Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах. т.6
Валялся я, естественно, за баксы в небольшой отдельной палате, на койке, словно бы блаженно покачивающейся на тихих волнах покоя и воли… иногда подолгу не отрывал взгляд от какой-нибудь случайно попавшей на глаза вещи… смаковал ее, словно увидел впервые в жизни, как дольку мандарина, кусок домашней колбаски, привезенной предкам Маруси из Киева, сладкую краюху таджикской дыни… само собой понятно, что радовался за предков, Котю и многих моих приятелей, что миновали их повторные мои, уже натуральные, похороны и поминки… жизнь казалась новой, ясно, что последней, заранее волнующей всеми видами своих непредвиденностей, занятиями, к которым призван, и конечно же долгожданной нашей с Марусей любовью… койка покачивалась, укачивала, начинали проходить головные боли… позвонил приятелю-психотерапевту и просто сказал: «Спасибо, за мной кабак, до встречи…» язык сам подсказал, что везунчик я вот в каком смысле, более глубоком, чем употребляю глагол «везти»: не мне кто-то что-то или вез, или везет для меня - странные способности, кайфовые удачи, прекрасную Г.П., славных друзей, Опса, оборот дел, теперь вот любовь с Марусей, наконец, совершенно чудесное спасенье… наоборот, это меня везут к покою и воле невидимые Силы и ангел-хранитель – кто же еще?.. Вспомнилась однажды частушка:
пьем водочку
ах нашу лодочку
да на волне покачивает
ах человек весь свой век
себя-о-ду-ра-чи-ва-ет…
Я не желал ни врубать ящик, ни просматривать газетенки… словно бы впервые видел простые вещи, продолжал бездумно любоваться ветками тополей за оконными стеклами, тарелкой, занавеской, лицом сестрицы, букетиком осенних – с дачи – астр и флоксов, куском свежей черняшки, горячими из дома картофелинами с маслом и укропом, стаканом водицы… с наслаждением перечитывал любимого Достоевского, к сожалению, подхватившего за бугром игровую лихорадку, что, в общем, понятно… однажды ни с того ни с сего праздно представил, как знакомлюсь с ним, с Федором Михайловичем, в казино… вот, начисто продувшись, снисходит он – великий, изможденный невезухой, вусмерть отчаявшийся – до разговора со мной, со щенком… он явно расположен небрезгливо ухватиться за соломинку моего совета… с предельным благожелательством открываю ему тайну единственно, на мой взгляд, правильного, бездумного, чисто магического пути к игровой удаче… тут, говорю, многоуважаемый, Федор Михалыч, ни при чем череда изощренных расчетов, подогреваемых высокой температурой надежд… всему такому, так сказать, не объегорить случай – это бесполезно… наоборот, необходимо проявить полнейшее безразличие к игре и совершенно игнорировать все, если вспомнить Гоголя, странные ее течения… именно так сообщаются уму и памяти человека, попавшего в лапы слепого азарта и очумевшего от надежд, свойства самой случайности – царицы рулетки – это раз… личность игрока, подавленная этими самыми алчными надеждами начинает шизово принимать действительное за желаемое, что делает с неслыханным легкомыслием и необыкновенным бесстрастьем, – это два… вы, извините Федор Михалыч, должны найти в себе силы полностью отказаться от унижения своей судьбы как восторженными похвалами в ее адрес за выигрыши, так и раздражительной на нее же злобности за неудачи, не говоря уж о вашем собственном неумении вовремя остановиться, – это три… наконец, необходимо не забывать, что плюсы могут становиться минусами, и наоборот, причем с такой скоростью, что противостоять случайностям той же игры и непрухам с везухами можно лишь со спасительным бесстрастьем – это четыре…
А вдруг, думаю, послушался бы меня Ф.М.?.. нагреб бы кучу бабок, вшивый должок вернул брюзгливому барину и прогрессисту Тургеневу, покончил с кредиторами, закатил банкеты друзьям и критикам, счет в банке заимел приличный, подстраховался на будущее, дом купил, дачку в Царском Селе отгрохал, осчастливил исстрадавшуюся Анну Григорьевну, ублажил детишек игрушками и нарядами, отдохнул, подлечился, порадовал бы человечество новыми сочинениями… тут я опомнился… а что, если, заделавшись везунчиком, рабом своенравных шариков Баден-Бадена, начал бы Федор Михайлович пренебрегать Музой, – что тогда?.. конечно, это были идиотски праздные мои видения…
Вдруг, явившись на час с лишним, нагрянули ко мне Котя с Кевином… прости, говорят, за опозда-ву – вождей пережидали… я уже настолько оклемался, что мы долго болтали о том и о сем, поругали уличные пробки, особенно нелепые на фоне бешеного стремления человечества к увеличению скоростей во всех областях жизни.
«Если не ошибаюсь, – заметил Котя, – единственное из всего в микромирах и во Вселенной, к чему неприложимы категории скорости, расстояния, то есть времени и пространства, – это истина, правда, любовь, горе, мудрость, смыслы слов и прочие дела такого рода… я говорю вещи банальные, поэтому мы привыкли редко вдумываться в глубину их смыслов… но ведь нелепо сказать «скорость истины – столько-то сотен тысяч миль в одну биллионную секунды, горя – сорок пять миль в час, любви, мудрости, справедливости – намного меньше черепашьей»… не говорю уж о том, что редко кому удается их обогнать, а о перегнать не может быть и речи… если без шуток, то не может быть скорости у всего Божественного, связанного с бесконечностью и отсутствием времени… извините за слабость теоретического мышления».
К сожалению, наш треп прекратила сестрица, вызвавшая меня на физиотерапию.
68
Однажды, видимо, посчитав, что я вполне готов к самым мрачным сообщениям, Маруся подошла окольными путями к основной теме.
«Есть, Олух, хорошая новость и паршивая – с какой начнем?»
«Лучше с хорошей, потому что хуже той плохой, что недавно была мне открыта и пережита, быть не может».
«О'кей, я тебя обожаю до головокруженья… кроме того, ты в порядке и после долгого наркоза выдаешь мудрые вещи, как старый даос… теперь – о плохом: у нас тут разразился полнейший дефолт, то ли темнят, то ли действительно погорели какие-то, видимо, не нужные верхам банки, фирмы и компашки… внезапно обнищали люди, позакрывались бизнесы, одна за другой рушатся пирамиды – никакому Шойгу не спасти легковерных вкладчиков из-под обломков их идиотских упований на неслыханные проценты… как обычно, в такие времена одни разоряются, другие наживаются, третьи тихо злорадствуют – терять им было нечего… так что, Олух, ты да я, да мы с тобой и Опсом крепко попали… банковское заведение, где велено мне было снять пару штук, прикрыто в связи с банкротством».
О том, что оставил по глупости у В.С. прежний свой, Николая Васильича Широкова, паспорт, только по которому и мог бы получить остатки вклада, я умолчал – не стоило расстраивать Марусю… никогда не пойму природы своего в тот момент состояния… я не то что бы никак не отреагировал на рассказанное о дефолте, наоборот, меня одолел недавний мой знакомый – родниково освежающий смех… между прочим, никакая это была не истерика, неожиданно растрясающая психику на составные части, причем растрясающая так, что трудно собрать их в нечто целое, всегда сообщающее тебе чувство пожизненной социальной везухи, необходимое для беззаботного существования… но об этом я и не думал – просто отдал себя на волю стихии смеха… он показался мне прямым родственником стихии душевного счастья, исток которого, на мой взгляд, в выражении благодарности Небесам за все – за существование, за судьбу, какой бы она ни была… состояние ничем не омрачаемой веселости поддерживалось еще и тем, что мне действительно был до лампы крупный финансовый прогар… тем более я – как предчувствовал – снял со счета в бывшем банке Михал Адамыча почти все свои бабки для расчета с Котей за размен и покупку его квартиры, за дачу… вот мы и остались почти без бабок, если не считать какой-то суммы в Швейцарии…
«Это, Олух, еще не все, приготовься к самому плохому известию… я первый раз в жизни не доверила феноменальной своей, как у тебя на языки, памяти на цифры… записала кодовый номер забугрового счета на листке из блокнота, который ты вполне бездушно сообщил перед туфтовой своей смертью… проклинай, можешь убить – я перерыла весь дом, но вспомнить не могу, ума не приложу, куда я его дела, листок этот, пропади он пропадом… вот он и пропал… вероятно, я его выбросила… сам сообрази: ну на фига он нужен вместе с номером, когда тебя не стало?.. пожалуйста, не отчаивайся, ты жив, мы счастливы, ты многоязыкий, как дракон, мы подумываем с Фелдом, двумя коллегами и несчастной Эллой, прогнавшей своего блядуна, открыть частную поликлинику – так что выкрутимся».
В этот момент я хватился квадратного амулетика… забыть о нем было немудрено… Фелд или Маруся непременно сняли бы его перед операцией и уже возвратили… в нем вместе с фоткой баушки притырена была бумажка Михал Адамыча с кодовым номером в том же Лозаннском банке… пропали и цепочка и амулетик, значит, и приличные пропали бабки, которыми поделился бы с Котей… могли и схлямзить амулетик санитары, всегда желающие поддать, когда меня, вроде бы подыхавшего, везли на «скорой»… об этом Марусе – тоже ни слова, словно ничего такого не произошло… могу поклясться: ни высылка на необитаемый остров, ни голод, ни холод, ни наличие одних только черных работ, ни момент крушения всех социальных надежд – ничто не могло бы омрачить моего и Марусиного состояния беззаботности, покоя и воли… наоборот – вместе мы вдруг захохотали над вывертами жизни и оборотами судьбы.
