Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер
— Но он же не выучит стихи за оставшиеся четверть часа!
— Конечно, нет, сэр. Но он может зачитать их по книге. Книжечка у меня при себе, я собирался расположиться сбоку за кулисой, чтобы суфлировать вам — таков, если не ошибаюсь, театральный термин — в случае надобности.
— Чертовски порядочно с вашей стороны, Дживс. Вы благородный человек. Преданный слуга.
— Ну что вы, сэр. Так я схожу объясню положение дел мистеру Хаддоку? Заодно отдам книжицу.
Я глубоко задумался. Предложение Дживса улыбалось мне все больше и больше. Если тебе назначено спуститься в бочке по Ниагарскому водопаду, мысль о том, чтобы передоверить это дело кому-нибудь из добрых друзей, естественно, представляется соблазнительной; единственное соображение против — это что доброму другу такая подмена может выйти боком. Однако в данном случае можно было ничего не опасаться. Сегодня Эсмонду Хаддоку что угодно сойдет с рук, сегодня день его торжества. В книжке о Кристофере Робине, смутно помнилось мне, есть стишок про то, что «на ножках у мальчика десять крошек-пальчиков» — но даже это в исполнении деверилского кумира не вызовет актов массового насилия.
— Да, слетайте туда, Дживс, и обо всем договоритесь, — ответил я, отбросив сомнения. — Как всегда, вы нашли выход.
Дживс водрузил на голову котелок, учтиво снятый при моем появлении, и удалился по делам милосердия. Но и я тоже, слишком переволновавшись и перевозбудившись, не усидел на месте, а вышел из пивной и принялся прохаживаться туда-сюда перед входной дверью. Впрочем, один раз я остановился, запрокинул голову, глядя на звезды, и, как всегда за этим занятием, подумал, почему, интересно, Дживс как-то сказал мне, будто они «вторят юнооким херувимам»?[96] Именно в это мгновение кто-то тронул меня за рукав, и человеческий голос проблеял: «Берти, послушай», — из чего я сделал вывод, что некое ночное существо пытается привлечь мое внимание. Оборачиваюсь и вижу фигуру в зеленой бороде и пестроклетчатом костюме, которая, поскольку до Китекэта она не дотягивала ростом, а третьей альтернативы не существовало, могла быть только Гасси Финк-Ноттлом.
— Послушай, Берти, — повторил Гасси с заметным волнением в голосе, — ты не раздобыл бы для меня выпивки?
— Апельсинового сока?
— Нет, не апельсинового сока. Настоящей выпивки. Коньяку. Полное ведро.
Недоумевая, но исполненный заботы о человеке, точно собака сенбернар, я сбегал в пивную и вынес ему стаканчик. Гасси благодарно принял его из моих рук, тут же одним глотком уполовинил и задохнулся, словно пораженный молнией, как не раз случалось у меня на глазах с теми, кто проглатывал Дживсов «эликсир жизни».
— Спасибо, — выговорил он, когда немного отдышался, — я в нем остро нуждался. Но не хотелось заходить в пивную с этой бородой.
— Почему же ты ее не снял?
— Не могу. Я приклеил ее гримировальным лаком, и теперь, если потянешь, страшно больно. Придется потом обратиться к Дживсу, может, он что-нибудь сообразит. Это и есть коньяк?
— Так мне сказали.
— Жуткая дрянь. Вроде серной кислоты. Неужели ты и твои собутыльники пьете его для удовольствия?
— А ты для чего пьешь? Чтобы сдержать слово, данное маме?
— Я, Берти, пью, чтобы набраться храбрости для страшного испытания.
Я дружески похлопал его по плечу. Решил, что у него легкое помутнение мозгов.
— Опомнись, Гасси, — говорю я ему. — Твое испытание позади. Ты уже сыграл. Притом из рук вон плохо, — прибавил я, не сдержав осуждения. — Что с тобой случилось?
Он заморгал, как обруганная рыба.
— Что, плохо сыграл?
— Очень плохо. Безобразно. Без огонька и вдохновенья.
— Ты бы тоже сыграл без огонька и вдохновенья, если бы выступал в сценке «Пат и Майк», зная, что сразу после ее окончания тебе предстоит забраться в полицейский участок и выкрасть оттуда собаку.
Звезды в небесах временно прекратили вторить юнооким херувимам и сделали быстрый подскок с переворотом.
— Ну-ка, повтори!
— А что толку повторять? Ты же слышал. Я обещал Тараторе забраться в дом Доббса и достать ей этого проклятого пса. Она будет ждать в автомобиле поблизости, примет у меня из рук несчастное животное и перевезет его к своим знакомым, живущим в двадцати милях к югу по Лондонской дороге, куда уже не распространяется Доббсова сфера влияния. Так что теперь ты понимаешь, почему мне потребовался коньяк.
Я почувствовал, что мне тоже требуется коньяк. Коньяк или еще что-нибудь укрепляющее. О, сказал я себе, если б кубок чистой Ипокрены, искрящийся в оправе белой пены, испить…[97] Раньше я уже говорил о том, что дух Вустеров имеет свойство, даже упав в самый низ, потом все равно обязательно снова подняться. Но всему есть предел, и теперь как раз дошло до предела. От страшного признания Гасси у меня появилось такое ощущение, что дух Вустеров во мне не просто упал, но еще сверху на него уселся слон. Не какой-то там утонченный, изящный слоник, а здоровенный, мощный слонище.
— Гасси! Этого нельзя ни в коем случае.
— Что значит — нельзя? Я должен. Так хочет Тараторка.
— Но ты не понимаешь, к чему это приведет. Доббс тебя подстерегает. И Эсмонд Хаддок тебя подстерегает. Они только и ждут удобного случая, чтобы наброситься.
— А ты откуда знаешь?
— Эсмонд Хаддок сам мне говорил. Он тебя люто ненавидит и мечтает о том дне, когда ты оступишься и он сможет упечь тебя за решетку. А он здесь мировой судья, ему и карты в руки. Вообрази, как глупо ты будешь выглядеть, когда тебя запрут на тридцать суток в каталагу.
— Ради Тараторы я готов даже на год. Но на самом-то деле, — в приступе откровенности поделился он со мной, — ты, может, и не поверишь, тем более меня даже на коньяк потянуло, но на самом деле я железно не попадусь, никакой опасности нет. Доббс сидит на концерте.
Это, конечно, меняло дело в лучшую сторону. Я вздохнул не то чтобы с облегчением, но все-таки свободнее, чем дышал до этого.
— Ты уверен?
— Сам видел.
— Ошибиться ты не мог?
— Мой дорогой Берти, когда нагляделся на Доббса в комнате, куда ты напустил лягушек, а он вошел и целую вечность смотрел тебе в глаза, кусая ус и скрежеща зубами, ты его наверняка узнаешь при следующей встрече.
— Но все-таки…
— Бесполезно говорить «Но все-таки». Таратора хочет, чтобы я извлек оттуда ее пса, и я его извлеку. Она сказала: «Гасси, вы такой надежный помощник». И я намерен быть достойным ее похвалы.
С этими словами он дернул свою зеленую бороду и скрылся во тьме, оставив меня расплачиваться за выпивку.
Я только что успел завершить расчетные операции, когда вернулся Дживс.
— Я все устроил, сэр, — объявил он. — Разыскал мистера Хаддока, и как я и ожидал, он с удовольствием согласился выступить за вас.
С души моей скатилось огромное бремя.
— Да благословит Господь мистера Хаддока! Из отличного материала сделаны наши молодые английские землевладельцы, а, Дживс?
— Бесспорно, сэр.
— Костяк нации, как говорится. Но вы так долго не возвращались, должно быть, чтобы его уломать, потребовалась чертова уйма стараний.
— Нет, сэр. Мистер Хаддок согласился в первую же минуту, притом с восторгом. А задержался я с возвращением по той причине, что ко мне обратился полицейский Доббс. У него оказалось несколько вопросов теологического характера, по которым он желал услышать мое мнение. В особенности его интересует Иона и кит.
— А концерт ему нравится?
— Нет, сэр. Он отозвался неодобрительно о качестве предлагаемого публике зрелища.
— И Джордж Кигли-Бассингтон ему не по вкусу?
— Нет, сэр. О мастере Кигли-Бассингтоне он высказался в довольно сильных выражениях и был почти так же язвителен, когда речь зашла о ритмическом танце мисс Кигли-Бассингтон. Именно для того, чтобы не видеть выступлений остальных членов этого семейства, он отправился к себе домой с намерением провести остаток вечера с трубкой и над сочинениями полковника Роберта Ингерсолла.
ГЛАВА 24
Так что вот так. Представьте картину. Вверху, в синем небе, звезды переговариваются с херувимами. За сценой, в пивной, местные лихие ребята переговариваются с барменом. А в центре, на авансцене, Дживс, взорвав бомбу, смотрит на меня с беспокойством, должно быть, опасаясь, что с его молодым хозяином не все в порядке, и это его предположение на добрых сто процентов соответствует истине. Его молодой хозяин чувствовал себя так, как будто нагнулся, а на него сзади наехал Корнуэльский Курортный экспресс.
Я сделал несколько глотательных движений, и только тогда сумел выговорить:
— Дживс, вы ведь на самом деле этого не сказали, правда?
— Чего, сэр?
— Да вот, что полицейский Доббс пошел к себе домой.
— Именно так, сэр. Он сообщил мне, что идет домой. Что хочет побыть в одиночестве.
