Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 9
Картина шестая
Палаты Буйносова в Москве. Сидит Мишка в нарядном европейском платье. Около него – Авдотья. У дверей – Абдурахман.
Авдотья. Какой ты стал щепетный,[82] будто стал длиннее, поджарый стал.
Мишка (зевает). Зёр шмуциг хир, ин Москау.[83]
Авдотья. Чего, сынок?
Мишка. Скука, грязища у вас в Москве. Тараканы в щелях, хоть бы вы на стенку зеркало, что ли, повесили.
Авдотья. Да ты отдохнул ли с дороги-то, сокол ясный? Сколько же ты ехал от Амстердама-то? Чай, месяц, а то и более?
Мишка. Зехс вохен.
Авдотья. Чего?
Мишка. Фу ты, ну, зехс вохен… Шесть недель. Ну, разучился я по-вашему – русиш шпрехен. (Абдурахману.) Не скаль зубы, дурак.
Авдотья. Вот и сестры твои, Антонида с Ольгой, тоже все по-заграничному стараются, да чего-то плохо выходит, язык у них, что ли, не повинуется.
Мишка. Где им, кобылам московским. В Ганновере с неделю отдыхал в трактире да в Берлине отдыхал.
Авдотья. В трактире?
Мишка. Ку, а где же еще!.. Там любой трактир почище ваших палат. Всякие фрейлены, в чепчиках, – бите, бите, такие любезные, и тебе нальют и тебя уложат.
Авдотья. Кто же это – фрейлены, Миша?
Мишка. Ну, девки ихние. (Зевает.)
Авдотья. Миша, чадо родное, да ты там не спутался ли с кем?
Мишка. Этого я еще не понимаю, мамаша.
Абдурахман ухмыляется.
Абдурахман, по затылку наложу…
Авдотья. А у нас такая жизнь стала тяжелая, Миша. Ни тишины, ни покою. Люди стали как бешеные. Где это видано, чтобы русский человек торопился? Да столько бы работал… К антихристу торопимся, – все это говорят.
Мишка. Пустое… Просто оттого, что варвары.
Авдотья. Варвары, варвары, Миша… Опять приказано святки[84] справлять в Москве… На пяти тысячах подвод всем Питербурхом сюда приехали. Святки! С одного конца по Москве царь ездит с машкерами,[85] с другого царевич ездит – пьяный. И такая эта потеха происходит трудная – многие приуготовляются, как бы к смерти, особливо знатные персоны… В прошлые святки князя Лыкова напоили и давай протаскивать сквозь стул, а ведь князь какой тучный… На князе Гагарине оборвали платье и сажали его, Миша, в лукошко с сырыми яйцами… А князя Коркодинова надували кузнечным мехом.
Мишка. Как это – мехом надували?
Авдотья. Обыкновенно, – бедный, вот так раздулся – едва отходили. Нынче – еще страшнее ожидаем – будут эти шалости…
Мишка. Вот бы посмотреть, Абдурахман!
Вбегают Антонида и Ольга.
Ольга. Мишка, а мы тебя еще толком и не видали… Ну, как мы против заграничных мамзелей?
Антонида. Вровень или чересчур?
Мишка (оглядывая). Ну нет, вам до них далеко еще.
Ольга. То есть как это нам еще далеко?
Антонида. Свои – так уж надо хаять.
Мишка. Платья наверчены на вас без толку, ногами стучите. Да и жирны чересчур.
Ольга. Что ты… Нас по четыре девки засупонивают, дышать нечем.
Антонида. У нас полнота легкая, приятная, мы девы здоровые. Да ну его, Ольга.
Ольга. Миша, что ж там носят?
Мишка. Днем одно, вечером – другое. А вы с утра в робы со шлепами выкатились, – эх, варварки!..
Ольга. Ну, это у нас – ошибка. Говорят, в Париже полосатые юбки стали носить?
Антонида. Нижние.
Мишка. У француженок нижних юбок не видал.
Авдотья. Замолчите, бесстыдницы, – боярышни вы али из Лоскутного ряда шлюшки?
Ольга. Миша, значит, вот ко мне подходит кавалер, – о чем я, дева, начинаю разговор?
Антонида. Сразу ли надо говорить про любовь, про амур?
Мишка. Амур, амур, – вам и верно в Лоскутном ряду трясти подолами.
Ольга. Тогда – про что же, господи?
Абдурахман (у двери). Начинай говорить, что в книге прочитала, какую музыку слушала, какую комедию в театре видела… Красиво надо говорить, умно.
Ольга. Тебя спрашивают?!
Антонида. Калмыцкая морда, пошел вон!
Мишка. Не уходи, Абдурахман, стой у притолоки.
Авдотья. Замуж, замуж им надо, – перезревают, с ума сходят…
Входит Буйносов.
Буйносов. Авдотья! Мать! Сколько у нас висело коровьих кож в подклети?
Авдотья. Шестьдесят семь кож коровьих, сама считала.
Буйносов. Вот! А он что плетет… Оська!
В дверях показывается приказчик.
В продажной росписи он шестьдесят две только проставил. Куда делось пять кож? Кто украл? То-то – поищу… У крыльца босиком на морозе настоишься, вор, покуда не найдешь… Шиш, бродяга. Пошел вон.
Приказчик скрывается.
В праздничек – нет покоя… И все из-за вас, толстомясые… Растопырили юбки, нет, чтобы поберечь дорогие платья… В обыкновенных санях они уж не могут ездить, – золотую карету им подавай… Ренские вина им подавай, кофей!.. А деньги, как птицы, летят из кармана. Да разве княжеское дело – считать кабацкие деньги, кожи продавать! Отцы, деды жили… Эх! Едешь тихонько в Кремль, посидишь в Государевой думе и покойно едешь домой… Вот и вся твоя забота. Все было свое, всего досыта. Шуба али турский кафтан от прадеда правнуки донашивали… О деньгах и не думали…
Авдотья. Все говорят – на новой копейке антихрист в мир въехал.
Буйносов. Цыц… Ты забудь про антихриста, Авдотья! Указ знаешь?
Авдотья. Какой?
Буйносов. Настрого велено ныне всем дворянкам зубы чистить.
Авдотья. Ба-а-атюшки, да ведь белые зубы только у арапов да у обезьян, у боярынь зубы всегда желтые.
Буйносов. Поди, штукатурки возьми кусочек да тряпочку, почисти зубы… Подожди. Надень шелковую бострогу[86] с хвостом.
Авдотья. Ой, куда же я так разряжусь!.. Дома-то стыдно.
Буйносов. Царя жду… Мне сказали – Петр Алексеевич хочет быть к нам сватом.
Ольга. Ой-ой, сватом. Ой, Тонька!.. Сватом!
Антонида. Кого ж сватать? Мутер, фатер, кого?
Ольга. Не тряси руками, уж не тебя только.
Антонида. Царь лучше разберется, где пышная дева, а где сухоядение.
Ольга. Это я – сухоядение?
Мишка (глядя в окошко). Идите щеки румянить, кобылищи, кто-то подъехал на двух санях…
Ольга. Сваты, сваты!..
Антонида. Сваты, сваты!..
Ольга, Антонида и Авдотья уходят. Буйносов тоже идет к окошку.
Буйносов. Нет, не царь… Батюшки, никак – царевич… Вот черт принес не вовремя!
Мишка. Мне остаться?
Буйносов. Нет, Миша, лучше ты уйди… И женщинам скажи, чтоб не выпархивали… Царевич на отца зол… Пьет… Жену бросил. Завел себе девку из слободы… Ох, нехорошо… А какой человек, – истовый, царственный, тихоречивый. К дворянам люб, не то что… К духовным – люб… Иди, иди…
Мишка. Невесело живете…
Мишка и Абдурахман уходят.
Буйносов (спешит к парадной двери). Пожалуйте, дорогие гости…
Входят Алексей, Вяземский, приказный Еварлаков и поп Филька. За ними лезут, ползут нищие, убогие, юродивые.
Юродивые, нищие (поют гнусаво).
Пропел петух трижды во полунощи…
Волхвы со звездою путешествуют.
Родился царь царей во скотьем хлеву
Да на гноище, на гноище, в рубище…
Алексей. С праздничком, князь Роман Борисович… А мы уж зело шумны… Питербурхские святки справляем, только уж извини – машкеры да шутовские колпаки в сугроб обронили… Много дворов объехали… У Вяземского были… Хорошо у тебя, Вяземский, по обычаю живешь, по дедовской старине… Господи, господи… Так мне жалко его стало… Разоряем, все разоряем. Ну-ка, сними кто-нибудь валенки, – жарко.
Буйносов (отстраняя Еварлакова). Отойди прочь, подъячий. Мне здесь по месту, по званию сапожки снимать у русского православного царя.
Юродивый. Убогие, восславим Алешеньку.
Хор юродивых и нищих.
Слава тебе, слава, царь…
Юродивый. На четырех зверях восседающий.
Хор. Слава тебе, слава, царь.
Юродивый. Силы и престолы и могущества ошую и одесную взирающий…
Хор. Слава тебе, слава, царь…
Юродивый. Сатану, большого черта, в тартарары низвергающий.
Хор. Слава тебе, слава, царь.
Юродивый. А тот черт большой, сатана – с кошачьей головой, он глазами вертит, шеей дергает.
Юродивые, нищие мяукают, визжат, дергаются. Алексей хохочет.
