Сельма Лагерлёф - Иерусалим
— Поживешь на свете, чего только ни наслушаешься, — сказала старуха. — Я слышала, что ты родом с Холма Горя.
Они помолчали. Старая Лиза опять завертела веретено, изредка поглядывая на Барбру, которая продолжала стоять у окна, то и дело вздрагивая всем телом.
Прошло минут пять, старуха отложила работу и пошла к дверям.
— Ты куда? — спросила Барбру.
— Мне нечего скрывать, я хочу поискать кого-нибудь, кто мог бы написать Ингмару.
Барбру заступила ей дорогу.
— Не смей, — сказала она. — Прежде, чем ты напишешь письмо, я буду лежать на дне реки.
Они стояли, не спуская друг с друга глаз. Барбру была высокой и сильной женщиной, и старая Лиза думала, что она хочет удержать ее силой, но Барбру вдруг рассмеялась и отошла в сторону.
— Ну что же, пиши, — сказала она. — Мне все равно, я просто покончу со всем этим раньше, чем думала.
— О, нет, — возразила старуха, поняв, что ей лучше быть помягче с Барбру. — Я ничего не стану писать, — не хочу толкать тебя на безрассудные поступки.
— Да, пиши, пожалуйста, это уже все равно. Сама понимаешь, что мне в любом случае придется покончить с собой. Нельзя же, чтобы это несчастье повторялось вечно.
Старуха опять села за прялку и принялась работать.
— Что же, ты раздумала писать письмо? — спросила Барбру, подходя к ней.
— Можно ли поговорить с тобой серьезно и рассудительно? — сказала старая Лиза.
— О, да, разумеется, — ответила Барбру.
— Вот как я думаю, — сказала Лиза, — я обещаю тебе сохранить все в тайне, если ты дашь мне слово, что не сделаешь никакого вреда ни себе, ни ребенку, пока мы не увидим, справедливы ли твои опасения.
Барбру задумалась.
— А ты обещаешь тогда предоставить мне полную свободу?
— Да, — ответила старуха. — Потом ты можешь делать, что хочешь, обещаю тебе.
— О, я могла бы теперь же положить всему конец, — произнесла Барбру с равнодушным лицом.
— Казалось, что тебе больше всего хочется, чтобы Ингмар исправил сделанное им зло, — сказала Лиза, — но из этого ничего не выйдет, если он узнает такую новость.
Барбру вздрогнула и схватилась за сердце.
— Хорошо, пусть будет так, как ты хочешь, но мне очень тяжело давать тебе такое обещание, — сказала она. — Смотри, не обмани меня.
Они крепко держали свой уговор. Старая Лиза никому не выдала тайну, а Барбру собралась с силами и вела себя так, словно ничего не происходило. На ее счастье весна в этом году была ранняя. Снег в лесу растаял уже в марте; с появлением первой травки Барбру велела отправить коров на лесной выгон, лежавший далеко от усадьбы, сама со старой Лизой переселилась туда, чтобы смотреть за скотом.
Младенец родился в конце мая. Это был мальчик, и выглядел он еще слабее, чем ребенок, родившийся у нее прошлой осенью. Это было хилое маленькое существо, кричавшее без передышки. Когда старая Лиза показала ребенка Барбру, та горько засмеялась:
— Ради такого ребенка тебе не стоило заставлять меня жить.
— По такому крошечному существу еще нельзя предсказать, что из него выйдет, — сказала старуха.
— Не забудь, что ты обещала предоставить мне полную свободу, — произнесла угрюмо Барбру.
— Да, — отвечала старуха, — но сначала я должна убедиться, что он — слепой.
— Как будто ты сразу не видишь, что это за ребенок, — сказала Барбру.
Сама Барбру чувствовала себя гораздо хуже, чем после первых родов. Всю первую неделю она была так слаба, что не могла вставать. Ребенка поместили не в избе, а в одном из маленьких сараев, стоявших на выгоне.
Старая Лиза день и ночь ухаживала за ним, поила его козьим молоком, с трудом поддерживая в нем жизнь. Несколько раз на дню вносила она его в избу, но Барбру отворачивалась к стене и не хотела его видеть.
Однажды старая Лиза стояла у маленького окошечка избы и смотрела в него. Старуха держала на руках ребенка, который кричал без умолку и думала о том, какой он жалкий и несчастный.
— Смотри-ка, — сказала она вдруг высовываясь, чтобы лучше видеть, — кто-то идет сюда.
В следующую же минуту она очутилась с ребенком возле Барбру.
— Подержи ребенка, — сказала она, — а я пойду навстречу и скажу, что ты лежишь больная и не можешь никого принимать.
Она положила ребенка на постель возле Барбру, но та не пошевельнулась, и ребенок продолжал надрываться от крика. Через минуту старуха вернулась.
— Ребенок кричит так громко, что его слышно по всему лесу, — сказала она. — Если ты не успокоишь его, все узнают, кого мы тут прячем.
С этими словами она ушла, и Барбру не оставалось ничего другого, как приложить ребенка к груди.
Старуха долго не возвращалась, когда же она снова вошла в избу, ребенок спал, а Барбру не сводила с него глаз.
— Не бойся, — сказала старая Лиза, — они, похоже, ничего не слышали, и повернули в другую сторону.
Барбру бросила на нее мрачный взгляд.
— Ты считаешь, что поступила очень ловко? Неужели ты думаешь, я не поняла, что никого там не было и что ты попугала меня нарочно, лишь бы я взяла ребенка?
— Если хочешь, теперь я могу его унести, — сказала старуха.
— Оставь, пока он не проснется.
Вечером старуха опять хотела взять ребенка. Он совсем затих, успокоился и весело болтал ручонками.
— Куда ты кладешь его ночью? — спросила Барбру.
— Он лежит у меня в сене.
— Ты бросаешь его как какого-нибудь котенка.
— Я не знала, что для тебя имеет значение, где лежит ребенок, но если хочешь, можешь оставить его у себя.
Когда ребенку было шесть дней, Барбру, лежа в постели, обратила внимание, как старуха пеленает его.
— Ты совсем не умеешь держать детей, — сказала Барбру. — Не удивительно, что он все время кричит.
— Я вырастила немало ребят, — отвечала старуха. — Уж, по крайней мере, понимаю в этом не меньше тебя.
Барбру промолчала, но про себя подумала, что никогда еще не видела, чтобы с ребенком так плохо обращались.
— Ты так его держишь, что он весь посинел от крика, — с нетерпением сказала она.
— Ну, прости, не думала, что с ним надо церемониться как с каким-нибудь принцем, — раздраженно сказала старуха. — Но если я, по-твоему, не умею обращаться с ребенком, ходи за ним сама.
Барбру взяла ребенка, сама перепеленала его, а ребенок успокоился и заснул.
— Вот видишь, он замолчал, — с гордостью обратилась она к старой Лизе, когда та снова вошла в комнату.
— Все всегда говорили, что я прекрасно умею ходить за детьми, — проговорила старая Лиза и долго еще была не в духе.
С этих пор Барбру сама начала ухаживать за ребенком. Однажды, еще лежа в постели, она попросила у старой Лизы чистые пеленки. Старуха отвечала, что пеленки все вышли, но можно их выстирать.
Барбру покраснела, и слезы выступили у нее на глазах.
— Бедный малыш, можно подумать, что ты родился у нищенки, — прошептала она.
— Тебе самой следовало бы позаботиться об этом, — сказала старуха. — Интересно, чтобы ты стала делать, если бы я не захватила кое-что из детского белья.
Прошлое снова встало перед Барбру. Мрачное отчаяние, мучившее ее всю зиму, опять охватило ее, и она жестко произнесла:
— Этому ребенку лучше бы вовсе не родиться.
На следующий день Барбру встала с постели. Она достала нитки, иголки и, накроив простынок, стала шить ребенку белье. Во время работы тяжелые мысли снова завладели ею. «К чему мне заботиться о нем? Лучше всего пойти и броситься с ним в болото, все равно нам этого не миновать».
Она пошла к старой Лизе, доившей коров перед отправкой их в лес.
— Лиза, ты не знаешь, сколько времени надо ждать, чтобы убедиться, зрячий ребенок или слепой?
— Это можно узнать через неделю, или через две, — ответила старуха.
Барбру снова принялась за работу. Когда она взялась за ножницы, то увидела, что рука ее сильно дрожит и режет вкривь и вкось. По временам дрожь охватывала все ее тело, и она бросила работу. «Господи, что же это со мной? Неужели я дрожу от радости при мысли оставить малыша у себя еще на две недели?»
У старой Лизы было в лесу немало работы. Она должна была смотреть за коровами и заботиться о молоке. Барбру возилась все время с ребенком и ни в чем ей не помогала.
— Ты могла бы делать что-нибудь вместо того, чтобы все время глазеть на ребенка, — сказала однажды старуха, совершенно выбившись из сил.
Барбру встала и вышла из избы, но на пороге она обернулась.
— Погоди немного, летом у тебя будет помощница, — сказала она. — А до тех пор я не отойду от него.
Барбру с каждым днем любила ребенка все сильнее и сильнее, хотя и считала, что для него будет лучше умереть. Младенец был такой слабый и болезненный, что почти не прибавлял в весе и оставался таким же маленьким, как и при рождении, но больше всего беспокоили Барбру его глаза, красные и опухшие. Ребенок даже не делал попыток открыть веки.
