Арчибалд Кронин - Замок Броуди
Он тащил Мэта, поддерживая его, волочил и встряхивал, когда тот спотыкался на неровной мостовой, и, отбивая такт, время от времени подпевал припев с кощунственной насмешкой.
Так шли они по узкой «Канаве» домой, и слова гимна звучно раздавались в неподвижном воздухе. Шаги удалялись, глуше доносилось пение, и, наконец, последний, замирающий звук потерялся в мирной темноте ночи.
10
Миссис Броуди лежала на тонком соломенном тюфяке своей узкой кровати, окруженная темнотой комнаты и тишиной, царившей во всем доме. Несси и бабушка спали, она же, с тех пор как ушла Агнес, лежала в напряженном ожидании прихода Мэта. После потрясения, пережитого ею сегодня вечером, она ощущала какую-то пустоту в душе и не способна была ни о чем думать. Но физические страдания не оставляли ее ни на минуту. Та острая боль внутри снова вернулась. Она беспокойно ворочалась с боку на бок, пытаясь найти положение, при котором хоть немного утихла бы мучительная боль, которая залпами обстреливала все ее тело. Ноги у нее стыли, а горячими руками она все время водила по стеганому лоскутному одеялу, которым была укрыта. Пальцы машинально ощупывали в темноте каждый квадратик, как будто она бессознательно хотела восстановить в памяти всю работу своей иглы. Она смутно жаждала горячей бутылки, чтобы отвлечь стучавшую в голове кровь к ледяным ногам, но слабость мешала ей встать, и к тому же ей как-то жутко было покинуть свое безопасное убежище. Ей казалось, что за пределами его она встретит новое испытание, что на лестнице ее подстерегает новая, ужасная напасть.
Медленно переходили секунды в минуты, минуты переползали в часы, и в мирном молчании ночи миссис Броуди услышала слабый, отдаленный бой городских часов, двенадцать шелестящих звуков. Вот и новый день начался, и скоро придется встретить лицом к лицу печальный ряд дневных часов и все, что принесет ей рассвет. Но ее мысли не заходили так далеко. Когда часы пробили двенадцать, она только пробормотала: «Как долго он не идет! Оба они ужасно запоздали». С пессимизмом, отличающим разбитые души, она измерила всю глубину бездны печальных возможностей и с отчаянием спрашивала себя, не натолкнулся ли Мэт в городе на отца. Мысль о всяких, неожиданных последствиях, которые могла вызвать такая случайная встреча, приводила ее в трепет. Наконец, когда тревога стала уже совсем нестерпимой, она услыхала шаги на улице. Ей страстно хотелось броситься к окну, попытаться увидеть что-нибудь во мраке, но не было сил, и она вынуждена была лежать неподвижно, настороженно ожидая, когда щелкнет замок у входной двери. И действительно, она скоро услышала этот звук, но, когда дверь открылась, беспокойство миссис Броуди еще возросло, так как тотчас внизу раздался громкий голос ее мужа, сердитый, насмешливый, властный, а в ответ — робкий, покорный голос сына. Она слышала медленное движение тяжелого тела, шумно поднимавшегося по лестнице, а за ним — глухие шаги другого, более легкие, менее энергичные, усталые. На площадке перед ее дверью муж сказал громко, угрожающим тоном:
— Ступай в свою конуру, собака! А утром я за тебя примусь!
Ответа не было, послышались только торопливые, спотыкающиеся шаги, и громко хлопнула дверь. В доме наступила снова относительная тишина, сквозь которую лишь иногда прорывались звуки из спальни Броуди — скрип половицы, грохот передвигаемого стула, стук башмаков, сброшенных на пол, кряхтение пружин, когда тяжелое тело повалилось на кровать. Этот звук был последним, и снова ничем не нарушаемое безмолвие воцарилось в доме.
Беспомощное состояние, в котором находилась миссис Броуди, как будто обостряло работу мозга и придавало ей необычайную прозорливость. Она поняла, что произошло то, чего она так боялась, и к тому же с сыном случилось какое-то ужасное несчастье. Последнее она сразу почувствовала по его неверным, заплетающимся шагам, по безнадежной слабости голоса, и воображение ее разыгралось, наполнило оцепенелое молчание ночи тревожными звуками. Ей чудилось, что она слышит чей-то плач. Она спрашивала себя, что это — просто легкое движение ветерка за стенами дома или и в самом деле подавленные рыдания сына? Если это плакал Мэт, кто знает, на какой безумный шаг может толкнуть его отчаяние? Она представляла себе, как ее заблудший, но все так же нежно любимый сын обдумывает способ самоубийства. Плач перешел в тихую, грустную музыку, которая ширилась с заунывной навязчивостью погребального пения. Миссис Броуди всеми силами старалась успокоиться и заснуть, но не могла. Она была в том неопределенном состоянии, когда душа витает где-то на грани между сном и действительностью, и эта жалоба, звучавшая в тишине, билась о ее сознание, как бьются свинцовые волны о покинутый берег, где шум прибоя сливается с отчаянными, безутешными криками морских птиц. Ей виделся под проливным дождем, среди комьев мокрой, только что разрытой глины катафалк из простых, некрашеных досок, а на нем — желтый гроб. Она видела, как его опускали, как падали на него тяжелые комья земли. Тихо вскрикнув, она повернулась набок. Полусонные видения вдруг рассеялись от жестокого приступа физического страдания. Раздирающая боль, которую она испытывала по временам, теперь накинулась на нее и терзала непрерывно с жестокой силой. Это становилось невыносимо. До сих пор такие приступы, хотя и чрезвычайно тяжелые, бывали кратковременны, теперь же боль не прекращалась. Это было гораздо хуже родовых мук, и на миг у нее мелькнула мысль, не наказывает ли ее бог за то, что она предала дочь и допустила, чтобы Мэри выгнали вон в бурю, когда у нее начинались роды. Она чувствовала, что ее ослабевшее сердце точно расщепляется на части от ошеломляющей боли. «О господи, — шептала она, — избавь же меня от нее. Я не могу больше!..» Но боль не утихала, а усиливалась, стала совсем нестерпима. Отчаянным усилием миссис Броуди поднялась с постели, запахнула покрепче длинную ночную сорочку и вышла из спальни. Она шаталась, но страх гнал ее вперед. Она босиком добрела до комнаты сына и почти упала к нему на кровать.
— Мэт, — сказала она, задыхаясь, — у меня опять боль и не проходит… Беги… беги за доктором. Скорее беги, сын!
Мэтью только что начал засыпать и теперь сразу сел в постели, испуганный ее появлением. Он сперва страшно перепугался, разглядев какую-то длинную белую фигуру, ничком лежавшую поперек его кровати.
— Что такое? — вскрикнул он, узнав мать. — Что тебе от меня надо? — Затем, смутно сообразив, что она больна, сказал:
— Что такое с тобой, мама?
Она едва дышала.
— Умираю. Ради Христа, Мэт, — доктора! Не могу вытерпеть этой боли. Если ты не поспешишь, она меня доконает.
Мэт вскочил с постели, голова у него еще шла кругом от всего пережитого этой ночью, и теперь при виде страданий матери его охватило страстное раскаяние. В одну минуту он стал опять мальчиком, робким и жалостливым.
— Это из-за меня, мамочка? — захныкал он. — Это из-за того, что я взял у тебя деньги? Я больше никогда этого не сделаю. И часы выкуплю. Я буду вести себя хорошо!
Она вряд ли слышала, слова не доходили до ее сознания.
— Скорее беги! — стонала она. — Нет больше сил терпеть!
— Иду! Иду! — воскликнул Мэт в отчаянии. Он с бешеной быстротой натянул брюки, напялил куртку и обулся, потом сбежал вниз и бросился вон из дому. Большими шагами, нагнувшись вперед, он побежал по середине мостовой, а ветер, поднятый его быстрым движением, трепал всклокоченные волосы над распухшим, обезображенным шишкой лбом.
— О боже, — бормотал он на бегу, — неужели я окажусь еще и убийцей матери? Во всем, во всем виноват я один, кругом виноват. Я скверно поступал с ней.
В унынии, сменившем пьяную удаль, он чувствовал себя виновником внезапной болезни матери и в судороге слезливого отчаяния взывал к богу, выкрикивая пылкие и бессвязные обещания исправиться и искупить свою вину, если только он не отнимет у него маму. Он мчался вперед, откинув голову, прижав локти, сорочка раскрылась на тяжело дышавшей груди, полы незастегнутой куртки развевались по сторонам. Бежал, как спасающийся от правосудия преступник, которым движет один только инстинкт — стремление убежать. Его прямой целью было добраться до города, и сначала в своем горе и растерянности он не думал о дальнейшем. Но потом, когда дыхание уже рвалось из его груди короткими и шумными порывами, а в боку кололо так, что он не мог больше бежать, он подумал о том, где же найти доктора. Он был слишком измучен, сознавал, что у него не хватит сил идти пешком до самого Ноксхилла, где жил доктор Лори. Слишком далеко! Вдруг он вспомнил, что мама в одном из своих пространных писем упоминала о каком-то докторе Ренвике, живущем на Уэлхолл-род, и, кажется, отзывалась о нем одобрительно. Вспомнив это, он свернул влево, к железнодорожному мосту, и, понукая свое обессиленное тело, через некоторое время с облегчением увидел красный фонарик над дверью одного из мрачных домов на дороге.
