Арчибалд Кронин - Замок Броуди
— Не лучше ли оставить гореть газовый рожок? — настаивала Агнес. — Как хотите, а я не могу вас оставить в таком состоянии.
— Я хочу, чтобы было темно, — приказала миссис Броуди. — И хочу остаться одна.
Агнес хотела было еще что-то возразить, но чувствуя, что всякие протесты бесполезны, бросила последний взгляд на неподвижную фигуру в постели, затем, как ей было приказано, потушила свет. Оставив комнату в темноте, она молча вышла.
9
Когда Мэтью захлопнул входную дверь под носом у матери и легко сбежал по ступенькам, он был в прекрасном настроении и хитро усмехался. Напускная кротость, как маска, слетела с его лица.
«Вот как надо обрабатывать старушку! Ловко! Артистически сыграно! — хихикнул он про себя. — Для первого раза недурно!
Он был горд своим достижением и весело предвкушал еще больший успех в следующий раз: у мамаши, наверное, припрятана в надежном месте кругленькая сумма, и она перейдет в его руки, стоит только умело попросить! Те несколько шиллингов, что он получил, заложив часы матери, только разозлили его, потому что он рассчитывал взять за них гораздо больше, но теперь, когда у него в кармане было несколько фунтов, его престиж был восстановлен, и к нему вернулось веселое настроение. Только бы подобраться к ее сбережениям, и все пойдет на лад! Он уже сумеет повеселиться на эти деньги!
Огни города заманчиво мерцали вдалеке. После Калькутты, Парижа, Лондона он презирал Ливенфорд, но самое это презрение наполняло его восхитительным чувством уважения к себе. Он, человек, повидавший свет, кое-чему научит сегодня жителей этого городишка! Да, черт возьми, он им покажет! Распишет все яркими красками. При этой мысли он от восторга залился хриплым смехом и торопливо огляделся кругом. Шагая вразвалку по направлению к городу, он смутно различил на другой стороне улицы двигавшуюся ему навстречу фигуру женщины и, глядя ей вслед, когда она прошла, пробормотал, подмигнув сам себе: «С этой ничего не выйдет, она слишком торопится куда-то, И чего она так бежит?» Он и не подозревал, что то была Агнес Мойр, шедшая к его матери.
Он быстро зашагал в темноте, окутывавшей его, как плащ, наслаждаясь ею, так как она придавала ему смелость, энергию, которых он не ощущал в ярком свете дня. И подумать только, что он когда-то боялся вечернего мрака! Только в эти часы человек оживает, может как следует развлечься! Ему ярко вспомнились ночные кутежи в Индии, и, когда эти воспоминания разожгли его нетерпение, он пробормотал: «Вот это были ночи! Здорово мы пошумели! Обязательно поеду обратно, честное слово!» И он весело юркнул в первый встретившийся по пути трактир.
— Джину и горькой! — крикнул он тоном привычного посетителя таких мест, швыряя фунтовую бумажку на прилавок. Когда ему подали стакан, он выпил залпом и одобрительно, с авторитетным видом кивнул головой. Держа в руке поданный ему второй стакан джина, он сгреб другой рукой сдачу, сунул ее в карман, лихо заломил шляпу набекрень и осмотрелся вокруг.
Он равнодушно отметил про себя, что этот кабак — убогое место! Скудное освещение, тускло-красные стены, грязные плевательницы, пол, усыпанный опилками. Боже! Опилки на полу — после дорогого, толстого, пушистого ковра, в котором так уютно тонули его ноги там, в веселом уголке Парижа. Несмотря на его требование, в джин не примешали горькой. А впрочем, наплевать, этот кабак только начало! У него было неизменное правило, когда он предпринимал такие веселые экскурсии, первым делом опрокинуть в себя поскорее несколько стаканов джина. «Когда я хлебну капельку, я становлюсь смел, как дьявол», — говаривал он. Пока в его голове не начинали весело жужжать прялки, ему недоставало дерзости, отваги, веры в себя. Ибо, как он ни хорохорился, в душе он оставался тем же слабым, нерешительным, робким юношей, и ему необходимо было некоторое притупление чувствительности, чтобы наслаждаться с полной уверенностью в себе. Его восприимчивая натура очень быстро поддавалась возбуждающему действию алкоголя, в эти часы его смелые мечтания, его требовательные желания воплощались в действительность, и с каждым стаканом он становился все задорнее, принимал все более надменный и вызывающий вид.
— А что, в вашей дыре сегодня будет какое-нибудь развлечение? — важно осведомился он у буфетчика (это была таверна такого сорта, где в силу необходимости за стойкой держат всегда здоровенного, сильного парня). Буфетчик покачал низко остриженной головой, с любопытством поглядывая на Мэтью и спрашивая себя, кто этот франтик.
— Нет, — ответил он осторожно. — Не думаю. В четверг был концерт на механическом пианино в городской ратуше.
— Боже! — с хохотом воскликнул Мэт. — Это вы называете развлечением? Какие здесь все некультурные! Не знаете ли какого-нибудь уютного местечка, где можно потанцевать и где найдутся две-три шикарные девочки? Что-нибудь самого лучшего разбора?
— Вы не найдете ничего такого в Ливенфорде, — сказал отрывисто буфетчик, вытирая тряпкой прилавок. Потом сердито добавил: — У нас приличный город.
— Это-то я знаю! — развязно воскликнул Мэт, кинув взгляд на единственного, кроме него, посетителя, видимо, рабочего, который сидел на скамье у стены и пристально наблюдал за ним из-за пивной кружки. — Еще бы мне не знать! Это самый мертвый, самый ханжеский угол, самое безобразное пятно на всей карте Европы. Да, жаль, что вы не видели того, что я! Я бы мог рассказать вам вещи, от которых у вас встали бы волосы дыбом. Да что толку? Здешние люди не отличат бутылки Помроя от французского корсета.
Он громко захохотал, гордясь собственным остроумием, с все возраставшей веселостью глядя на недоверчивые физиономии. Потом, хотя и довольный произведенным впечатлением, вдруг решил, что здесь не дождешься никаких развлечений и приключений, и с прощальным кивком направился к дверям, еще больше сдвинув шляпу на одно ухо. Он вышел, пошатываясь, и нырнул в ночную мглу.
Он медленно побрел по Черч-стрит. Уже знакомое, блаженное оцепенение начинало ползти у него за ушами, просачиваться в мозг, окутывая его, точно ватой. Им овладело беспечное ощущение радости жизни, хотелось ярких огней, музыки, веселой компании. С раздражением поглядывал он на слепые, закрытые ставнями окна магазинов, на редких спешивших прохожих и, насмешливо передразнивая последнее замечание буфетчика, пробурчал про себя: «Да, у вас тут приличное кладбище!»
Он испытывал в эту минуту глубочайшее презрение и отвращение к Ливенфорду. Что может дать такой город человеку, видавшему виды, человеку, познавшему мир от притонов Барракпора до парижского бара «Одеон»?
Впав в мрачное настроение, он на углу Черч-стрит и Хай-стрит завернул в другой бар. Здесь лицо его сразу прояснилось, В баре было тепло, светло, стоял оживленный говор; сверкающие зеркала и граненые стаканы отбрасывали мириады слепящих огней. Батареи бутылок с пестрыми ярлыками выстроились за прилавком, а сквозь полураздвинутые портьеры он увидел в соседней комнате зеленое сукно бильярдного стола.
— Дайте мне марку «Мак-Кей», — внушительно скомандовал он. — Марку «Джон Мак-Кей», другой не пью.
Розовая толстушка с длинными болтающимися агатовыми. серьгами предупредительно подала ему все, что он просил. Он любовался ее согнутым мизинцем, пока она наливала виски из бутылки, находя это верхом утонченности, и хотя у толстушки был вид почтенной женщины, он на всякий случай игриво улыбнулся ей. Он ведь такой сердцеед, покоритель женщин, репутацию эту необходимо было поддержать во что бы то ни стало!
— А славно у вас тут! — заметил он громогласно. — Напоминает мне бар Спинозы в Калькутте. Правда, ваш поменьше, но почти такой же уютный.
Разговор вокруг затих, и Мэтью, удовлетворенно констатируя, что на него обратили внимание, с видом знатока благодушно отхлебнул виски и продолжал:
— Но хорошего виски за границей не получишь, вот в чем беда! Приходится следить, чтобы не подали какой-нибудь дряни, слишком много они примешивают к нему медного купороса. Вот как, например, к джину в Порт-Саиде. Нет ничего лучше настоящего «Джон Мак-Кей!»
К его удовольствию, вокруг него начали собираться слушатели, какой-то матрос-англичанин, фамильярно подтолкнул его локтем и спросил хрипло:
— Так и ты тоже побывал там, красавчик?
— Только что оттуда, — сообщил Мэт любезно, осушая стакан. — Прибыл морем из Индии.
— И я тоже, — подхватил матрос, глядя на Мэта о застывшей важностью.
Они торжественно пожали друг другу руки, как будто то, что оба они вернулись из Индии, делало их навеки братьями.
— Чертовская жара там, не правда ли, красавчик? От нее у меня делается жажда, которая не проходит и на родине.
— Так промочи глотку! Я угощаю.
— Не-ет! Я!
Они дружелюбно спорили, пока, наконец, не решили вопрос жребием, подбросив монету.
