Альфонс Доде - Письма к отсутствующему
— Ну, ребята! — подойдя к солдатам, с сияющим видом сказал сержант. — Сегодня ночью будет жарко… Мы узнали пароль пруссаков. Надеюсь, на этот раз мы у них отобьем злосчастный Бурже![29]
Послышались радостные возгласы, громкий смех. Солдаты пустились в пляс, стали петь, чистить штыки, мальчики, воспользовавшись суматохой, незаметно скрылись.
Миновав траншею, они очутились на голой равнине. Вдали виднелась высокая стена с бойницами. Поминутно останавливаясь, будто подбирая картошку, они направились к этой стене.
— Давай вернемся! Не надо туда ходить! — все повторял Стен.
Вместо ответа долговязый молча пожимал плечами и шел вперед. Внезапно где-то совсем рядом раздался треск заряжаемой винтовки.
— Ложись! — крикнул долговязый и бросился на землю.
Он свистнул. И тотчас над заснеженной равниной прозвучал ответный свист. Мальчики ползком начали продвигаться дальше. У самой стены, почти вровень с землей, из-под засаленной фуражки показались рыжие усы. Долговязый прыгнул в окоп к пруссаку.
— Это мой братишка, — пояснил он, показывая на своего спутника.
Стен был так мал ростом, что пруссак, глядя на него, рассмеялся. Ему пришлось приподнять мальчика над бруствером.
За стеной виднелись глыбы развороченной земли, поваленные деревья, темными пятнами выделялись на снегу глубокие ямы, и из каждой такой ямы торчали засаленная фуражка и рыжие усы, обладатели которых смеялись при виде мальчиков.
Поодаль был виден замаскированный деревьями домик садовника. Внизу было полно солдат: одни играли в карты, другие варили похлебку на жарком огне. Аппетитно пахло капустой, свиным салом. Какой контраст с биваком вольных стрелков! Наверху находились офицеры. Было слышно, как кто-то играл на рояле, как хлопали пробки шампанского. Появление мальчиков было встречено криками «ура». После того как они отдали газеты, им налили вина и начали их расспрашивать. У офицеров были злые лица, держались они заносчиво. Но долговязый своим площадным юмором и жаргонными словечками сразу же их развеселил. Они хохотали и вслед за ним повторяли его выражения, с наслаждением окунаясь в парижскую грязь.
Стену тоже хотелось поговорить, блеснуть остроумием, но что-то мешало ему. Против него сидел державшийся особняком пруссак, постарше других и на вид серьезнее. Он читал, вернее, делал вид, что читает, но глаза его ни на минуту не отрывались от Стена. Во взгляде его одновременно сквозили и нежность и укор. Казалось, он говорил себе:
«Я бы предпочел умереть, нежели видеть, что мой сын занимается подобными делами…»
Стен почувствовал, будто чья-то рука сжала ему сердце.
Чтобы избавиться от этого мучительного ощущения, он выпил вина. И сразу же все завертелось вокруг него. Точно сквозь сон слышал он, как его товарищ высмеивает Национальную гвардию, показывает, как они проходят строевое учение, изображает схватку при Маре, ночную тревогу на крепостном валу. Затем долговязый заговорил шепотом, офицеры обступили его, их лица приняли сосредоточенное выражение. Негодяй предупреждал их о готовящейся ночной атаке вольных стрелков…
Но тут малыш Стен, сразу протрезвившись, в бешенстве вскочил с места:
— Замолчи, верзила! Я не позволю!
Но тот, пренебрежительно усмехнувшись, продолжал свой рассказ. Не успел он кончить, как офицеры были уже на ногах. Один из них указал мальчикам на дверь.
— А теперь проваливайте! — крикнул он.
Офицеры быстро-быстро заговорили между собой по-немецки. Долговязый, позвякивая деньгами, с гордым, как у вельможи, видом вышел из помещения. Стен, низко опустив голову, последовал за ним. Когда они проходили мимо пруссака, чей взгляд привел Стена в такое замешательство, послышался печальный голос:
— Некарашо… Ошень некарашо!
У Стена на глазах выступили слезы.
Дойдя до равнины, мальчики со всех ног пустились бежать и быстро оказались на французской стороне. Корзина их была полна картошки, которой их снабдили пруссаки. С этой ношей они без всякого затруднения добрались до траншей вольных стрелков. Там готовились к ночной атаке. Молча прибывали полки и становились у стен. Старый сержант с озабоченным и вместе с тем сияющим видом расставлял своих бойцов. Когда мальчики проходили мимо него, он их узнал и приветливо улыбнулся…
О, какой болью отозвалась эта улыбка в сердце Стена! Он чуть было не крикнул:
«Не ходите в атаку!.. Мы вас предали!..»
Но долговязый шепнул:
— Если скажешь хоть одно слово, нас расстреляют!
И Стена удержал страх.
Наконец они дошли до Куриев и, чтобы разделить деньги, забрались в пустой дом. Справедливость требует заметить, что дележ был произведен честно, а когда Стен услышал, как у него под курткой звенят заработанные экю, он вспомнил об ожидающей его игре в пробки, и совершенное им преступление показалось ему уже не столь ужасным.
Но что почувствовал бедный мальчик, когда остался один! Как только они прошли городские ворота и долговязый расстался с ним, его карманы вдруг стали страшно тяжелыми, а невидимая рука теперь еще сильнее сжимала ему сердце. Париж теперь показался ему совсем иным. Слово «шпион» чудилось ему и в грохоте колес и в звучавшем вдоль всего канала барабанном бое. Наконец-то он добрался до дому. Довольный, что отец еще не вернулся, он поспешил спрятать под подушку тяжелые экю.
Никогда еще дядюшка Стен не приходил домой в таком добром, в таком веселом расположении духа, как в тот вечер. Из провинции только что были получены хорошие вести: положение на фронте улучшилось. Бывший солдат принялся за еду, а сам то и дело поглядывал на висевшее на стене ружье и, ласково улыбаясь, говорил сыну:
— А что, сынок, если бы ты был большой, ведь и ты пошел бы воевать с пруссаками?
Около восьми часов загрохотали пушки.
— Это Обервилье… Бой идет в Бурже, — сказал дядюшка Стен, отлично знавший все укрепления.
Мальчик побледнел и, сославшись на сильную усталость, пошел спать. Но уснуть он не мог. Он представил себе, как вольные стрелки ночью идут в атаку, но вместо того, чтобы застать пруссаков врасплох, попадают в засаду. Вспомнил он и старого сержанта, который ему улыбнулся, сержант лежал на снегу, а сколько еще рядом с ним… Цена всей этой крови была спрятана у него под подушкой, и виной этому был он, сын Стена, солдата… Слезы душили его. А в соседней комнате взад и вперед ходил отец, открывал окно. Внизу, на площади, трубили сбор. Перед выступлением в батальоне вольных стрелков шла перекличка. Битва предстояла грозная. Мальчик зарыдал.
— Что с тобой? — входя в комнату спросил дядюшка Стен.
Тут мальчнк не выдержал, соскочил с постели и бросился к ногам отца. От резкого движения все его экю рассыпались по полу.
— Это что такое? Ты украл? — вздрогнув, спросил старик.
Мальчик рассказал все: как он ходил к пруссакам и что он там делал. И, выкладывая все как было, он чувствовал, что на душе у него становится легче. Старик слушал молча, но выражение лица у него было страшное. Выслушав до конца, он обхватил руками голову и заплакал.
— Папа, папа!.. — бормотал мальчик.
Старик оттолкнул его и молча собрал деньги.
— Это все? — спросил он.
Мальчик кивнул головой. Старик снял со стены ружье, патронную сумку, сунул деньги в карман.
— Хорошо, — сказал он. — Я верну их пруссакам.
И, не прибавив ни слова, даже не повернув головы, он вышел из дому и присоединился к мобилям, постепенно исчезавшим во мраке. С тех пор его больше не видели.
Осада Тараскона
© Перевод Н. Любимова
Слава богу! Наконец-то до меня дошли вести из Тараскона. Пять месяцев я был ни жив ни мертв. Ах, как я волновался! Зная пылкий нрав этого славного городка и воинственный дух его обитателей, я говорил себе: «Что сталось с Тарасконом? Обрушился ли он лавиной на варваров? Подвергся ли бомбардировке, как Страсбург,[30] мрет ли с голоду, как Париж, сожгли ли его живьем, как Шатоден?[31] А быть может, в припадке исступленного патриотизма он, подобно Лаону,[32] взорвал сам себя и свою неустрашимую твердыню?..» Ничего похожего с ним, друг мой, не произошло. Тараскон не сгорел. Тараскон не взлетел. Тараскон стоит на месте; он уютно расположился среди виноградников, его улицы по-прежнему залиты добрым солнцем, его подвалы по-прежнему полны добрым мускатом, и Рона, катящая волны мимо этого приветливого местечка, по-прежнему уносит в море образ благословенного уголка, отражение зеленых ставен, аккуратно подстриженных садиков и производящих учение на набережной ратников ополчения в новеньких мундирах.
Не думайте, однако, что во время войны Тараскон бездействовал. Напротив, он вел себя отлично, и его героическое сопротивление, о котором я постараюсь вам рассказать, войдет в историю как образец местного сопротивления, как олицетворение обороны юга Франции.
