит наказанию?
Директор словно был пристыжен этим неожиданным уроком гражданского права и как будто смутился. Ишь ты, вчерашний мальчишка, а наставляет меня на ум! Он с изумлением посмотрел на Христоско, скривил губы и воскликнул:
— Глядите, какой всезнайка! — А потом добавил: — Слушай, парень, кто много знает, того много бед ожидает!
Христоско ничего не ответил. Он смотрел директору в глаза и старался понять, серьезно тот говорит или шутит. Слова «кто много знает, того много бед ожидает» были совершенно неуместны в устах директора гимназии: разве мы не затем сюда пришли, чтобы учиться и знать насколько возможно больше? И кроме того, по-настоящему он сердился или только напускал на себя строгость?
Директор, видимо, опомнился, перестал играть роль, которую на себя взял, и, посмотрев как-то неопределенно в сторону, сказал совсем другим тоном:
— Значит, так! У партий есть свои люди для подобных поручений! Вот и я говорю: ученики занимаются своими уроками, с какой стати они будут расклеивать листовки? — Он поглядел на нас сочувственно и с некоторой долей назидательности добавил: — Все же, мальчики, будьте осторожны — полиция не шутит. Как бы кто-нибудь из вас не пострадал. Вы свободны.
КАПЛИ КРОВИ НА МОСТОВОЙСерый ноябрьский день. Из ущелья дует холодный ветер.
Деревянный забор школы залеплен плакатами. Группы любопытных останавливаются, читают их, смеются, спорят.
У дверей стоит полицейский, который указывает дорогу голосующим. Те входят в школу и через короткое время возвращаются, осматриваются по сторонам, здороваются со знакомыми или читают плакаты.
— Эй ты, сопляк, тебе чего здесь надо?
Я оборачиваюсь. Рядом стоят двое и сверлят меня глазами. Оба нездешние.
Пожимаю плечами.
— Смотрю плакаты. А что еще?
— Это не твое дело. Ты еще молокосос. Не имеешь права избирать.
— А ну, иди сюда, иди, иди!
Другой толкает меня за угол школы. Там нет ни души.
— Какие у тебя бюллетени? — спрашивает первый.
— Бюллетени? Какие тебе бюллетени померещились? — через силу улыбаюсь я.
— Есть у тебя бюллетени, ублюдок ты этакий! — спокойно говорит другой я так сильно сжимает мне руку, что в глазах у меня темнеет. — Давай их сюда!
Я вырываюсь, а он лезет рукой ко мне в карман. Достает оттуда пачку темно-красных бюллетеней и размахивает ею у меня перед носом:
— Ага! Ну и мерзавец! Говори, откуда они у тебя, кто тебе их дал? — Он хватает меня за ухо и тянет изо всех сил. — Кто тебе их дал? Откуда они у тебя?
Я отбиваюсь, верчусь, чтобы освободить свое пламенеющее ухо, и не отвечаю на вопрос.
Мне их сунул в руки Христоско, но разве я могу его выдать? Продолжаю молчать.
— Молчишь, вера твоя поганая!
Он, нервничая, засовывает бюллетени к себе в карман, и две звонкие пощечины, одна за другой, обжигают мне щеки.
Оба бандита поспешно скрываются за углом.
«Погромщики! Грязные погромщики!» — думаю я, смертельно оскорбленный и обиженный. Меня отец так не бил, а им можно?.. Я придумываю самые страшные ругательства, чтобы хоть этим поднять в собственных глазах свое униженное достоинство и получить некоторое удовлетворение.
Приближался полдень. У дверей школы образовался длинный хвост избирателей. Большинство рабочие. Я узнал многих с табачного склада. Все терпеливо ждали своей очереди.
На противоположном тротуаре и дальше до конца улицы стояли любопытные. Странная вещь! Этих людей я никогда раньше не встречал в городе. У некоторых в руках суковатые палки. В городе только несколько человек ходили с палками: полковник Карастоянов, хромой Пешо Германец с белыми мышами, которые вытаскивали «счастье», — он имел полное право ходить с палкой, так как без нее не мог держаться на ногах. Лютеранин Станчо с бельмами на обоих глазах тоже палкой нащупывал дорогу. С палкой ходил и директор земледельческого банка, чтобы обороняться от собак в нижних кварталах города. И некоторые старушки, которые, постукивая палочками, носили кутью на кладбище…
Но эти? Кто были эти незваные гости, которые вертелись здесь, как волки вокруг беззащитного стада?
Я начал читать плакаты на противоположной стене. До недавнего времени и я удивлялся этой страсти взрослых спорить, доходя до драки, о том, кто достойнее — стамболовцы или народняки? Если судить по плакатам, и те и другие были воры, насильники, взяточники, и всем им давно место в тюрьме. Они взаимно обвиняли друг друга в таких страшных преступлениях, что было удивительно, как они еще могут требовать от избирателей доверия… Да ведь они, эти избиратели, должны бы камнями их забросать.
Черныш и Штерё быстро прошли мимо меня и, не останавливаясь, дали мне понять знаками, что направляются в другую секцию, в греческое училище. Штерё, сделав несколько шагов, вернулся и прошептал:
— Безобразие, греки голосуют за правительство. А оно их преследует и отбирает имущество…
Среди публики, у ворот, раздались голоса:
— Ну что они там делают? Умерли, что ли? До каких пор мы будем здесь дремать? Пусть полицейский посмотрит, что там делается!
Вышел невысокий избиратель с бородкой.
— Кушают! Питаются господа! — объяснил он.
Другой доверительно добавил ближайшим соседям:
— Так и дурак сумеет организовать выборы. В темной комнате только одни правительственные бюллетени…
Народ прибывал, и толпа росла. Рабочие подходили молчаливые, замкнутые.
Прошли те двое бандитов, которые отняли у меня бюллетени.
Протарахтел фаэтон. Из него вылез пристав Чаушев, засуетился:
— Медлят? Почему? — И он вошел в помещение.
Время шло.
Кто-то горластый громко крикнул:
— Погромщики, прочь отсюда!
— Прочь, прочь!
— Кто погромщики?
— Заткни рот!
— Я, что ли, погромщик?
— А откуда ты взялся? — крикнул горластый. — Покажи свой избирательный документ!
— А ты что, прокурор? — злобно огрызнулся неизвестный.
Провокатор поднял палку. Несколько здоровых рук вцепились в него и ее отняли.
— Драться будешь, стамболовская собака!
— Арестуйте его!
— Нашли кого арестовать! Это же, наверно, переодетый полицейский!
Вышел пристав Чаушев и сказал успокаивающе:
— Тихо, господа. Члены бюро не успели поесть. Не сидеть же им голодным целый день.
— Господин пристав! Тут один хулиган пустил в ход палку!
Чаушев говорил какому-то своему знакомому:
— Сейчас доложу начальнику: во всех секциях выборы проходят тихо и мирно.
Он быстро вскочил в фаэтон и уехал.
Немного спустя в конце очереди возник новый инцидент: еще один погромщик! Кто-то крикнул: «Ой-ой!» — и схватился за голову.
Откуда ни возьмись выскочила целая толпа людей, вооруженных палками.
— Кто тут скандалит? — ревели они. — Кто мешает выборам?
— Кто мешает выборам! Какое нахальство! — кричал тот горластый. — Товарищи, не отступайте! Их цель — не дать нам голосовать! Они боятся нас!
