Антон Чехов - Рассказы. Повести. 1894-1897
В повести отразились идейные споры в кругах русской интеллигенции, обострившиеся в конце века, – о социальном прогрессе и перспективах уничтожения неравенства между классами, о соотношении между искусством и запросами времени. В частности, вопрос о тенденциозности художественной литературы, волновавший европейскую эстетическую мысль 1880–1890-х гг., был широко освещен в русской печати тех лет.
Издержки слишком прямолинейного понимания тенденциозности в искусстве, как известно, сказались в восприятии творчества самого Чехова критикой, особенно поздненароднической (Н. К. Михайловский, А. М. Скабичевский и др.). Когда Чехов работал над будущей повестью, в феврале 1894 г. в Москве на заседании Общества любителей российской словесности и Общества любителей художеств Гольцев прочел лекцию, вызвавшую в печати шумные споры, на тему: какое искусство выше: «чистое» или идейное? (см. «Новости и биржевая газета», 1894, № 49, 19 февраля и № 56, 26 февраля) – именно так ставится вопрос в полемике, разгоревшейся между героями в X главе.
Как автор произведений, затрагивавших наболевшие вопросы современности, Чехов неоднократно высказывал отрицательное отношение к нарочитой тенденциозности и назидательности в искусстве. Подчеркивая, что он не отрицает необходимости постановки вопросов в искусстве и что художник не может творить «непреднамеренно, без умысла», Чехов писал 27 октября 1888 г. Суворину: «В разговорах с пишущей братией я всегда настаиваю на том, что не дело художника решать узко специальные вопросы. ‹…› Для специальных вопросов существуют у нас специалисты; их дело судить об общине, о судьбах капитала, о вреде пьянства, о сапогах, о женских болезнях… Художник же должен судить о том, что он понимает…» Ср. спор Баштанова с Травниковым в рассказе «Письмо» (см. т. VII Сочинений): Травников недоволен произведениями искусства, потому что они ему не дают ответа на волновавший его «специальный вопрос о боге и цели жизни»; Баштанов же защищает право искусства учить мыслить, не отвечая на специальные вопросы.
Говоря впоследствии про обязанность писателя иметь общественную цель (в зависимости от его «калибра» – ближайшую или отдаленную – см. письмо к Суворину 25 ноября 1892 г), Чехов не любил произведений с узкоутилитарной тенденцией. После одного из разговоров на эти темы с «пишущей братией» и товарищами по медицине Чехов, по словам В. Н. Ладыженского, говорил: «Я же ничего сегодня и не отрицал в нашем литературном споре <…> только не надо нарочно сочинять стихи про дурного городового! Больше ничего» (В. Ладыженский. Из воспоминаний об А. П. Чехове. – В сб.: Памяти А. П. Чехова. М., 1906, стр. 146). Слова о городовом, кстати, напоминают об узости литературной позиции Кочевого, который даже в своих романах изображал несимпатичных героев в несимпатичной ему должности (см. варианты, стр. 376, строки 26–28).
В описании языка романов Кочевого отразилась также нелюбовь Чехова к шаблонно-эффектному стилю. Так, он советовал Т. Л. Щепкиной-Куперник избегать «шаблонных форм, вроде: „причудливые очертания гор…“ и т. п.» (Т. Л. Щепкина-Куперник. В юные годы. Мои встречи с Чеховым и его современниками. – Чехов, изд. Атеней, стр. 217). Ср. стр. 52, строки 4–7.
В содержании статьи Федора Лаптева «Русская душа» (см. стр. 80 наст. тома) есть отзвуки идей славянофильского и почвеннического толка. Мысль об исключительности русской души особенно характерна для поздних славянофилов. Назовем труд Н. Я. Данилевского «Россия и Европа» (1869 г., в 1895 г. вышел пятым изданием) и сборник статей К. Н. Леонтьева «Восток, Россия и славянство» (1885–1886). Оба автора гибель Европы считали неизбежной и писали об историческом призвании России, опираясь на православие, как на спасительное свойство русского духа. Федор Лаптев, «современник» Данилевского и Леонтьева, защищает религию с этих же позиций. Ср. также в «Бесах» Достоевского слова Шатова о народе-«богоносце», призванном спасти мир (часть II, глава первая).
В споре Ярцева с Кочевым по поводу уничтожения неравенства Чехов использовал пример из области естественных наук (см. стр. 56, строки 39–40). В этом споре отразилось родство теории социального прогресса с естественными науками: к примерам из животного мира особенно часто обращались для аргументации своих взглядов на «постепенность» исторического прогресса позитивисты. Г. Спенсер, как известно, уподоблял человеческое общество живому организму. Труды Спенсера, в том числе его «Опыты» со статьей «Прогресс, его значение и причина», были широко известны в России к этому времени (о знакомстве Чехова с некоторыми работами Спенсера см. в т. I Писем, стр. 346). Л. Бюхнер также применял к истории человечества законы животного царства; в связи с 70-летнем Бюхнера, исполнившимся в марте 1894 г., в России появилось много журнальных статей, с которыми мог быть знаком и Чехов.
Пример с дрессировкой кошки, мыши, кобчика и воробья Чехов приводил в письме к Суворину 3 ноября 1888 г. (см. т. III Писем). Возможно, Чехову о подобных случаях рассказал В. Л. Дуров в 1887 г. (см.: В. Л. Дуров. Мои звери. М., 1927, стр. 59). Среди представлений Дурова было одно, под названием «Нет больше врагов», во время которого кот и крысы ели из одной чашки. «Смотрите, как кот целуется с крысой! – обращался Дуров к публике. – Я таких непримиримых врагов, как кошка с крысой, примирил, а люди до сих пор помириться не могут» (там же, стр. 86–87).
Из литературных впечатлений, имеющих отношение к повести, следует отметить «Перевал» П. Д. Боборыкина («Вестник Европы», 1894, №№ 1–6), получивший широкие отклики в печати. Роман посвящен истории процветания миллионера-купца, внука горшечника – Захара Кумачева. В своем «подражании „Перевалу“» (как писал Чехов в шутку сестре 29 сентября 1894 г.) он изобразил иную, нисходящую линию развития той же среды (противопоставление чеховской повести «Перевалу» см.: З. Паперный. А. П. Чехов. Очерк творчества. М., 1960, стр. 249–250; С. И. Чупринин. Чехов и Боборыкин. – В кн.: Чехов и его время. М., 1977, стр. 148–152). Перефразируя слова Чехова о романе Г. Сенкевича (см. письмо Суворину 13 апреля 1895 г.), можно сказать, что роман Боборыкина успокаивал буржуазию «на мысли, что можно и капитал наживать и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым». В противоречии между «быть зверем» (эксплуататором) и «быть счастливым» и заключалась душевная драма главного героя чеховской повести. Впрочем, не следует преувеличивать значения полемики с «Перевалом» в замысле повести «Три года». Отклонение от судьбы преуспевающего богача было намечено уже в записях о Лаптеве, относящихся, по всей вероятности, к 1892 г. (Зап. кн. I, стр. 21 – первоначальный вариант обличения «именитого купеческого рода»). Другие записи близкого содержания (стр. 24 и стр. 25) сделаны позже – возможно, уже после прочтения романа Боборыкина. Надо полагать, что «антибоборыкинское» начало (отчасти замеченное и критиками – см. ниже отзыв А. М. Скабичевского) укрепилось на последней стадии работы над повестью.
Социально-психологические истоки образа «нетипического купца» (характерные черты: недовольство своим «делом», угрызения совести, тщетные попытки успокоить ее филантропией) восходят к особенностям развития русского и европейского капитализма конца века. В середине 1890-х гг. русские социологи обратили внимание на признаки «отщепенства» в среде крупных капиталистов. В годы созревания замысла чеховской повести эти признаки были замечены, например, в семействе Ротшильдов (см.: Е. Соловьев. Ротшильды, их жизнь и капиталистическая деятельность. СПб., 1894). «Мужики и купцы страшно быстро вырождаются. Прочтите-ка мою повесть „Три года“», – так запомнил Бунин слова Чехова (И. А. Бунин. Собр. соч. в 9 томах, т. 9. М., 1967, стр. 222).
О среде, к которой принадлежал Лаптев, впоследствии писал М. Горький: «…для того, чтобы написать „Фому Гордеева“, я должен был видеть не один десяток купеческих сыновей, не удовлетворенных жизнью и работой своих отцов; они смутно чувствовали, что в этой однотонной, „томительно бедной жизни“ – мало смысла» (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24, М., 1953, стр. 495).
Исследователи и мемуаристы замечали биографическое происхождение ряда деталей и мотивов в повести. Так, Ю. Соболев в книге «Чехов. Статьи. Материалы. Библиография» (М., 1930, стр. 204–205) связывал рассказ Лаптева о своем детстве (см. стр. 39 наст. тома) с воспоминаниями Ал. П. Чехова (А. С-ой. А. П. Чехов-лавочник. – «Вестник Европы», 1908, № 11) и со словами самого писателя о молодом человеке, выдавливавшем из себя по каплям раба (письмо Суворину от 7 января 1889 г.). П. С. Попов в статье «Творческий генезис повести А. П. Чехова „Три года“» (Чеховский сб., стр. 288–289) в связи с описанием тяжелых условий работы мальчиков в амбаре Лаптевых (глава V) также обращался к воспоминаниям Ал. П. Чехова.
