Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера
Гийом был старше Мадлены на пять лет. Это был высокий худощавый юноша с аристократическими манерами. Его длинное лицо с чересчур тонкими чертами могло бы показаться некрасивым, если бы не свежие краски, не высокий благородный лоб. Все выдавало в нем утонченного и слабого отпрыска оскудевшей породы. Порой он нервно вздрагивал и, видимо, был по-детски робок. Слегка сутулый, с неуверенными движениями, он, прежде чем вымолвить слово, взглядом спрашивал у Мадлены разрешения. Он так боялся не понравиться, так страшился — вдруг сам он, его манеры, его голос будут неприятны. Словно не доверяя себе, он старался казаться покорным и нежным. Но когда ему вдруг чудилось, что он не понят, его охватывали приступы гордости. Гордость составляла всю его силу. Пожалуй, он был бы способен даже на низкий поступок, не будь в нем этой врожденной гордости, какой-то нервной уязвимости, заставлявшей его противиться всему, что возмущало его душевную деликатность. Это была одна из тех натур, наделенных глубокими и нежными чувствами, которые испытывают мучительную потребность любви и покоя и охотно погружаются в дремоту вечной кротости; эти женственные, легко ранимые натуры готовы предать забвению весь мир, лишь только он пытается вовлечь их в свои бедствия и в свой позор, и замыкаются в собственном сердце, утешаясь сознанием своего благородства. Хотя Гийом весь трепетал от улыбки Мадлены, хотя он испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение, любуясь перламутровой белизной ее кожи, однако порой, когда молодая женщина бросала на него холодный, почти насмешливый взгляд, в уголках его губ невольно залегала презрительная складка.
У поворота дороги на Шан-Жирар молодые люди свернули в улочку, тянувшуюся между двумя серыми стенами, уныло однообразный вид которых мог кого угодно привести в отчаяние. Они ускорили шаг, стремясь поскорее выбраться из этого узкого коридора. И вот снова перед ними поле с едва заметными тропинками. Они прошли у самого подножия холма, где высились огромные каштаны, за которыми раскинулся Робинзон, и наконец оказались в Онэ. Быстрая ходьба разгорячила их кровь. Мысли их лениво отдыхали, уступая ласке солнечных лучей; теплый ветер, налетая порывами, дул им в лицо, принося терпкие запахи. Состояние молчаливой войны, в котором они пребывали, выйдя из вагона, мало-помалу сменилось непринужденностью, какая устанавливается меж добрыми друзьями. Все, что было резкого, колючего в их характерах, сгладилось; деревня наполняла все их существо блаженной умиротворенностью, они и думать позабыли о том, что им надо быть настороже, защищаться одному от другого.
В Онэ они остановились отдохнуть в тени густых деревьев, где всегда царила приятная прохлада. На солнце было жарко, и теперь они с наслаждением чувствовали, как ветерок, струившийся среди листвы, овевает их разгоряченные спины.
Когда они немного отдышались, Гийом воскликнул:
— Черт побери, я ведь совсем не знаю, где мы находимся!.. А что, тут можно где-нибудь поесть?
— О да! Не тревожьтесь, — весело ответила Мадлена, — через полчаса мы уже будем сидеть за столом… Пойдемте-ка здесь.
И она живо увлекла его на тянувшуюся мимо дощатого забора дорожку, выходившую на равнину. Тут она отпустила его руку и принялась бегать, точно обезумевшая от радости борзая. Все, что было ребяческого в ее натуре, вдруг пробудилось в ней; под этими тенистыми деревьями, в трепетной тишине полей, она словно вновь стала маленькой девочкой. Лицо ее озаряла улыбка, серые глаза сияли и казались совсем прозрачными; детская прелесть ее щек и губ смягчала суровые очертания лба. Она уносилась вперед, потом бежала обратно, заливаясь смехом, подобрав руками отчаянно шуршащую юбку и оставляя после себя легкий аромат фиалок. Гийом следил за ней с блаженной улыбкой; он испытывал чувство огромной нежности. Куда девалась холодная, гордая женщина! Перед ним был большой ребенок, с которым ему было так спокойно, так легко. Мадлена то убегала от него, зовя его за собой, то вдруг поворачивала назад и, подбежав к нему, опиралась на его плечо, усталая и ласковая.
В одном месте дорога проходила через песчаный бугор, почва здесь была как будто покрыта толстым слоем мелкой муки, в которой вязли ноги. Мадлене доставляло удовольствие идти по самому глубокому песку. Она пронзительно вскрикивала, чувствуя, как засасывает ее ботинок, старалась делать большие шаги и смеялась оттого, что была не в силах двинуться вперед, — зыбучие пески удерживали ее. Так могла бы забавляться двенадцатилетняя девочка.
Дальше дорога поднималась вверх, резко петляя между лесистыми пригорками. После тенистых рощ Онэ эта часть долины поражает своей дикостью и заброшенностью; кое-где одиноко вздымаются мрачные серые утесы, трава на косогорах выжжена солнцем, в оврагах буйно разросся колючий кустарник. Мадлена молча взяла Гийома под руку; она была утомлена, какое-то неизъяснимое чувство охватило ее на этой пустынной каменистой дороге, откуда не видно было человеческого жилья, а впереди, казалось, зияла зловещая черная пропасть.
Вся еще трепещущая от беготни и смеха, Мадлена доверчиво опиралась на Гийома. Он чувствовал, как ее теплая рука сжимает его руку. В это мгновение он понял, что эта женщина принадлежит ему, что непреклонность ее чисто рассудочная, а за нею скрывается слабое, нуждающееся в ласке сердце. Устремляя на него взгляд, Мадлена смотрела с нежным смирением, с покорной улыбкой. Она сделалась мягкой и кокетливой; точно стыдливая нищенка, вымаливала она любовь Гийома. Усталость, сладостная нега тенистых рощ, пробудившиеся во всем ее существе молодые силы, дикость окружающей природы — все рождало в ней любовное волнение, то томление чувств, которое нередко бросает в объятия мужчины самых гордых женщин.
Они медленно поднимались по дороге. Порой, поскользнувшись на камне, Мадлена цеплялась за плечо своего спутника. В ее движении была скрытая ласка, оба они понимали это. Теперь они уже не разговаривали, а только обменивались улыбками. Им достаточно было этого немого языка, чтобы передать то единственное чувство, которое переполняло их сердца. Лицо Мадлены под маленьким зонтиком было прелестно; серебристо-серые тени скользили по этому нежному бледному лицу; вокруг рта порхали розовые блики, и в уголке губ, на щеке, Гийом заметил такое нежное сплетение голубоватых жилок, что ему безумно захотелось поцеловать это местечко. Но он был робок и все не решался, а потом они достигли вершины холма, где перед ними внезапно предстало все обширное плато, и нашим путникам показалось, что они уже ничем не защищены от посторонних взглядов. Все вокруг было тихо, пустынно, но они испытывали невольный страх перед этим огромным пространством. Исполненные непонятной тревоги и смущения, они отстранились друг от друга.
Дорога здесь проходит по гребню холма. Слева видны квадраты клубники, тянутся бесконечные, уже опустевшие хлебные поля, теряясь где-то на горизонте, и среди их необозримого простора кое-где торчат редкие деревья. А там, вдали, черная полоса Верьерского леса окаймляет небо траурной лентой. Справа возвышенность расступается, открывая разнообразный ландшафт; вначале идут черные и бурые земли, огромные массивы пышной зелени; дальше цвета и линии становятся менее определенными, пейзаж словно растворяется в голубоватом воздухе, невысокие бледно-фиолетовые холмы сливаются с нежно-желтым небом. Беспредельная ширь, бескрайнее море холмов и долин, лишь кое-где виднеются белые пятна домов и темные островки тополевых рощ.
Мадлена остановилась, серьезная и задумчивая, перед этой беспредельностью. Лениво струились теплые потоки воздуха, со дна лощины медленно поднималась гроза. Солнце уже исчезло за плотной влажной дымкой, но с горизонта, со всех сторон, наползали тяжелые серые с медным отливом тучи. Лицо Мадлены вновь стало суровым и замкнутым; она как будто забыла о своем спутнике и с жадным вниманием смотрела на раскинувшуюся перед ней равнину, словно все вокруг было ей хорошо знакомо. Затем она перевела взгляд на мрачные, нависшие тучи и, казалось, погрузилась в жгучие и мучительные воспоминания.
Стоя в нескольких шагах от Мадлены, Гийом тревожно наблюдал за ней. Он чувствовал, как с каждым мгновением пропасть между ними все увеличивается. О чем она так глубоко задумалась? Он страдал оттого, что не был всем для этой женщины, и с тайным страхом повторял себе, что она прожила без него целых двадцать лет. Эти двадцать лет ужасали его, представлялись чем-то неведомым, темным.
Она, несомненно, знала эти места; возможно, некогда она бывала здесь со своим любовником. Гийом умирал от желания расспросить ее, но не осмеливался прямо заговорить о том, что его тревожило, — он боялся услышать правду, которая ранила бы его любовь. Все же он не удержался и нерешительно спросил:
— Вы бывали здесь, Мадлена?
