Элизабет Гаскелл - Север и Юг
Когда ее отец отправился на железнодорожную станцию, Маргарет почувствовала, каким безмерным и долгим было бремя, выпавшее на ее долю. Чувство свободы удивило, едва ли не ошеломило ее. Никто не ожидает от нее ободряющей заботы, не надеется, что она совершит чудо. Не было больной, за которую приходилось решать и думать. Теперь Маргарет могла расслабиться, помолчать, забыть обо всем, и самой ценной привилегией казалось ей то, что можно было позволить себе быть несчастной, если захочется. В прошедшие месяцы все ее личные тревоги и волнения пришлось запереть в темный чулан. Но теперь, на досуге, можно было достать их оттуда, погоревать над ними, поразмышлять над их сущностью и попытаться найти верный способ справиться с ними, чтобы обрести спокойствие. Все эти недели она смутно сознавала их присутствие, хотя они и были глубоко запрятаны. Теперь она обдумает их и найдет им надлежащее место в своей жизни. Она часами сидела без движения в гостиной, перебирая горькие воспоминания твердо и без колебаний. Только однажды она заплакала навзрыд — ее буквально обожгла мысль о недостатке веры, породившем ту низкую ложь.
Теперь она с горечью вспоминала об искушении, которому поддалась. Ее планы по спасению Фредерика провалились, и искушение обернулось насмешкой — насмешкой над ее глупостью, допускавшей, что ложь им поможет! В свете последующих событий ложь казалась такой жалкой и глупой, а вера в силу правды — такой бесконечно великой мудростью!
В нервном возбуждении Маргарет неосознанно открыла книгу отца, лежавшую на столе, и слова, попавшиеся ей на глаза, наиточнейшим образом соответствовали ее нынешнему состоянию острого самоунижения: «Мне бы не хотелось, чтобы мое сердце снова стало таким: безжизненным, бесчестным, слепым, циничным, вероломным и не признающим твоего Бога, но мне хотелось бы исправиться, измениться, встав на путь сострадания. Сейчас же, бедное мое сердце, мы сами оказались в той западне, которой так стремились избежать. Ах! Поднимемся же и выберемся из нее навсегда и, вновь уповая на милосердие Господне, будем надеяться на то, что отныне оно поможет нам стать сильнее; возвратимся на путь смирения. Смелее же, и будем уповать на наших хранителей, и да поможет нам Бог!»
«Путь смирения. Да, — подумала Маргарет, — вот то, что я упустила! Но мужайся, сердечко. Мы вернемся и, с Божьей помощью, отыщем потерянный путь».
Она встала и решила сразу же заняться какой-нибудь работой, чтобы отвлечься. Сначала Маргарет позвала Марту, чтобы потолковать с ней по душам. Ей давно хотелось понять, что таится за той серьезной, почтительной, услужливой манерой, которая скрывала истинный характер девушки. Она поняла, что Марту трудно вызвать на личный разговор, но наконец затронула верную струну, упомянув имя миссис Торнтон. Лицо Марты осветилось, и, получив одобрение, она рассказала долгую историю, как ее отец в молодости был связан с мужем миссис Торнтон… нет, он даже оказал ему какую-то любезность. Об этом Марта мало знала, потому что это случилось, когда она была маленькой девочкой. Но обстоятельства разлучили две семьи до тех пор, пока Марта не стала уже почти взрослой, ее отец «покатился под гору», а мать умерла; тогда они с сестрой — используя ее собственное выражение — «пропали бы», если бы не миссис Торнтон. Она нашла их, вспомнила о них и ухаживала за ними.
— У меня была лихорадка, я была очень слаба. И миссис Торнтон и мистер Торнтон тоже — они не знали покоя, пока не выходили меня в собственном доме, не свозили меня к морю и все такое. Доктора говорили, что можно заразиться, но это их не волновало… разве что мисс Фанни, но она тогда уехала погостить у тех, в чью семью собирается войти. Вот она боялась, но все закончилось хорошо.
— Мисс Фанни собирается замуж! — воскликнула Маргарет.
— Да, за богатого джентльмена, хотя он намного старше ее. Его зовут Уотсон. Он владеет фабриками где-то севернее Хейли. Это очень выгодный брак, несмотря на то что жених совсем седой.
После этих слов Маргарет долго молчала, и за это время к Марте снова вернулась ее замкнутость, а вместе с ней — привычная краткость ответов. Она почистила камин, спросила, в котором часу ей следует приготовить чай, и покинула комнату с тем же непроницаемым выражением лица, с каким и вошла. Маргарет пришлось побороть дурную привычку, которая появилась у нее в последнее время: она ловила себя на том, что пыталась представить, как каждое событие, связанное с мистером Торнтоном, повлияет на него, понравится оно ему или нет.
На следующий день она занималась с маленькими детьми Баучера, совершила долгую прогулку, заглянув под конец в гости к Мэри Хиггинс. К большому удивлению Маргарет, Хиггинс уже вернулся с работы. Длинный световой день ввел ее в заблуждение — час оказался поздний. Судя по его поведению, Хиггинс тоже познал силу смирения, стал спокойнее и уступчивее.
— Значит, пожилой джентльмен отправился путешествовать, вот как? — спросил он. — Малыши мне об этом сказали. Да, они все замечают, эти дети. Я подозреваю, что они будут пошустрее и посообразительнее моих девочек, хотя, может быть, так не стоит говорить, ведь одна из них уже в могиле. Лето, как я полагаю, самое время для путешествий. Мой хозяин там, в цеху, витает в каком-то своем мире.
— Поэтому вы так рано вернулись сегодня домой? — спросила Маргарет простодушно.
— Что вы в этом понимаете, — пренебрежительно сказал он. — Я не из тех, у кого два лица — одно для хозяина, а другое — для разговоров за его спиной. Раньше я считал каждый час, чтобы уйти с работы. Нет! Ваш Торнтон достаточно хорош, чтобы с ним тягаться, но слишком хорош, чтобы обманывать его. Благодаря вам я получил это место, и я очень вам признателен. У Торнтона неплохая фабрика, идет в ногу со временем. Вставай-ка, парень, и исполни свой прекрасный гимн для мисс Маргарет. Правильно. Встань как следует и вытяни правую руку, как настоящий чтец. Раз — вставай, два — подожди, три — приготовься, четыре — пошел!
Малыш произносил непонятные для него слова методистского[50] гимна, уловив лишь его мерный ритм, который он и воспроизводил с модуляциями, достойными членов парламента. Когда Маргарет зааплодировала, Николас потребовал спеть еще и еще, и, к своему большому удивлению, она заметила, что он неосознанно испытывает интерес к таким духовным предметам, которыми раньше пренебрегал.
Время чаепития уже прошло, когда Маргарет вернулась домой. Но она тут же успокоилась, вспомнив, что никого не заставляет ждать и может спокойно отдохнуть и предаться собственным мыслям, вместо того чтобы с тревогой наблюдать за другими, решая, держаться ли ей серьезно или весело. После чая она решила просмотреть большую связку писем и выбрать те, которые следовало выбросить.
Среди них нашлось несколько писем от мистера Генри Леннокса, касающихся дела Фредерика. Она внимательно их перечитала с единственным намерением — точно выяснить, насколько велики были шансы добиться оправдания ее брата. Дочитав последнее письмо и взвесив все за и против, она обратила внимание на особую сдержанность стиля. По редким личным вкраплениям можно было судить, что мистер Леннокс не забыл о том, что между ними произошло, каков бы ни был его интерес к делу Фредерика. Письма были умные, и Маргарет это сразу отметила, но в них не хватало сердечности и доброжелательности. Тем не менее эти письма нужно было сохранить, поэтому она бережно отложила их в сторону. Покончив с этим несложным делом, она погрузилась в размышления. Мысль об отсутствующем отце вдруг пришла Маргарет в голову, и она почти обвинила себя за то, что ощущала отсутствие отца как облегчение, но эти два дня снова вернули ей силу и надежду. Планы, которые раньше виделись ей непосильными, теперь казались удовольствием. Болезненная пелена спала с ее глаз, и она увидела свое положение и свой труд в истинном свете. Если б только мистер Торнтон возродил их прежнюю дружбу… нет, если б только он приходил время от времени порадовать ее отца, как это было прежде… Пусть бы она с ним не встречалась, но вся ее будущая жизнь, хотя и не блестящая в перспективе, предстала бы перед ней ясно и определенно. Вздохнув, она поднялась, чтобы отправиться спать. Несмотря на то, что Маргарет прочитала «Одного шага для меня достаточно», несмотря на молитву об отце, на сердце у нее было тревожно и тоскливо.
В тот же самый апрельский вечер мистера Хейла тоже не отпускали тревожные мысли о Маргарет. Встречи со старыми друзьями и знакомыми местами утомили его. Он преувеличивал, полагая, что из-за его переменившихся убеждений друзья отвергнут его. И хотя некоторые из них, возможно, были потрясены, огорчены или возмущены переменами в нем, но стоило им увидеть человека, когда-то любимого ими, как они забывали о его убеждениях или вспоминали о них только для того, чтобы вести себя с ним особенно деликатно и предупредительно. Мистер Хейл был знаком не со всеми — он принадлежал к одному из небольших колледжей и всегда был стеснительным и замкнутым. Но те, кто в молодости смог оценить утонченность мыслей и чувств, скрытых за его молчаливостью и нерешительностью, полюбили его всем сердцем и относились к нему с какой-то бережной нежностью, с какой относились бы к женщине. Возрождение этой любви после стольких лет и перемен потрясло его больше, чем проявление грубости или выражение неодобрения.
