Халлдор Лакснесс - Салка Валка
Наконец она подошла к двери, подняла щеколду и вошла в захламленную крошечную прихожую, пропитанную запахом рыбы, ворвани, льняного масла. Не нащупав дверной ручки, она постучала раз, потом другой…
— Кого там дьявол принес? — спросил сонный мужской голос. Слышно было, как кто-то спрыгнул с койки и затопал по полу, затем дверь распахнулась, и на пороге появился молодой парень в шерстяном белье.
— Доброе утро! — сказала Салка.
— Кто это?
— Девушка.
— О, это ты, Салка? Ты опоздала. Мы уже нанялись и отправляемся на Восток.
— Я не собираюсь вас нанимать. Я только хотела спросить, нет ли здесь Али.
— Али? На что он тебе понадобился?
— Мне нужно сказать ему кое-что.
Парень, не скрывая удивления, указал ей на койку в глубине комнаты, у окна. Койки стояли рядами вдоль стен. Над ними было еще два верхних яруса. Сонные парни выглядывали из-под одеял: как раз сейчас, на рассвете, им снятся женщины.
— Али, к тебе пришла девушка, — объявил парень, открывший Салке дверь, и нырнул опять в постель. А тот, другой, которого разбудили, приподнялся на локте и сонным голосом спросил, в чем дело. Тому, кто читает допоздна, очень трудно проснуться рано поутру.
Перед кроватью на маленькой скамейке была свалена в кучу его одежда; в стороне стояла керосиновая лампа и лежала толстая иностранная книга — не менее тысячи страниц. Он на ощупь отыскал спички и зажег лампу. Стекло было треснутым и черным от копоти, фитиль почти весь сгорел и едва доставал до керосина. Теперь они смогли увидеть друг друга в неромантическом полумраке этого утра.
— Здравствуй, Арнальдур, — сказала девушка и протянула ему озябшую руку.
— Что ты бродишь среди ночи? — В разрезе несвежей сорочки проглядывала грудь, белая, худая, — но в этой груди билось сердце для всего человечества.
— Я сейчас уйду, — сказала она невыразительно, рассеянно, словно мысли ее бродили где-то далеко-далеко. Но вот удивительно: ее холодная рука, казалось, готова была навсегда остаться в его теплой руке, безвольная, податливая. Наконец он выпустил ее руку, и она безжизненно упала.
Он посмотрел на девушку, стоявшую у его постели.
— Видишь, здесь негде даже присесть, разве что на край кровати.
Она без слов села возле него. Вначале она сидела, положив руки на колени, затем наклонила голову и закусила губы.
— Тебе не холодно здесь? — спросила она. — У тебя такая тонкая сорочка и одеяло плохое.
— Уж не собираешься ли ты пригласить меня под свои пуховики в Марарбуд? — спросил он.
— Нет, — ответила она просто, не краснея и не смущаясь. — У меня нет больше дома.
— Ты продала его?
— Нет.
— Что же случилось?
— Не понимаю, почему ты ни разу не зашел ко мне с тех пор, как приехал?
Он удивленно посмотрел на нее.
— Ты, наверно, обнаружил, что камень на кольце был простой стекляшкой. Но я не имела представления об этом. Я думала, оно ценное. Это была единственная ценность, которую я имела, иначе я не дала бы его тебе. Мне жаль, что так получилось.
— Вот как! Так это была подделка? А я внес его в фонд бастующих прошлой зимой, когда мы собирали деньги для рыбаков на Юге. Но, отвечая на твой первый вопрос, дорогая Салка, хочу тебе сказать, что не в моей привычке навещать девиц, когда их возлюбленные возвращаются из-за границы после длительного отсутствия. Я знаю, у них в эту пору есть другие заботы.
— Перестань, Арнальдур, — сказала она слабым голосом и смущенно потупила взор. Никогда в жизни она не разговаривала с людьми так покорно.
Она сидела на его кровати, бледная после бессонной ночи, вялая, безразличная ко всему, и не испытывала ни малейшего стыда. Казалось, ее сознание опустилось глубоко на дно ее существа и сейчас она действовала без контроля разума. Наконец она сказала:
— На днях я вступила в кооператив, Али, я не против коллективных действий, как ты думаешь. Нет, я уверена, что коллективные действия — самое верное для масс. Но как это тебе пришло в голову пойти к Стейнтору за помощью и сделать нас всех его должниками, даже не спросив нас?
— Во-первых, — ответил он, — я получил задание раздобыть эти деньги, а во-вторых, ты должна согласиться, это не такое уж плохое решение. Не могу сказать, чтобы мне доставило большое удовольствие иметь дело с твоим прежним отчимом, но у нас не было выбора. И все средства хороши в борьбе против Йохана Богесена.
— Он мне не отчим и еще меньше возлюбленный, как ты изволил назвать его. Все кончено. Он мне никто. Да и я сама теперь никто и ничто. Одно для меня совершенно очевидно: он ничуть не лучше Йохана Богесена. И в этом мы убедимся, когда попадем к нему в лапы.
— Вот как? Значит, говоришь, ты не любишь больше Стейнтора? Ну, раз так, то я скажу тебе, что Стейнтор не представляет опасности. Он не из тех, кого называют солидными людьми, а ведь только такие для нас опасны. Я, например, могу рассказать тебе, что наш великий благотворитель Йохан Богесен недавно вложил несколько десятков тысяч крон в газету в Рейкьявике. Чтобы отвлечь внимание людей от того, что творится у нас дома, он будет поносить датчан и русских. Во времена викингов разбои совершались открыто, теперь же считается признаком хорошего тона создавать общественное мнение через газету и подстрекать бедняков выступать против своих голодающих детей; они публикуют оскорбительные статьи о людях, которые хотят добиться того, чтобы их дети имели молоко, приличное жилище и получали воспитание. В древние времена господа забавлялись тем, что насаживали младенцев на копья. Теперь они охотятся за их родителями, чтобы заставить их голосовать против своих собственных детей. Это называется политикой. Много различных историй рассказывают о благородстве викингов. Но у современных господ — я имею в виду капиталистов-кровопийц — нет иных чувств, кроме ненависти к человеку ради ненависти.
— Я знаю это, — сказала Салка. — Ты об этом говорил раньше, я слыхала. Это ужасно. И я без конца думаю о детях бедняков. Послушай, Али. Прошлой ночью я не могла заснуть. Вчера вечером во мне что-то произошло. Теперь я знаю, на чьей я стороне. Я пришла сказать тебе, что решила вступить в союз рабочих.
— Что случилось? — спросил он, не поздравляя и не приветствуя ее нового решения.
— У меня теперь ничего нет, кроме моего пая в лодке, который, наверное, ничего не стоит. Усадьба Марарбуд больше не моя. Как ты сам знаешь, она была куплена на деньги Стейнтора Стейнссона. Я — пролетариат.
При этом признании в ее глазах впервые мелькнуло возбуждение, но была еще какая-то неуверенность в выражении лица.
Парни на соседних кроватях заворочались; стали закуривать, послышались утренние проклятия. В кухне за стеной хозяйка принялась разводить примус.
Глава 17
В новом сезоне не произошло ничего значительного, достойного упоминания, за исключением разве того, что пропала одна из лодок Стейнтора Стейнссона. Из всей команды в четыре человека уцелел только один — сам Стейнтор Стейнссон. В сильнейший шторм он целые сутки продержался на киле. Это, конечно, был героический подвиг. Об этом случае писали все газеты, но больше всего распространялась газета «Народ», руководимая Кристофером Турфдалем и бесплатно рассылаемая каждому жителю в поселке, живому и мертвому. Моторная лодка «Русалка», принадлежащая Свейну Паулссону, наткнулась на Стейнтора за шхерами Иллюга. Он был в таком состоянии, что не мог вымолвить ни слова: весь израненный, полузамерзший. До конца весны он пролежал в постели, вызывая всеобщее восхищение своим героизмом и мужеством. Когда на следующее утро после его спасения священник отправился к одной женщине с печальным известием, что ее муж погиб вместе с лодкой, она тотчас же разразилась слезами — так глиняный горшок раскалывается от первого же удара. За ней заголосила ее старуха мать, прикованная к постели; невинных малышей удивило странное поведение матери, и они принялись так громко хохотать, что, казалось, никогда не остановятся. А ночью, во сне, к женщине явился муж с того света. Он рассказал ей, что Стейнтор Стейнссон столкнул его с киля и завладел им сам. Поэтому многие ожидали, что после первого же рейса погибнет и оставшаяся лодка; но этого не случилось — погибла только одна.
Трудно представить себе, какой однообразной, скучной и неинтересной была бы жизнь в Осейри в этом сезоне, если бы в поселок не приехал новый доктор на смену старому, отправленному в больницу куда-то в другую часть страны. Новый доктор был холостяк. Он привез с собой много лекарств, в особенности водки. Теперь болели все, даже если не было денег, и главным образом женщины. И в самом деле, новый доктор прибыл вовремя, тем более что в поселке недавно умер один человек, выпив спирту из корабельного компаса, а другой потерял глаз в драке.
