Гилберт Честертон - Шар и крест
– Вы ошиблись, Макиэн,– сказал Тернбулл,– больше похоже на черта.
– Кто вы такие? – вскрикнул незнакомец резким и тонким голосом.
– И правда,– сказал Тернбулл, оглядываясь на Макиэна,– кто же мы такие?
– Выходите! – крикнул незнакомец.
– Пожалуйста,– ответил Тернбулл и вышел, держа в руках шпагу; Макиэн последовал за ним.
Незнакомец оказался невысоким, даже маленьким, но не таким причудливым, как на фоне заката. Рыжие волосы падали ему на плечи, словно у какой-нибудь девы со средневековой картины (или с картины прерафаэлитов), но лицо было грубым, как у обезьяны.
– Что вы здесь делаете? – тонким и резким голосом спросил он.
– А вы что здесь делаете? – с обычной для него детской серьезностью спросил Макиэн.
– Это мой сад! – крикнул незнакомец.
– О! – простодушно сказал Макиэн.– Тогда простите нас.
– Лучше расскажем все нашему хозяину,– сказал Тернбулл. Понимаете, мы собирались закусить, но вообще мы собираемся драться.
При этом слове человечек необычайно оживился.
– Как? – закричал он.– Вы те самые люди, которые затеяли дуэль? Это вы и есть? Нет, это вы?
– Да, это мы,– отвечал Макиэн.
– Идемте ко мне! – воскликнул хозяин.– Ужин у меня получше, чем вот это… А вино… Да идемте же, я вас и ждал!
Даже невозмутимый Тернбулл немного удивился.
– Простите, сэр…– начал он.
– Борьба – моя страсть! – перебил его тщедушный хозяин.– Ах, сколько я гулял по этим мерзким лугам, ожидая борьбы, убийства и крови! Только ради них и стоит жить на свете, ха-ха!
И он так сильно ударил по дереву тростью, что на коре осталась полоса.
– Простите,– нерешительно спросил Макиэн,– простите, вы так секли и дверь?
– Да,– резко отвечал хозяин; Тернбулл хмыкнул.
– Идемте же! – снова закричал человечек.– Нет, боги все же есть! Они услышали мои молитвы! Я угощу вас по-рыцарски, а потом увижу, как один из вас умрет!
Он понесся сквозь сумерки по извилистой дорожке, и все трое скоро очутились перед маленьким красивым коттеджем. Коттедж этот ничем не отличался бы от соседних, если бы перед ним, среди левкоев и бархатцев, не стоял божок с тихоокеанских островов. Сочетание безглазого идола с такими невинными цветами казалось кощунственным.
Однако внутри коттедж никак не походил на соседние. Едва ступив в него, наши герои ощутили себя в сказке из «Тысячи и одной ночи». Дверь, захлопнувшаяся за ними, отрезала их от Англии и от всей Европы. Жестокие барельефы Ассирии и жестокие ятаганы турков украшали стены, словно цивилизации эти не разделяли тысячи лет. Как в сказке из «Тысячи и одной ночи», казалось, что комната вставлена в комнату; и самая последняя из этих комнат была подобна самоцвету. Человечек упал на багряные и золотые подушки. Негр в белых одеждах молча приблизился к нему.
– Селим,– сказал хозяин,– эти люди будут ночевать в моем доме. Пришли сюда лучшего вина и лучших яств. А завтра, Селим, один из этих людей умрет на моих глазах.
Негр поклонился и исчез.
Наутро Эван Макиэн вышел в сад, залитый серебристым светом; лицо его было серьезней, чем прежде, и смотрел он вниз; Тернбулл еще доедал завтрак, что-то напевая, у открытого окна. Через минуту-другую он легко поднялся и тоже вышел, держа под мышкой шпагу и дожевывая хлебец.
Обоим показалось, что хозяина еще нет, и оба удивились, обнаружив его в саду. Карлик стоял на коленях, замерев перед божеством, как святой перед Мадонной. Когда Тернбулл нечаянно наступил на сучок, он быстро вскочил.
– Да, именно тут! – воскликнул он, потирая руки.– Не бойтесь, он нас видит.
Макиэн обратил к божку синие сонные глаза, и брови его сдвинулись.
– Знаете,– продолжал человечек,– он даже лучше нас видит спиною. Я часто думаю, что там его лицо. Да, со спины он лучше. Со спины он безжалостнее, как вы считаете?
– А что это такое? – не без брезгливости спросил Тернбулл.
– Это Сила,– отвечал человечек с длинными волосами.
– О! – резко откликнулся Тернбулл.
– Да, друзья мои,– радостно сообщил хозяин,– Там, на островах, перед этим камнем приносили в жертву людей. Мне не разрешат, куда там… разве что кошку или кролика, это бывает.
Макиэн дернулся и застыл на месте.
– А сейчас,– голос у хозяина стал звонче,– сейчас он дождется своего! Перед ним прольется человеческая кровь.– И он укусил себя за палец от избытка чувств. Но дуэлянты стояли, как статуи.
– Быть может, я слишком восторженно выражаюсь,– сказал хозяин.– Да, у меня бывают экстазы, вам их не понять… но вам повезло. Вы нашли единственного человека, который любит не ту или эту борьбу, а борьбу вообще. Меня зовут Уимпи, Морис Уимпи. Я преподавал в Оксфорде. Пришлось уйти, что поделаешь, предрассудки!.. Никто не понял моего преклонения перед великими отравителями Ренессанса. За обедом – туда-сюда, терпят, а в лекциях – нельзя, видите ли… Словом, только у меня вы сможете совершить то, что задумали. Судить ваш поединок будет то, что движет солнце и светила,– само насилие. Vae Victis! Горе, горе, горе побежденным! Что же вы стоите? Сражайтесь! Я жду.
Тогда Макиэн сказал:
– Тернбулл, дайте мне вашу шпагу.
Тернбулл дал, удивленно глядя на него. Макиэн переложил свою шпагу в левую руку и швырнул чужую к ногам мистера Уимпи.
– Сражайтесь! – закричал он.– Я жду!
Карлик обернулся к Тернбуллу, ища защиты.
– Прошу вас, сэр,– проговорил он.– Ваш противник принял меня…
– Поганый трус! – заорал Тернбулл.– Сражайтесь, если любите драку! Сражайтесь, если верите в силу! Слава победителю? Что ж, победите! Горе побежденному? Что ж, если он победит вас, примите вашу участь. Сражайтесь, мерзкая тварь,– или бегите!
Уимпи побежал, а шотландцы погнались за ним.
– Лови его! – кричали они.– Гони его! Ату!
Ныряя, словно кошка или кролик, меж высоких цветов, карлик несся вперед. Тернбулл несся за ним, Макиэн задержался. Пробегая мимо божка, он вскочил на его подножье, толкнул его изо всех сил, и тот покатился в густую зелень.
Когда уроженец гор снова пустился в погоню, бывший оксфордский лектор перескочил через изгородь и бежал по долине. Шотландцы орали на бегу и размахивали шпагами. Они пересекли вслед за ним три луга, рощу и дорогу и оказались у пруда. Мыслитель остановиться не мог; он с плеском упал в воду. Потом поднялся – вода оказалась ему по колено – и медленно побрел к другому берегу. Тернбулл сидел на траве и смеялся. Лицо Макиэна странно подергивалось; с уст его срывались непонятные звуки. Очень трудно смеяться в первый раз.
Глава VII
ДЕРЕВНЯ
Примерно в половине второго, под ярко-синим небом, Тернбулл поднялся из высоких папоротников и трав, и смех его сменился вздохом,
– Есть хочется,– сказал он.– А вам?
– Я об этом не думал,– отвечал Макиэн.– Что же нам делать?
– Там подальше, за прудом, видна деревня,– сказал Тернбулл.– Вон, смотрите, беленькие домики и угол какой-то церкви. Как это мило на вид… Нет, не найду слова… трогательно, что ли. Только не думайте, что я верю в сельскую идиллию и невинных пастушков. Крестьяне пьют и уподобляются скотам – но они хотя бы не болтают, уподобляясь бесам. Они убивают зверей в диком лесу и свиней на заднем дворе, но они не приносят кровавых жертв какому-то богу силы. Они никогда…– Неожиданно он закончил и плюнул на землю.
– Простите,– сказал он,– это ритуал. Очень уж привкус противный…
– У чего? – спросил Макиэн.
– Не знаю точно,– отвечал Тернбулл.– То ли у тихоокеанских божков, то ли у оксфордского колледжа.
Оба помолчали, и Макиэн тоже поднялся. Глаза у него были сонные.
– Я знаю, что вы имеете в виду,– но мне казалось, что у вас это принято.
– Что именно? – спросил редактор.
– Ну, «делай, что хочешь», и «горе слабым», и «сильная личность» – все, что проповедовал этот таракан.
Серо-голубые глаза Тернбулла стали еще больше: он удивился.
– Неужели вы правда считали, Макиэн,– спросил он,– что мы, поборники свободомыслия, исповедуем эту грязную, безнравственную веру? Неужели вы думали, неужели вы все это время считали, что я – безмозглый поклонник природы?
– Да, считал,– просто и добродушно ответил Макиэн.– Но я очень плохо разбираюсь в вашей вере… или неверии.
Тернбулл резко обернулся и указал на далекие домики деревни.
– Идемте! – крикнул он.– Идемте в старый, добрый кабак. Без пива здесь не разберешься.
– Я не совсем вас понимаю,– сказал Макиэн.
– Скоро поймете,– отвечал Тернбулл.– Выпьете пива, и поймете. Прежде, чем мы это обговорим, дальше нам идти нельзя. Меня осенила простая, чудовищная мысль: да, стальные шпаги решат наш спор, но только оловянные кружки помогут понять, о чем же мы спорим.
– Никогда об этом не думал,– отвечал Макиэн.– Что ж, пойдем!
И они пошли вниз по крутой дороге, к деревне.
Деревню эту – неровный прямоугольник – прорезали две линии, которые с известным приближением можно было назвать улицами. Одна шла повыше, другая пониже, ибо весь прямоугольник, так сказать, лежал на склоне холма. На верхней улице находились кабак побольше, мясная лавка, кабак поменьше, лавка бакалейная и совсем маленький кабак; на нижней – почта, усадьба за высокой оградой, два домика и кабак, почти невидимый глазу. Где жили те, кто посещал эти кабаки, оставалось – как и во многих наших деревнях – непроницаемой тайной. Церковь с высокой серой колокольней стояла немного в стороне.
