Леон Юрис - Исход
— Тогда пошли. Вы тоже с нами, Хариэт?
— Да что ты! В мои годы таскаться по городу! Ровно через два часа ты приведешь Китти сюда. Она сегодня обедает у меня.
Китти встала, поблагодарила старушку и повернулась к Давиду. Он не сводил с нее глаз.
— В чем дело, Давид? Что-нибудь случилось?
— Нет. Просто я еще не видел вас красиво одетой. Вы просто великолепны. — Он смущенно посмотрел на свою одежду. — Мне даже неловко идти с вами в таком виде.
— Глупости. Я оделась получше, чтобы явиться к начальству.
— Шалом, дети, и до свидания.
Китти была рада, что Давид пришел за ней. С ним она чувствовала себя спокойнее, чем с любым другим евреем. Они вышли из здания поселенческого общества и свернули на улицу Пророков. Китти взяла Давида под руку. Он был так поглощен окружающим, что, казалось, не она, а он впервые знакомится с городом. Давид словно заново открывал вечный город и радовался всему, как ребенок.
— Хорошо оказаться дома, — сказал он. — Как вам нравится мой город?
— У меня нет слов. Он подавляет и даже чуточку пугает.
— На меня Иерусалим производит такое же впечатление.
— Очень любезно с вашей стороны уделять время мне, а не своей семье.
— Мы еще не все съехались. У меня шестеро братьев, почти все в Пальмахе. Я самый младший, и все соберутся в честь моего возвращения. Только один из братьев не приедет, придется встретиться с ним отдельно.
— Он что же, болен?
— Нет, он террорист, ушел к маккавеям. Отец не пускает его на порог. Он все время с Бен Моше, одним из их вождей. Бен Моше был когда-то моим преподавателем в университете.
Давид остановился и показал на гору Скопус, по ту сторону долины Кедрона, где за медицинским центром «Гадассы» виднелись здания университета.
— Вы тоскуете по учебе?
— Конечно. Когда-нибудь буду снова учиться.
Когда начало темнеть, раздался хриплый звук.
— Шабат! Шабат! — громко возвестили на улице.
По всему Иерусалиму разнеслись звуки древнего рога.
Давид надел ермолку и повел Китти на улицу Меа-Шеарим — Ста Ворот, где жили самые религиозные евреи.
— Здесь вы сможете увидеть в синагогах, как люди молятся на тысячу ладов. Некоторые из йеменитов, к примеру, покачиваются во время молитвы, как будто едут на верблюде. Это своего рода реакция на то, что им когда-то запрещалось садиться на верблюда, чтобы их головы, не дай Бог, не возвышались над головой какого-нибудь мусульманина.
— Да что вы говорите!
— Или возьмите потомков испанских евреев. Во времена инквизиции они под страхом смерти должны были принять крещение и стать католиками. Они произносили вслух латинские молитвы, а под конец про себя — еврейскую. Они и сейчас молятся молча после каждой молитвы.
Улица Меа-Шеарим поразила Китти. По обе стороны шли двухэтажные каменные домики с богато разукрашенными чугунными решетками на балконах. Мужчины с бородами и пейсами были одеты в длинные черные сатиновые кафтаны и шапки, отороченные мехом. Тут же были йемениты в арабских одеждах, курдские, бухарские, персидские евреи в пестрых шелковых халатах. Все шли из бани после ритуального омовения одинаковой торопливой походкой, покачиваясь, словно погруженные в молитву.
Прошло несколько минут, и улица опустела: все вошли в синагоги, небольшие строения, порой просто каморки, которых было по нескольку на каждый квартал. Тут существовали общины из Италии, Афганистана, Польши, Венгрии и Марокко. Вся улица гудела от молитвенных субботних напевов, от громких восклицаний впадающих в экстаз хасидов. Женщинам входить в синагоги не разрешалось, поэтому Давид и Китти ограничились тем, что заглянули в забранные чугунными решетками окна.
Какие странные помещения, какой странный народ! Китти смотрела, как мужчины почти в истерике толпились вокруг Торы, громко вздыхая и рыдая. Она видела вдохновенные лица йеменитов, которые молились, сидя по-турецки на подушках. Она видела стариков, беспрестанно покачивающихся взад и вперед и быстро читающих пожелтевшие молитвенники. Как не похожи эти люди на красивых и независимых мужчин и женщин Тель-Авива!
— Евреи очень разные, — пояснил Давид. — Я нарочно привел вас сюда. Я знаю, Ари ни за что бы этого не сделал. Он, как все сабры, презирает традицию. Эти люди ведь не пашут, не воюют, да к тому же противятся тому, что пытаемся сделать мы. Однако если живешь в Иерусалиме столько, сколько я, то относишься к ним более терпимо — особенно если понимаешь, какая ужасная жизнь превратила их в фанатиков.
…Ари Бен Канаан ждал у церкви в русском квартале. Становилось темно. Внезапно появился Бар Исраэль. Ари последовал за ним в переулок, где стояло такси. Они сели в машину, и Бар Исраэль достал большую черную повязку.
— Неужели нельзя без этого?
— Я доверяю тебе, Ари, но приказ есть приказ.
Ари завязали глаза, потом попросили лечь на пол и набросили на него одеяло. Минут двадцать такси кружило по городу, чтобы сбить Ари с толку, а затем повернуло в сторону Катамоны, бывшей немецкой колонии. Наконец машина остановилась, его быстро провели в дом и лишь здесь разрешили снять повязку.
Комната была почти пуста: стул, стол, на нем свеча, бутылка коньяка и две рюмки — Ари не сразу все разглядел. Напротив стола стоял дядя Акива. Его голова и борода побелели как снег, лицо прорезали глубокие морщины, спина сгорбилась. Ари медленно подошел и остановился перед ним.
— Шалом, дядя! — сказал он.
— Шалом, сын мой.
Они обнялись, и старик, с трудом справившись с волнением, поднес свечу к лицу племянника и улыбнулся:
— Выглядишь ты чудесно, Ари. Хорошо поработал на Кипре.
— Спасибо.
— Я слышал, ты привез с собой девушку.
— Американку. Она очень нам помогла, но, в сущности, человек посторонний. А ты как себя чувствуешь?
Акива пожал плечами:
— Как может себя чувствовать человек в подполье? Я тебя давно не видел, Ари, чересчур давно. Пожалуй, больше двух лет. Хорошо было, когда Иордана училась здесь в университете. Мы с ней встречались каждую неделю. Ей скоро двадцать. Как она? Все еще встречается с тем мальчишкой?
— С Давидом Бен Ами? Да, они очень любят друг друга. Давид был со мной на Кипре, очень способный парень.
— Его брат — один из наших, знаешь об этом? А Бен Моше был его преподавателем в университете. Может быть, мы и с Давидом когда-нибудь встретимся.
— Конечно, встретитесь.
— Я слышал, Иордана в Пальмахе.
— Да, она учит детей в Ган-Дафне, а кроме того, работает на передвижной радиостанции, когда та действует из нашего района.
— Выходит, она живет неподалеку от моего кибуца. Наверное, частенько бывает в Эйн-Оре?
— Да.
— Никогда не говорит, как там?
— Эйн-Ор всегда прекрасен.
— Может быть, я тоже смогу побывать там когда-нибудь.
Акива сел и налил коньяку. Рука у него дрожала. Ари взял рюмку, они чокнулись.
— Лехаим, — сказал старик.
— Я говорил вчера с Авиданом, дядя. Он мне показал расстановку британских сил в Палестине. Твои ребята знакомы с этим документом?
— У нас есть друзья в британской разведке.
Акива встал и стал ходить по комнате.
— Хэвн-Херст намеревается ликвидировать мою организацию. Англичане спят и видят, как бы уничтожить маккавеев. Они нас пытают, вешают, сослали всех наших командиров. У нас хватает мужества бороться с этими убийцами, но приходится еще и воевать с предателями среди наших. Да-да, Ари, мы знаем, что Хагана предает нас англичанам.
— Это неправда, — резко возразил Ари.
— Правда!
— Да нет же! Как раз сегодня Хэвн-Херст потребовал, чтобы национальный совет помог в ликвидации маккавеев, но получил отказ.
Акива заходил быстрее.
— А откуда, по-твоему, англичане получают информацию, если не от Хаганы? Эти трусы из национального совета предоставляют маккавеям проливать кровь и погибать. Мало того, эти трусы еще и предают нас. Хитро, правда, но предают! Предают!
— Не хочу даже слушать, дядя. Хагана и Пальмах тоже рвутся в бой. По крайней мере подавляющее большинство людей. Ты думаешь, нам легко? Но нельзя разрушать то, что создано таким трудом.
— Вот как! Значит, мы разрушаем?
Ари стиснул зубы и промолчал. Старик продолжал ходить по комнате, затем резко остановился и, подбоченившись, произнес:
— Недаром говорят, что я мастер затевать бесполезные ссоры.
— Ничего, дядя, все в порядке.
— Ты уж извини, Ари. Давай лучше выпьем еще по одной.
— Спасибо, я больше не буду.
Акива повернулся к нему спиной и глухо спросил:
— А как там мой брат?
— Был в порядке, когда я его видел. Собирается в Лондон на конференцию.
— Да, узнаю Барака. Говорить он мастер. Так и будет болтать до самого конца. — Акива облизнул губы и нерешительно спросил: — Он знает, что вы — Иордана, ты, Сара — встречаетесь со мной?
— Думаю, знает.
Акива посмотрел племяннику прямо в глаза. Его лицо выражало страдание.
