Пэлем Вудхауз - Том 14. М-р Моллой и другие
Келли удивленно взглянула на Генри.
— В чем дело? — спросила она в некотором недоумении. Не этой реакции она ожидала.
В это время вошел Уэнделл. Он устал слоняться по дому, ожидая, пока его посредница завершит переговоры, и наконец счел, что у нее было уже достаточно времени.
— А, тетя Келли, — сказал он. — Вы говорили Парадену про… м-м… про это?
Профана такой вопрос мог бы поставить в тупик, но Келли поняла без труда.
— Спросила минуту назад, и он только-только перестал чертыхаться.
Лишь сейчас Уэнделл заметил перекошенное лицо Генри и тяжело вздохнул. Этого он и боялся. Прозвучала фальшивая меркантильная нота, гордый английский аристократ оскорбился. Уэнделл уже формулировал извинения, собираясь сказать, что больше это не повторится, когда Генри заговорил связно.
— Простите, — сказал он. — Я страшно виноват. Я чертыхался потому, что очень хотел бы продать эту штуку, но не могу.
— Не можете? — изумилась Келли.
— Не могу.
— Почему? Она не ваша?
— Не моя.
— Не ваша! — Келли была потрясена. — Только не говорите, что держите у себя краденое пресс-папье!
— Это фамильная ценность.
— Что это значит?
— Вы никогда не слышали о фамильных ценностях?
— Нет.
— И о майорате?
— Нет. Никто мне ничего не рассказывает.
Более подкованный Уэнделл объяснил ей горькую правду севшим от разочарования голосом. Слова Генри убили в нем всякую радость жизни. Пресс-папье Красавчика его обворожило.
— Боюсь, что понимаю, о чем говорит Параден, — сказал он. — В старых английских семьях некоторые ценные предметы переходят от главы рода к наследнику, от того — к следующему и так далее. Если майорат не отменят, ни один временный владелец не вправе ими распоряжаться. Они называются фамильными ценностями. Понятно?
— Нет, — ответила Келли.
На подмогу Уэнделлу пришел Генри.
— Все на самом деле очень просто. Раз майорат, значит, эта штуковина должна оставаться на месте. Теперь понятно?
— Не то что б очень, — ответила Келли. — По мне — это бред сивой кобылы.
Генри продолжал спокойно, как терпеливый учитель, втолковывающий урок тупому ученику:
— Ну, возьмите, например, меня. Когда я унаследовал дом, то получил и пресс-папье. Прежний владелец не мог его продать. Я не могу его продать. Тот, кто получит наследство, не сможет его продать. Оно должно быть в Эшби-холле, покуда есть семья Параден. Пусть мы разоримся, пусть наши дети будут умирать с голода, загнать пресс-папье мы не вправе. Теперь ясно?
Перед Келли смутно забрезжило понимание. Она по-прежнему не видела в этом бреде никакой логики, но чего хотеть от англичан, которые ездят по левой стороне улицы и называют газировку шипучкой?
— Что будет, если вы его продадите?
— Меня упекут в кутузку. Продавать фамильные ценности — незаконно.
— А если кто-нибудь его свистнет?
— Это другое дело.
— И вас не упекут?
— Конечно, нет.
— Так чего бы Уэнделлу его не свистнуть? — сказала Келли. — Тогда он получит свое пресс-папье, вы — свою тысячу монет, и все будут счастливы.
Слушатели разом ахнули и замолчали от избытка чувств. Уэнделл в который раз корил себя за то, что ввел тетку в рафинированную атмосферу английской аристократической семьи. Генри молчал, восхищенный ее умом. Келли, с ее живой сообразительностью, нашла выход из неразрешимого затруднения.
— Это мысль, — начал Генри, и тут же его одолели сомнения. — Одна беда: когда увидят, что эта штука пропала, трудно будет объяснить, почему ее нет на месте.
— Кто увидит?
— Попечители.
— Это еще кто такие?
— Не помню. Какая-то адвокатская контора.
— И они могут сунуть сюда свой нос?
— Думаю, они посылают время от времени человека убедиться, что все честь по чести. Я не так давно влип в эту историю с наследством, поэтому точно сказать не могу. Однако мой друг, Уэйд-Пиготт — у его знакомого этой дряни целая куча — рассказал мне о проверках. Звучит правдоподобно. Понятно, они хотят убедиться, что вещички не сплыли.
— Через определенные промежутки времени?
— Простите, я не совсем понял.
— Присылают письмо, что их представитель навестит вас в четырнадцать тридцать пять ровно через неделю после следующей среды, или он просто приходит, когда вздумается?
— Думаю, скорее второе.
— Значит, он может заявиться только через месяц или два?
— Наверное.
— Тогда дело в шляпе. Он приходит, видит, что штука пропала, поднимает бучу, а вы хлопаете себя по лбу и говорите: «Господи! Это, наверное, Стикни!» «Стикни?» — переспрашивает он. «Да гостил тут у меня пару месяцев назад, — говорите вы. — Наверняка он и спер. Помню, он говорил, что собирает пресс-папье. Ну и ну, — продолжаете вы. — Никогда бы не подумал. А с виду такой честный! Ладно, теперь ничего не попишешь». И действительно, ничего не попишешь, потому что Уэнделл давно в Америке, вне юрисдикции, или как там это называется. Не удивлюсь, если в Англии такое случается сплошь и рядом. Вопросы есть?
У Генри вопросов не было. Он безгранично восхищался логичностью ее доводов. Уэнделл, вероятно, нашел бы, что возразить, но у него временно парализовало голосовые связки. Он пребывал во власти смешанных чувств. С одной стороны, врожденная порядочность противилась бесчестному плану. С другой стороны, замысел открывал дорогу к вожделенному пресс-папье.
— Сработает, — убежденно сказал Генри.
— Конечно, — подхватила Келли. — История — комар носа не подточит. Одно дело, если бы вы разыграли ограбление, вызвали фараонов, и они вас влет раскололи. Атак эта штука лежала в картинной галерее, в стеклянной витрине, которая даже не запирается. Уэнделл мог ее свистнуть в любой момент. Я прямо сейчас за ней и схожу. Не откладывай на завтра, и так далее.
Она с девичьей резвостью выбежала из комнаты, и Уэнделл наконец обрел дар речи. Все это время его мысли двигались в одном направлении.
— Параден, — сказал он.
— Да?
Уэнделл издал странный горловой звук — что-то среднее между блеянием и бульканьем.
— Люди, которые покупают фамильные ценности… их сажают в тюрьму?
— Конечно, — бодро отозвался Генри. — В Дартмуте их пруд пруди.
— Н-да? — проговорил Уэнделл.
Наступило молчание, со стороны Уэнделла — мрачное. Нарушила его Келли. Она была даже веселее, чем Генри.
— Готово, — объявила она. — Лежит у вас в спальне, Уэнделл, в комоде, под носками и носовыми платками.
— Его могут найти!
— Разумеется, я об этом подумала. Нельзя его там долго держать. Советую упаковать пресс-папьишко в бумагу, отнести на почту и отправить в ваш лондонский банк. Уэнделл открыл счет в Лондоне, — объяснила она Генри, — чтобы сразу выписать чек, если подвернется что-нибудь стоящее.
— Отличная мысль, — сказал Генри. — Правда, Стикни?
— Превосходная, — ответил заметно оживший Уэнделл. Он по-прежнему осуждал махинации своей тетки, но не мог отрицать их действенность.
— Я так и думала, что вам понравится, — сказала Келли. — Вот сейчас и отправьте, чтобы потом голова не болела.
За спиной у них кто-то кашлянул — негромко, словно страдающая астмой овца, но все трое заговорщиков вздрогнули, как будто услышали львиный рык. Генри затрепетал от макушки до пяток, Уэнделл подпрыгнул на два дюйма в воздух, и даже Келли немного смутилась. Все мигом обернулись. В дверях почтительно стоял Кларксон.
— Простите, сэр, — адресовался он к Уэнделлу, который вновь спустился на твердую землю. — Вы позволите мне сходить в деревню?
Уэнделл, судя по выражению лица, проглотил что-то жесткое и колючее. Слова дались ему с явным трудом.
— Да. Да. Конечно. Разумеется.
— Спасибо, сэр, — сказал Кларксон и пошел за котелком, без которого ни один английский камердинер не смеет показаться на улице. Устав гильдии строг.
Он оставил по себе тишину, которую одни назвали бы тягостной, другие — гнетущей. Будь Кларксон гонцом в греческой трагедии и принеси он весть о разгроме войска, вряд ли ему удалось бы вызвать большее оцепенение. Уэнделла по-прежнему била сильная дрожь.
— Думаете, слышал? — спросил он севшим от волнения голосом.
— Нет, — отвечал Генри, всегда веривший в лучшее.
— Вдруг он стоял здесь все время, пока мы разговаривали?
— Ерунда, — сказала Келли. — Бросьте трепыхаться. Все в ажуре. Пойдемте лучше, найдем коробку, бумагу и бечевку, а я быстренько все упакую.
4Келли и Генри совершенно правильно отмели мысль о том, что Кларксон подслушал их деловую беседу. Он кашлянул, как только вошел, и слышал лишь последние слова Келли: «Я так и думала, что вам понравится». Что им понравится, или, наоборот, вызовет их неудовольствие, он не знал и нисколько не тяготился своим неведением. У Кларксона и без того было о чем подумать.
