Джек Лондон - Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 11
— Но Иисус не крал? — спросила жена Пилата.
— Нет, — отвечал Пилат. — Крал Иуда, казначей.
— А кто такой был Иоанн [139]? — спросил я. — Он устроил беспорядок под Тивериадой, и Антипа казнил его.
— Еще один пророк, — ответила Мириам. — Он родился где-то неподалеку от Хеброна. Он был одержимый и долго жил отшельником. То ли он, то ли его последователи утверждали, что он Илия, восставший из мертвых. А Илия — это один из наших старых пророков.
— Он подстрекал народ к бунту? — спросил я.
Пилат усмехнулся и покачал головой. Затем сказал:
— Он поссорился с Антипой из-за Иродиады [140]. Иоанн был человек высоконравственный и поплатился за это головой. Но это слишком длинная история. Политика была тут ни при чем.
— А некоторые утверждают, что Иисус — это сын Давида, — сказала Мириам.
— Только это вздор. В Назарете никто этому не верит. Ведь там живет вся его семья, включая двух замужних сестер, и все их знают. Это самая обыкновенная семья простолюдинов.
— Хотелось бы мне, чтобы так же просто было написать доклад Тиберию обо всех этих хитросплетениях, — проворчал Пилат. — А теперь этот рыбак уже под Иерусалимом, город кишмя кишит пилигримами, способными каждую минуту затеять беспорядки, а Анна все подливает и подливает масла в огонь.
— И не успокоится, пока не добьется своего, — предрекла Мириам. — Он хочет загребать жар твоими руками, и так оно и будет.
— Чего же именно он хочет? — спросил Пилат.
— Казни этого рыбака.
Пилат упрямо покачал головой, а его жена воскликнула:
— Нет! Нет! Это была бы позорная несправедливость. Он никому не сделал зла! Он ни в чем не повинен перед Римом!
Она с мольбой взглянула на Пилата, и тот снова покачал головой.
— Пусть их сами рубят головы, как это сделал Антипа, — проворчал он. — Сам по себе этот рыбак ничего не значит, но я не хочу быть их орудием. Если им нужно его уничтожить, пусть сами и уничтожают. Это их дело.
— Но ты не допустишь!.. — вскричала жена Пилата.
— Если я попробую вмешаться, мне будет нелегко объяснить Тиберию, что я поступил правильно, — ответил Пилат.
— Как бы ни обернулось дело, — сказала Мириам, — тебе все равно придется писать объяснение в Рим, и притом очень скоро. Ведь Иисус со своими рыбаками уже у стен Иерусалима.
Пилат не скрыл досады, которую вызвали в нем ее слова.
— Меня не интересует, где он сейчас и куда направится потом, — заявил он. — Надеюсь, я никогда его не увижу.
— Анна его разыщет и приведет к твоим воротам, можешь в этом не сомневаться, — заметила Мириам.
Пилат пожал плечами, и наша беседа оборвалась. Жена Пилата, находившаяся в состоянии крайнего нервного возбуждения, увела Мириам на свою половину, и мне осталось только отправиться в постель и уснуть под доносившийся с улиц этого города безумцев гул и рокот толпы.
* * *
События развивались с необыкновенной быстротой. За одну ночь город был спален собственной яростью. В полдень, когда я выехал с полудюжиной моих солдат из дворца, все улицы были запружены народом и толпа расступалась передо мной еще более неохотно, чем прежде. Если бы взгляды могли убивать, я в тот день не дожил бы до вечера. Многие плевали, глядя прямо на меня, и со всех сторон раздавались угрозы и брань.
Теперь уже на меня смотрели не с удивлением, как на чудо, а с ненавистью, ибо я носил ненавистные доспехи римлянина.
Случись это в каком-либо другом городе, я приказал бы своим солдатам разогнать этих злобных фанатиков ударами мечей плашмя. Но я был в Иерусалиме — в городе, охваченном горячкой безумия, и меня окружали люди, неспособные отделить идею государства от идеи Бога.
Анна, саддукей [141], хорошо сделал свое дело. Что бы ни думал он и синедрион об истинной подоплеке происходящих событий, черни сумели внушить, что виной всему Рим.
В толпе я увидел Мириам. Она шла пешком в сопровождении только одной служанки. В такие дни ей было опасно появляться на улицах в одеждах, подобающих ее положению. Ведь она была свояченицей Ирода Антипы, а его не любили. Поэтому Мириам оделась очень скромно и закрыла лицо, чтобы ничем не отличаться от женщин низшего сословия. Но мои глаза она не смогла обмануть: слишком часто в моих снах я видел величественную осанку и поступь, присущие только ей одной.
Едва успели мы обменяться несколькими торопливыми словами, как началась страшная давка, и я и все мои верховые оказались в самой гуще толпы. Мириам укрылась за выступом ограды
— Этого рыбака схватили? — спросил я.
— Нет, но он уже у самых городских стен. Он подъехал к Иерусалиму на осле, а впереди него и позади шли целые толпы, и какие-то несчастные глупцы, приветствуя его, называли царем Иудеи. Теперь наконец у Анны есть предлог заставить Пилата выполнить его желание. В сущности, этот рыбак уже приговорен.
хотя приговор еще и не вынесен. Его песня спета.
— Но Пилат его не тронет, — возразил я.
Мириам покачала головой.
— Об этом позаботится Анна. Они притащут его в синедрион [142].
И ему вынесут смертный приговор. Выть может, его побьют камнями.
— Но синедрион не имеет права никого казнить, — продолжал возражать я.
— Иисус не римлянин, — ответила Мириам. — Он еврей. По закону талмуда он повинен и должен умереть, ибо он святотатственно нарушил закон.
Но я упрямо стоял на своем:
— Синедрион не имеем на это права.
— Пилат не станет возражать, если синедрион присвоит себе это право.
— Но это противозаконно, — перебил я. — А Рим в таких делах щепетилен.
— Тогда Анна найдет еще один выход, — улыбнулась Мириам. — И заставит Пилата распять Иисуса. Но так или иначе, это можно только одобрить.
Толпа рванулась вперед, увлекая за собой наших лошадей, и наши колени то и дело сталкивались. Какой-то фанатик упал, и я почувствовал, как конь, наступив на него копытом, пытается прянуть в сторону и встать на дыбы. Я слышал, как закричал упавший, и ропот толпы перешел в угрожающий рев. Но я обернулся и крикнул Мириам:
— Ты беспощадна к нему, а он, по твоим словам, никому не причинил зла.
— Я беспощадна не к нему, а к тому злу, которое он невольно может посеять, если останется в живых, — отвечала она.
Я едва расслышал ее слова, так как ко мне подскочил какой-то человек, схватил моего коня под уздцы и сильно дернул меня за ногу, намереваясь стащить с седла. Наклонившись вперед, я с размаху ударил его ладонью по скуле. Моя ладонь покрыла половину его лица, и я вложил в этот удар весь свой вес. Жители Иерусалима не знают, что такое настоящая оплеуха. Я часто жалел, что не знаю, сломал ему шею или нет.
* * *
На следующий день я снова увидел Мириам. Я встретился с ней во внутреннем дворе дворца Пилата. У нее был такой вид, точно она грезит наяву. Ее глаза смотрели на меня и не видели.
Ее уши слушали меня и не слышали. Она была словно чем-то опьянена — ее отрешенный взгляд, полный недоверчивого изумления, напомнил мне вдруг прокаженных, которых я видел в Самарии после их исцеления.
Сделав над собой усилие, она как будто пришла в себя и все-таки осталась совсем другой. Я не мог разгадать выражения ее глаз. Никогда еще не видел я у женщин таких глаз.
Она прошла бы мимо, даже не заметив меня, если бы я не преградил ей дорогу. Она остановилась и произнесла обычные слова привета, но взгляд ее скользил мимо меня, ища поразившее его ослепительное видение.
— Я видела его, Лодброг, — прошептала она. — Я видела его.
— Да помогут ему боги, кто бы он ни был, если ваша встреча одурманила и его, как тебя, — рассмеялся я.
Но она словно и не слышала моей неуместной шутки: видение неотступно стояло перед ее взором, и она ушла бы, если бы я снова не преградил ей дорогу.
— Кто же этот «он»? — спросил я. — Может быть, это какой-нибудь восставший из могилы мертвец зажег твои глаза таким странным огнем?
— Это тот, кто других поднимает из могил, — отвечала она. — Воистину я верю, что он, Иисус, воскрешает мертвых. Он — Князь Света, сын Божий. Я видела его Воистину я верю, что он сын Божий.
Из ее слов я понял только, что она встретила этого странствующего рыбака и заразилась от него его безумием. Ведь передо мной была совсем другая Мириам, ничем не похожая на ту, которая называла Иисуса чумой и требовала, чтобы он был уничтожен.
— Он околдовал тебя! — гневно вскричал я.
Глаза ее увлажнились, взгляд стал еще более глубок, и она кивнула.
— О Лодброг, он обладает чарами превыше всякого колдовства, их нельзя ни постичь, ни выразить словами! Но достаточно взглянуть на него, чтобы почувствовать: это сама доброта, само сострадание. Я видела его. Я слышала его. Я раздам все, что у меня есть, беднякам и последую за ним.
