Синклер Льюис - Ивовая аллея
С тех пор, как исчез Джэспер Холт, минуло полтора года. Иногда Джону казалось, что прошло всего полтора месяца, а иногда — что целые столетия. Душевные силы Джона были подточены его таинственными занятиями, мистическими упражнениями с оккультными таблицами, долгими бессонными ночами, когда он слышал, как столы стучали, а потрескивающие в очаге угли говорили. И вот уже вторая осень его затворничества сменяется зимой, а он по-прежнему здесь, а не в Южной Америке. У него не хватает энергии приступить к исполнению задуманного. Еще летом он гордо говорил себе, что скоро покинет это проклятое место и уедет на юг, заметя за собой следы, как один только он умеет. Но боже! — столько хлопот… Он не испытывал больше радости от актерского перевоплощения, которая вдохновляла его брата Джэспера, когда тот готовил свой побег.
Он убил Джэспера Холта. И из-за жалкой кучки бумажек, именуемых «деньгами», превратился в заплесневелого отшельника.
Он ненавидел свое одиночество, но еще больше он ненавидел своих спасающихся братьев: визгливую святошу-швею, угрюмого плотника, домохозяйку с поджатыми губами, старого крикуна с криво подстриженными бакенбардами. Ах, это были люди без всякого воображения! Их собрания до тошноты походили одно на другое: те же самые люди в том же порядке поднимались с места и произносили одни и те же слова, внушая господу, что они единственные его избранники на земле.
Сперва их уважение забавляло его, потом прискучило. Он стал возмущаться, как они смели равнять себя с ним — с единственным человеком на земле, который сумел отринуть все мирские иллюзии и познать блаженство, доступное только немногим возвышенным душам.
Это случилось в среду, в конце ноября, когда один красномордый собрат на молебствии в течение получаса уныло мямлил о том, что он, как член братства «Спасение», заведомо непогрешим. Джону Холту стало невыносимо скучно. Он не выдержал и вскочил.
— Мне тошно от вас от всех! — не выговорил, а прорычал он. — Вы так уверены, что вас посетила благодать божия, что почитаете себя непогрешимыми. Я тоже так считал! Теперь я знаю, что все мы жалкие грешники. И только! Вы твердите: я грешен, грешен, — но сами ни на минуту не верите этому. Я говорю это вам, всем вам, которые только что тут, бия себя в грудь, завывали, и тебе, брат Джадкинс, с длинным любопытным носом, и себе, Джону Холту, самому несчастному из смертных. Мы должны покаяться, исповедаться в своих грехах. Мы должны искупить их! И вот сейчас… здесь… я покаюсь перед вами… Я… я… украл…
Как громом, пораженный своими словами, он бросился вон из зала и, как был, без шляпы, без пальто, помчался по главной улице Роузбэнка, не останавливаясь, пока за ним не захлопнулась дверь его дома. Ужас охватил его: ведь он только что чуть не выдал своей тайны, но еще большее терзание испытывал он оттого, что, испугавшись, остановился на полуслове, не признался и не обрел покоя, который еще мог бы обрести, — покоя, приносимого возмездием.
Он больше не приходил на собрания братства. Он вообще никуда не выходил из дому целую неделю, не считая ночных прогулок по ивовой аллее. Но однажды он вдруг почувствовал, что больше не в силах переносить молчание пустого дома. Он выбежал из дому, забыв запереть дверь и даже притворить ее. Он бежал в город, без пальто, в своем ветхом черном костюме и старой садовничьей кепке на рыжеватых, растрепанных волосах. Люди смотрели ему вслед, и он испытывал бессильное бешенство.
Он вошел в кафе, мечтая посидеть за столиком и чтобы кругом разговаривали нормальные люди, не обращая внимания на него. Но бармен у стойки, увидев его, обомлел. Из-за кассы раздалось:
— Глядите-ка, да это никак безумный отшельник!
Пять-шесть парней у стойки выпялили на него глаза. Ему стало так неуютно, что он не смог выпить молока и съесть сандвич, которые заказал. Оттолкнув поднос, он выбежал на улицу. Так печально закончилась его первая за полтора года попытка позавтракать и посидеть на людях — безнадежная попытка воскресить Джэспера Холта, которого он сам так хладнокровно убил. Потом он зашел в табачный магазин и купил коробку сигарет. Он испытывал наслаждение, попирая свой аскетизм. Но когда на улице он раскурил сигарету, у него так закружилась голова, что он чуть не упал и должен был сесть на обочину тротуара. Стала собираться толпа. Он с трудом поднялся на ноги и через силу побрел домой.
Он шел долго и всю дорогу строил самые противоречивые планы: то он решал пойти в банк и во всем признаться, то воображал, как будет жить, швыряя деньгами направо и налево, и никогда никому не признается.
Домой он добрался за полночь.
У дома он в изумлении остановился. Входная дверь была распахнута настежь. Вспомнив, что сам не запер ее, он успокоился и не спеша вошел в дом. Не заходя в гостиную, он направился к лестнице, ведущей в спальню. Неожиданно ему под ногу попался какой-то предмет размером с книгу, но по звуку пустой. Он поднял его. Это была похожая на книгу конфетная коробка. И совсем пустая. Он испуганно прислушался. В доме было тихо. Он прокрался в гостиную и зажег свет.
Дверцы книжного шкафа были сорваны. Все книги валялись на полу. Конфетные коробки, которые еще утром содержали девяносто шесть тысяч долларов, лежали стопкой. И все были пустые. Десять минут он шарил по комнате. Бумажка в пять долларов, завалившаяся под стол, — вот все, что он нашел. В кармане у него был один доллар и шестнадцать центов. Итак, у Джона Холта осталось всего шесть долларов шестнадцать центов и при этом ни друзей, ни работы, ни настоящего имени.
5
Когда директору Национального Лесного банка сказали, что его ждет Джон Холт, он нахмурился.
— О господи! Про него-то я совсем забыл! Он у нас не был пожалуй что с год. Пусть войдет. Хотя нет. Не надо. Скажите ему, что я сейчас очень занят и не могу его видеть. Если, конечно, у него нет новостей о Джэспере. Порасспросите его.
— Я очень сожалею, — нежно улыбнулась Джону секретарша директора, — но у директора сейчас совещание. У вас к нему какое-нибудь дело? Нет ли новостей о вашем брате?
— Новостей нет, мисс. Я пришел к директору, выполняя волю господню.
— Ох, вот оно что! Тогда, боюсь, я не смогу побеспокоить господина директора.
— Я подожду.
И он остался ждать. Он ждал все утро, ждал в обеденные часы — один раз директор быстро прошел мимо него и вернулся, — ждал до вечера, пока директор окончательно не потерял способность о чем-либо думать, кроме этого пугала у себя в приемной, и велел его позвать.
— Здравствуйте, Джон. Какое у вас ко мне дело? Я очень сегодня занят. Есть какие-нибудь новости о Джэспере?
— Новостей никаких, сэр. Есть зато сам Джэспер! Я Джэспер Холт! Его вина — моя вина!
— Да, да. Я помню всю эту чепуху. Родные братья, родные души, общая вина…
— Вы не поняли. Нет никакого брата. Нет никакого Джона Холта. Я — Джэспер. Я выдумал брата-близнеца, переоделся… Неужели вы не узнаете моего голоса?
Джон, упираясь ладонями, с выжидательной улыбкой перегнулся через стол, но директор только покачал головой.
— Нет, не узнаю, — мягко сказал он. — Это голос честного, благочестивого Джона. Джэспер был веселый малый и ловкий мошенник. Его смех…
— Послушайте, я засмеюсь, и вы сейчас же узнаете меня!
Хриплый смех Джона походил на крик больной выпи. Директор банка содрогнулся. Его пальцы искали сбоку стола кнопку, которой он вызвал секретаршу.
Но Джон убеждал:
— Посмотрите на мои волосы. Это парик. Теперь вы видите, что я Джэспер?
Он сдернул с головы рыжеватую копну. И боязливо выпрямился.
Директор в первую минуту растерялся. Потом покачал головой и вздохнул.
— Бедняга Джон! Парик париком. Но и ваши собственные волосы нисколько не похожи на волосы Джэспера.
Он указал на зеркало в углу.
Джон, пошатнувшись, шагнул в зеркалу. У Джэспера были жидкие, гладко прилизанные черные волосы. А Джон увидел влажные седые космы, примятые на желтом черепе.
— Неужели вы не видите, что я Джэспер? — в отчаянии взмолился Джон. — Я украл девяносто семь тысяч долларов из вашего банка. Я хочу понести наказание. Что надо сделать, чтоб доказать? Я бывал в вашем доме. Вашу жену зовут Эвелина. Я получил от вас…
— Мой дорогой Джон, все эти интересные факты вы могли узнать у вашего брата. Боюсь — вы уж простите меня за прямоту, — что от этой несчастной истории вы немножко повредились в уме, милый Джон.
— Нет никакого Джона! Нет! Нет! И не было!
— Я бы поверил этому, если бы никогда не видал вас до исчезновения Джэспера.
— Дайте мне лист бумаги. Вы знаете мою руку…
Цепкими скрюченными пальцами он схватил банковский бланк и попробовал писать округлым канцелярским почерком Джэспера. За последние полтора года он покрыл тысячи страниц мелким витиеватым почерком Джона. И сейчас, как он ни старался, выведя три слова большими дрожащими буквами, он перешел на густую, неразборчивую вязь Джона.
