Пэрл Бак - Сыновья
И в самом деле, такой ропот раздавался все громче и чаще, и Цветок Груши уже начинала подумывать о том, не перевезти ли ей своих питомцев в город, боясь, как бы их не убили за то, что она их кормит, а она не в силах будет их защитить, когда бедная дурочка, дожившая до пятидесяти двух лет, но оставшаяся попрежнему ребенком, умерла неожиданно и быстро, как умирают все, подобные ей. Как-то раз она ела и по своей привычке играла, складывая лоскутки, а потом вышла за ворота и ступила прямо в воду, не понимая, что это вода, а не тот клочок сухой земли, где она всегда сиживала. Цветок Груши выбежала за ней, но дурочка уже намокла и дрожала от ледяной воды. От этого она простудилась и, несмотря на нежный и заботливый уход Цветка Груши, через несколько часов умерла, и умерла так же легко, как и жила.
Тогда Цветок Груши послала в город за гробом к Вану Помещику, и так как Ван Тигр тоже был там, все три брата приехали вместе, и Ван Тигр взял с собой своего сына. Они остались посмотреть, как дурочку положат в гроб, и впервые лицо ее казалось мудрым и строгим и приобрело достоинство, какое ей могла дать одна смерть. И Цветок Груши, искренно опечаленная, несколько утешилась, видя, как смерть преобразила ее дитя, и сказала, как всегда, едва слышно:
— Смерть исцелила ее и дала ей мудрость. Теперь она такая же, как все мы.
Но братья не стали устраивать для дурочки похороны, и Ван Тигр, оставив сына в старом доме, поехал на лодке вместе с братьями, Цветком Груши, женой старого арендатора и работниками к другому холму, где было семейное кладбище, выбрал место ниже других, но все же внутри ограды, и там они зарыли дурочку.
Когда все кончилось и они вернулись в глинобитный дом и собрались возвращаться в город, Ван Тигр, взглянув на Цветок Груши, в первый раз заговорил с ней и спросил своим обычным спокойным и холодным тоном:
— Что ты станешь делать теперь, госпожа?
И она подняла к нему свое лицо, — теперь уже без боязни, так как знала, что волосы ее седеют и лицо, утратив былую юность, покрылось морщинами, и ответила:
— Я давно говорила, что уйду в монастырь неподалеку отсюда, когда мое дитя умрет, и монахини согласны принять меня. Я прожила бок-о-бок с ними все эти годы и уже дала не один обет; монахини меня знают, и там я буду всего счастливей.
И обратившись к Вану Помещику, она прибавила:
— Вы с женой уже решили судьбу вашего сына, а храм, куда он поступит, совсем близко от моего, и я буду по-прежнему ходить за ним, так как теперь я достаточно стара, настолько стара, что могла бы быть его матерью, и если он заболеет, что с ним бывает нередко, мне можно будет пойти к нему. Священники и монахини молятся вместе утром и вечером, и я буду видеть его дважды в день, хотя нам нельзя будет говорить.
Тогда братья взглянули на горбуна, который ни на шаг не отходил от Цветка Груши, угнетенной смертью дурочки, о ком он нередко заботился вместе с Цветком Груши. Теперь это был взрослый человек, и взгляды братьев он встретил грустной улыбкой. Ван Тигр смягчился, видя, что сын его стоит такой высокий и крепкий и слушает их беседу с удивлением, так как ничего не знал об этом раньше, и, заметив улыбку на лице горбуна, Ван Тигр сказал очень ласково:
— Желаю тебе счастья, бедняга, и если бы ты был здоров, я взял бы тебя с собой, как взял твоего двоюродного брата, и сделал бы для тебя то же, что сделал для него. Но делать нечего, и я только прибавлю к твоему вкладу в храм и к твоему тоже, госпожа, потому что всякое место можно купить за деньги, и, думаю, в храмах это делается так же, как и везде.
Но Цветок Груши отвечала тихо и твердо:
— Для себя я ничего не возьму, да мне ничего и не нужно, — монахини знают меня, как и я их знаю, и все, что я имею, будет принадлежать им, когда я соединю с ними свою судьбу. А для мальчика я возьму что-нибудь, потому что это ему поможет.
Этим она кротко упрекнула Вана Помещика, так как денег, которые он дал, решив судьбу мальчика, было слишком мало. Но если он понял упрек, то ничем этого не обнаружил и сел, дожидаясь, пока братья кончат, так как был очень грузен и жаловался, что стоять ему тяжело. Но Ван Тигр все еще смотрел на горбуна и снова обратился к нему:
— И тебе в самом деле хочется поступить в храм и никуда больше?
Тогда юноша отвел глаза от рослого двоюродного брата, которого он разглядывал с жадностью, и, опустив голову, взглянул на свое искалеченное тело и медленно сказал:
— Да, ведь ты видишь, каков я. — И, помолчав, он прибавил горько: — Может быть одежда священника скроет мой горб.
И он снова перевел взгляд на двоюродного брата и вдруг, словно не в силах был дольше смотреть на него и даже на золоченый его меч, опустил глаза, повернулся и, прихрамывая, быстро вышел из комнаты.
В тот вечер, когда Ван Тигр, возвратившись в дом братьев, пошел взглянуть перед сном на сына, мальчик еще не спал и с любопытством спросил у отца:
— Отец, а тот дом тоже принадлежал дедушке?
И Ван Тигр ответил удивленно:
— Да, и я там жил мальчиком, пока он не купил этот дом и не перевел нас всех сюда.
Тогда мальчик выглянул из постели, положив голову на окрещенные руки, и, взглянув на отца загоревшимися глазами, сказал с жаром:
— Мне нравится этот дом. Я хотел бы жить в таком доме среди полей, где так тихо и деревья кругом и быки.
Но Ван Тигр ответил с досадой, непонятной ему самому, потому что мальчик в конце концов не сказал ничего дурного:
— Ты сам не понимаешь, что говоришь! Я знаю, — я жил там в детстве, — нет ничего ненавистнее и темнее этой жизни, и я каждый час стремился вырваться оттуда.
Но мальчик повторял с непонятным упорством:
— А мне понравилось бы, я знаю, что понравилось бы!
Эти слова сын его повторял с жаром, с таким жаром, что Ван Тигр начал на него сердиться, сам не зная за что, и, поднявшись с места, вышел вон. А сыну его снилось в ту ночь, что глинобитный дом стал его домом и что он живет в нем среди полей.
Цветок Груши ушла в монастырь, а сын Вана Помещика — в храм, и старый дом опустел, и уже не было в нем тех троих, которые прожили в нем столько лет. Из всей семьи Вана Луна никто уже не жил на его земле: оставались только старый арендатор с женой, и они жили там одни. Иногда старуха доставала завядший кочан капусты, зарытый ею в землю, или горсть муки, которую она сберегла, завязывала в платок и везла в монастырь Цветку Груши, так как за годы своей службы полюбила эту кроткую молчаливую женщину. Да, даже в эти трудные времена старуха доставала последнее, что у нее было, несла к воротам монастыря и становилась там, дожидаясь, пока выйдет Цветок Груши, одетая в серую одежду монахини, и шептала ей:
— Я принесла свежее яйцо от моей единственной курицы, — возьми его себе, вот оно!
И порывшись за пазухой, она доставала маленькое яйцо и, прикрыв рукой, совала его Цветку Груши и шопотом уговаривала ее:
— Съешь его, госпожа! Я готова поклясться, что многие монахини съели бы яйцо, несмотря на все свои обеты, да я сама видела священников, которые ели мясо и пили вино. Отойди в сторонку, чтоб никто не видел, и съешь его сырым — ты такая бледная!
Но Цветок Груши не соглашалась. Нет, она уже произнесла обет, и, быстро покачивая головой в сером капюшоне, она тихонько отводила руку старухи, говоря:
— Нет, ты сама должна его съесть, — тебе оно больше нужно, потому что я ем достаточно. А если бы и не ела, мне все равно нельзя, потому что я не могу нарушить обет!
Однако старуха на этом не успокоилась и сунула яйцо за пазуху Цветку Груши, там, где платье перекрещивалось у горла и поторопилась сесть в челнок и столкнуть его в воду, чтобы Цветок Груши не могла ее догнать, и отъехала довольная и улыбающаяся. А Цветок Груши через какие-нибудь полчаса отдавала яйцо умирающей с голода женщине, которая выбралась из воды и подошла к воротам храма. Это была мать, державшая своего заморыша у пустых сморщенных мешков кожи, которые были когда-то круглой и полной грудью, и, показывая на грудь, попросила милостыни у Цветка Груши, когда та подошла на ее едва слышный зов:
— Посмотри на мою грудь! Прежде она была круглая и полная, и этот ребенок был толст, как Будда.
И опустив глаза, она взглянула на умирающего ребенка, который все еще хватался губами за пустую грудь.
Тогда Цветок Груши достала из-за пазухи яйцо и отдала его женщине, радуясь, что может дать такую хорошую вещь.
И так Цветок Груши мирно прожила всю свою остальную жизнь, и Ван Тигр никогда больше ее не видел.
Правду сказать, Ван Купец очень мог бы помочь Вану Тигру в этот трудный для него год, потому что у него были большие запасы зерна, и если голод принес нищету другим, то Вану Купцу и другим, таким же, как он, этот голод принес еще большее богатство. Ибо, видя, какие приближаются времена, он начал запасать зерно в больших закромах, и хотя время от времени он продавал его богачам, которые могли платить высокие цены, назначенные им, однако не переставал закупать муку и рис в других областях и посылал за этими товарами своих управителей в соседние страны, и житницы его полны были зерном.
