Цирил Космач - Смерть великана Матица
— Приди, святой дух! — А потом взорвался — Я же тебе говорю, выпусти! По крайней мере эти сволочи за ними побегают! А может, какая спрячется, чтоб куриное племя в хозяйстве не перевелось.
— Значит, ты считаешь — выпустить? — спросила жена, не двинувшись с места.
— Знаешь что, — Лопутник искоса посмотрел на свою половину, — ты спроси у них. Куры как-никак поумнее тебя, они сообразят, что лучше.
— Ох, Лука, тебе бы только дурака валять! — вздохнула Лопутница, покачала головой, дивясь легкомыслию мужа, и поковыляла за угол, к курам.
— Насчет дурака баба и впрямь в точку попала, — хмыкнул Лопутник, увидев Матица.
— В точку попала… — повторил Матиц и ухмыльнулся.
— Зато ты не попал! Сегодня мне не до дураков! — твердо сказал Лопутник и исчез в доме.
Матиц неслышно вошел за ним и застыл посреди горницы. Лопутник рылся в ящиках стола и на полках; собрал пачку бумаг, свернул их и засунул в старый сапог, который швырнул в кучу обуви, приготовленной для починки. Матиц по-прежнему стоял истуканом. Лопутник знал: он не сдвинется с места, пока его не побреют. Поэтому, еще раз осмотрев ящик стола и полки, Лопутник, не говоря ни слова, пихнул Матица на треножник и прикрыл засаленным фартуком, в котором чинил обувь. Прежде чем приступить к бритью, он заглянул в стенные часы и за все картины, висевшие на стенах. При этом был настолько озабоченным и углубленным в свои мысли, что Матиц лишь испуганно моргал огромными мутными глазами. В конце концов Лопутник перестал рыскать по комнате и взялся за кисточку. Однако не успел он и двух раз провести ею по куску мыла, как снова приложил палец ко лбу; схватив сапожный нож, подскочил к печи, отодвинул одну из плиток, которыми она была облицована, и заглянул, нет ли там чего. С облегчением вздохнул и вернулся к Матицу. Он долго намыливал его, покачивая головой, пожимая плечами и что-то бормоча.
— Эх, всякое может случиться! — вдруг сердито фыркнул он, словно споря с кем-то.
— Всякое может случиться… — как эхо повторил Матиц, от прикосновения кисточки совсем разомлевший.
— Всякое, всякое, — задумчиво подтвердил Лопутник. — Только тебе нечего беспокоиться, — махнул он рукой. А поскольку привычка шутить не оставила его и сейчас, добавил с горькой усмешкой: — Ну, если, скажем, с тобой что-нибудь случится, ты по крайней мере отправишься на небеса чисто выбритым.
— Я не отправлюсь на небеса, — тут же возразил Матиц.
— А куда? — усмехнулся Лопутник.
— К Кокошару, — ответил Матиц.
— К Кокошару? Зачем?
— За подсолнухом.
— За каким еще подсолнухом?
— Тилчка сказала, что даст мне подсолнух, — в замешательстве пояснил Матиц и принялся постукивать босыми пятками по полу.
— Тилчка? — выпрямился Лопутник и на мгновение задумался. — Знаешь что, Матиц, давай поспешим, чтобы ты застал Тилчку дома. И если она еще будет дома, ты ей скажешь, пусть сразу же уходит.
— Куда уходит? — вопрошающе заморгал Матиц.
— Ты только повтори: «Тилчка, Лопутник сказал: „Исчезни!“».
— «Тилчка, Лопутник сказал: „Исчезни!“» — повторил Матиц и поднял палец, чтобы хорошенько запомнить сказанное.
— Только не задерживайся в селе! — наказал Лопутник, выпроваживая уже побритого Матица из дома. — Иди прямо к Тилчке.
— Прямо к Тилчке! — повторил Матиц, поднял палец и быстро зашагал к селу.
Он перешел через мост, но почему-то сегодня на мосту не было ребятишек, которые обычно бежали за ним и спрашивали, с какого конца палка толстовата. Над дорогой сверкало яркое утреннее солнце. На повороте, неподалеку от усадьбы Устинара, ветер взметал пыль, отчего казалось, словно приближается ненастье. В селе было тихо и пусто. Только на широкой площади перед трактиром стояли Модриян и священник. Модриян снимал дорожную сумку с велосипеда священника — у того был велосипед с моторчиком, — а сам священник вылезал из своего серого плаща, как огромный черный жук из личинки.
— Куда это ты так торопишься, Матиц? — спросил священник и поднял короткую толстую руку, останавливая его.
Матиц остановился, но ничего не ответил. Модриян а он не любил, священника боялся, кроме того, несмотря на свое слабоумие, он замечал, что последнее время люди сторонятся обоих. Священник и Модриян переглянулись, как будто говоря, мол, и это «дитя божье» против нас. Тут в небе затрещало и загудело. Матиц поднял голову и посмотрел наверх: над дорогой пронесся огромный самолет, тот самый самолет с двумя парами крыльев, который утром промелькнул над Модрияновым лугом. Модриян и священник опять переглянулись и усмехнулись, Матиц же вздрогнул, будто мимо прошмыгнула смерть.
— Иди, Матиц, да пребудет с тобой господь! — сказал священник и взмахнул толстой рукой.
Матиц с облегчением вздохнул, торопливо завернул за угол и спустился к дому Жужельца. Жужельчевка, изо всех сил тащившая упрямого теленка из сумрачного хлева-развалюхи, обрадовалась его появлению.
— Матиц, помоги, — попросила она, с трудом переводя дыхание.
Матиц одним рывком вытащил теленка за порог.
— Ох, Матиц, возьми теленка с собой, — взмолилась измученная женщина. — А вечером, когда фашисты уйдут, пригонишь его обратно.
Матиц остановился, поморгал, потом медленно сказал:
— Я к Тилчке иду. За подсолнухом.
— Ох ты, горюшко-горе! — воскликнула Жужельчевка и запустила мозолистые руки в кудлатую гриву своих жестких медно-красных волос. — Вся сволочь валит в село — и белая, и черная, а ты направился за подсолнухом!..
— Темникарица сказала… — заморгал Матиц, оправдываясь.
— Ну конечно! — всплеснула руками отчаявшаяся женщина. Перекинув веревку через плечо, она потянула упрямого теленка к реке.
Матиц направился к Кокошаревым. Уже в саду он услышал сердитое карканье Кокошарицы, поэтому не решился войти в дом, спрятался за стогом и оттуда обозревал двор. Вскоре двери распахнулись и на пороге показалась Тилчка; она была в брюках, на ногах — тяжелые башмаки, на плече — скатанное одеяло, за спиной — рюкзак. Кокошарица тоже выскочила на порог и закричала угрожающе и вместе с тем просительно:
— Последний раз тебе говорю: останься!
— А я в последний раз тебе говорю: нет! — спокойно, но твердо ответила Тилчка и направилась к дороге мимо стога.
Кокошарица ринулась за нею. Услышав ее тяжелые шаги, Тилчка обернулась и выпрямилась, предостерегающе подняв руку, посмотрела на мать своими синими глазами. Кокошарица покачнулась, остановилась и застыла, не в силах оторвать ноги от земли. От злости, страха и удивления она широко открыла глаза, попыталась что-то сказать, однако дочь резким и повелительным движением руки остановила ее, и мать снова окаменела. Так они и стояли несколько томительных секунд. Потом Тилчка, не спуская глаз с матери, медленно опустила руку, медленно повернулась и торопливо, не оглядываясь, пошла по дороге.
Матиц тоже стоял неподвижно. Когда Тилчка поравнялась со стогом, он очнулся и вышел на дорогу. Тилчка вскрикнула и инстинктивно отшатнулась — и в тот же миг узнала великана.
— Матиц! — в испуге воскликнула она. — Что ты тут делаешь?
— Я за подсолнухом пришел, — протянул он и в замешательстве заморгал огромными мутными глазами.
— За подсолнухом? — удивилась Тилчка и сосредоточенно наморщила лоб. Потом улыбнулась. — Верно, — приветливо сказала она, — я обещала тебе подсолнух.
— Обещала… — повторил Матиц и поковырял пяткой землю.
— Дай мне нож! — попросила она. Подошла к палисаднику, где возле ограды росло несколько подсолнухов, срезала самый большой из них и заткнула Матицу за рубашку. Она разгладила еще мокрые от росы лепестки, и золотисто-желтый подсолнух, как настоящее солнце, вспыхнул на загорелой груди Матица. — Этот цветок я тебе дарю, — сказала она, поднялась на цыпочки и потрепала его по щеке. — Если ты его потеряешь, я рассержусь на тебя.
— Не потеряю… — пообещал Матиц — бог знает по каким непостижимым законам чувства, — отошел в сторону, чтобы не загораживать Тилчке дорогу.
Она улыбнулась ему, кивнула и пошла вперед. Сделав шага три, оглянулась, помахала рукой и сказала:
— Прощай, Матиц!..
Матица охватило странное ощущение — он слова не мог вымолвить, только голос Тилчки привел в движение его гигантское тело. Он вздохнул и зашагал вслед за ней. Голову он держал высоко поднятой, чтобы подбородком не задевать подсолнух, пылавший у него на груди; без слов поспешал он за Тилчкой, которая, словно серна, неслась по дороге. Его шагов она не слышала, зато услышала его тяжелое дыхание, поэтому оглянулась и спросила:
— А ты куда идешь?
— В Лазны… — протянул он.
— Ага! Тебя там накормят?
— Накормят…
— Ага! — кивнула она и свернула с дороги. Росистая отава с шумом ударялась о босые ноги Матица.
