Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
— Не говори пока никому о нашем решении, — сказал он.
— Только маме, — решила Мириэм.
Цифры — это самое удивительное и потрясающее, что есть в мире. Если посмотреть на них со стороны — крохотные, черные закорючки и больше ничего, но какой удар они могут нанести человеку! Представьте себе, что вы возвращаетесь домой после небольшого заграничного путешествия и, листая газету, вдруг видите против далекой железной дороги, о которой имеете самое смутное представление, но в которую вы вложили почти весь свой капитал, вместо привычных 95–96 (в крайнем случае, 93 без дивиденда) более богато орнаментированные цифры — 76 1/2 — 78 1/2!
И вы чувствуете, что под ногами у вас разверзается бездна.
Точь-в-точь то же самое испытал мистер Полли, когда увидел черную вязь трех цифр: «298» вместо «350» — числа, которое он привык считать неизменным показателем своего богатства.
У него вдруг засосало под ложечкой почти так же, как в тот момент, когда он узнал о вероломстве рыжеволосой школьницы. Лоб его сразу стал влажным.
— Попал в водоворот, — прошептал он.
Произведя в уме действие вычитания — беспримерный подвиг со стороны мистера Полли, — он пришел к выводу, что после смерти отца им было истрачено пятьдесят два фунта.
— Поминальный пирог, — прошептал мистер Полли, припоминая возможные расходы.
Счастливая пора, когда он жил, наслаждаясь теплыми летними днями и безграничной свободой, когда все дороги заманчиво расстилались перед ним, когда ему верилось, что он так и будет ездить на своем велосипеде и любоваться окрестностями, — эта пора растаяла, как волшебный замок. И он опять очутился в мире, где царствует суровая экономия, в мире, который заставляет человека трудиться в поте лица, который подрезает крылья мечте, отбивает охоту к праздным, но увлекательным беседам, налагает вето на беспечный смех. Он уже видел перед собой печальную Вуд-стрит и нескончаемый ряд дней, полных беспросветного ожидания.
Ко всему этому он обещал жениться на Мириэм и, в общем, был не прочь совершить этот обряд.
Ужинал мистер Полли в совершенном отчаянии. Когда миссис Джонсон удалилась на покой, сославшись на легкую головную боль, он завел с Джонсоном разговор.
— Пришло время, старина, подумать о деле всерьез, — сказал он. — Ездить на велосипеде и обозревать окрестности в-поисках подходящих заведений очень приятно, но пора и за дело браться.
— А я о чем все время толкую? — спросил Джонсон.
— Во сколько, по-твоему, обойдется тот магазинчик на углу? — опросил мистер Полли.
— Ты серьезно о нем думаешь?
— Вполне. Так сколько, по-твоему, он будет стоить?
Джонсон подошел к шкафу, достал из него какое-то старое письмо и оторвал от него чистую половинку странички.
— Сейчас подсчитаем, — сказал он с явным удовольствием. — Сейчас посмотрим, сколько на него надо как минимум.
Он углубился в расчеты, а мистер Полли сидел рядом, как ученик, наблюдая растущий столбик скучных, ненавистных цифр, затаивших намерение избавить его от наследства.
— Сперва подсчитаем текущие расходы, — сказал мистер Джонсон, слюнявя карандаш. — Это, во-первых, плата за аренду…
Через час наводящей тоску возни с цифрами мистер Джонсон закончил подсчет.
— В самый обрез, но попытать счастья можно.
— Гм, — промычал мистер Полли и добавил веско: — Смелого бог бережет.
— Одну вещь, во всяком случае, можно сделать. Я уже говорил об этом.
— Что именно, старина?
— Снять лавку без второго этажа.
— Но чтобы вести дело, надо иметь угол, где приклонить голову. А то и работать не сможешь.
— Само собой. Ты просто не понял меня. Я хочу сказать, что пока ты один, ты можешь жить у нас. Это тебе будет дешевле.
— Надо подумать, — заметил мистер Полли, а про себя добавил: зачем же ему тогда нужна Мириэм?
— Мы с тобой положили на покупку товаров восемьдесят фунтов, — размышлял Джонсон. — Можно сократить эту сумму до семидесяти пяти. Все-таки выгадаем пять фунтов. Но больше урезывать нельзя.
— Нельзя, — согласился мистер Полли.
— Все это очень интересно, — сказал Джонсон, складывая и разворачивая листок с цифрами. — Я сам иногда мечтаю о собственном деле вместо службы на жалованье. Еще, конечно, тебе придется завести бухгалтерские книги.
— Хозяин должен точно знать, в каком положении его дела, — глубокомысленно заметил мистер Полли.
— Я бы завел двойную бухгалтерию, — сказал мистер Джонсон. — Сперва это немного обременительно, но скоро начинаешь понимать ее преимущества.
— Дай-ка я взгляну, что ты там насчитал, — сказал мистер Полли, взял листок с таким чувством, с каким принимают горькую микстуру, и равнодушно пробежал глазами по аккуратным колонкам цифр.
— Ну что ж, старина, — сказал мистер Джонсон, поднимаясь и потягиваясь, — пора и на боковую. Утро вечера мудренее.
— Именно, старина, — ответил мистер Полли, не вставая с места. Даже пуховая постель показалась бы ему сейчас ложем из терновника.
Он пережил ужасную ночь, как бывает в последний день каникул. Но только мистеру Полли было во сто крат тяжелее. Как будто он стоял на пороге тюрьмы и сквозь решетку ворот смотрел в последний раз на траву и деревья. Он должен был опять впрягаться в хомут повседневности. А он был так же способен ходить в упряжи, как обыкновенный домашний кот. Всю ночь судьба, похожая лицом и манерами на мистера Джонсона, расхваливала преимущества мерзкого магазинчика на углу возле станции.
— О господи! — прошептал проснувшийся мистер Полли. — Уж лучше я опять пойду служить приказчиком. По крайней мере у меня останутся мои деньги.
Но судьба ничего не хотела слушать.
— Пойду в матросы! — наконец воскликнул мистер Полли. Но он понимал, что на этот шаг у него не хватит характера. — Перережу себе горло, — опять прошептал он.
Постепенно мистер Полли настроился на менее отчаянный лад, он вспомнил Мириэм и стал думать о ней.
— Ну так что же ты решил? — начал за завтраком Джонсон.
Никогда еще утренняя трапеза не казалась мистеру Полли такой отвратительной.
— Надо несколько дней, чтобы хорошенько обмозговать эту идею, — кисло сказал он.
— Дождешься, пока у тебя уведут из-под носа этот магазин, — сказал мистер Джонсон.
В эти несколько дней, когда мистеру Полли надлежало решить свою судьбу, бывали такие минуты, что предстоящая свадьба казалась ему наименьшим злом; порой, особенно по ночам, после того, как он за ужином съедал не менее дюжины гренков с сыром, приготовленных заботливой миссис Джонсон, жизнь представлялась ему в таком мрачном, зловещем свете, что он был готов немедленно покончить с собой. Бывали часы, когда ему вдруг, наперекор всему, очень хотелось жениться. Он пытался вспомнить подробности объяснения в городском саду, но, к своему изумлению, не мог вспомнить ничего. Он стал все чаще бывать в Стэмтоне, целовал всех кузин и особенно Мириэм — это его приятно волновало. Он видел, что сестрицы посвящены в тайну. У Минни глаза были на мокром месте, но, в общем, она покорилась судьбе. Миссис Ларкинс встречала его с распростертыми объятиями, а к чаю подавалась целая банка домашнего варенья. И он никак не мог решиться поставить свою подпись на бумаге, в которой излагался договор об аренде, хотя дело зашло уже так далеко, что был составлен черновик договора и карандашом было помечено место его будущей подписи.
Однажды утром, сразу же после того, как мистер Джонсон ушел на службу, мистер Полли вывел на дорогу свой велосипед, вернулся в спальню с самым независимым видом, на какой он был способен, собрал кое-какие вещички, а именно длинную ночную рубашку, гребень, зубную щетку, сказал явно заинтригованной миссис Джонсон, что собирается «отлучиться денька на два, проветриться», выскочил на порог, сел на свой велосипед и покатил в сторону экватора, тропиков, южных графств, а точнее, в городок Фишбурн, сонный, мирный Фишбурн.
Он вернулся через четыре дня и безмерно поразил мистера Джонсона, сказав ему, когда тот завел разговор о магазинчике на углу, что снял в Фишбурне небольшую лавку с домом.
Помолчав, он с еще более независимым видом добавил:
— Между прочим, я собираюсь совершить в Стэмтоне, так сказать, брачный церемониал. С одной из мисс Ларкинс.
— Церемониал? — воскликнул опешивший мистер Джонсон.
— Звон свадебных колоколов, старина. Бенедикт[26] женится.
В общем, мистер Джонсон проявил удивительное самообладание.
— Это — твое личное дело, старина, — сказал он, когда более или менее уяснил ситуацию. — Надеюсь, тебе не придется жалеть, когда будет слишком поздно.
Миссис Джонсон заняла другую позицию. В первую минуту она потеряла дар речи от негодования, потом разразилась градом упреков.
