Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА
Наоми сжалась от страха.
— Ты поступила плохо и должна извиниться. Но ты упорствуешь и потому уходи. Что лучше — извиниться или вернуться обратно в Асакусу?
Она отрицательно затрясла головой.
— Значит, ты не хочешь возвращаться?
Теперь она кивнула, как бы подтверждая мои слова.
— И попросишь у меня прощения?
— Да, — опять кивнула она.
— Хорошо, я согласен простить тебя. Делай, как положено, — руки — в пол, и поклон!
Наоми уперлась руками в стол и, глядя в сторону, нехотя поклонилась. При этом вид у нее все-таки был такой, будто в душе она издевается надо мной.
Не знаю, был ли у нее этот упрямый, капризный нрав еще до того, как мы встретились, или я сам чересчур ее избаловал, но ясно было одно — с каждым днем ее упрямство росло. Впрочем, нет, возможно, дело не в том, что Наоми становилась все более упрямой, просто, когда ей было пятнадцать — шестнадцать лет, я не придавал ее выходкам большого значения, принимая их за милые капризы ребенка, но теперь, когда она выросла, а капризы не прекращались, я уже не мог с нею сладить. Раньше, как бы она ни упрямилась, стоило мне разок прикрикнуть построже, и она слушалась, но в последнее время, когда ей что-нибудь не нравилось, она сразу начинала дуться. При этом, если бы она тихонько заплакала, это могло бы меня разжалобить, но часто бывало, что, как бы я ни сердился, как бы ни бранил ее, ни слезинки не выступало у нее на глазах, выражение лица было вызывающе-безразличное и появлялся этот упорный взгляд исподлобья, которым она меня буквально сверлила насквозь… «Если правда, что существует животное электричество, то во взгляде Наоми оно содержится в большом количестве…» — всякий раз думал я в такие минуты. Потому что глаза ее пылали такой свирепой, не женской злобой и при этом обладали таким своеобразным, необъяснимым очарованием, что, поймав этот взгляд, я зачастую невольно содрогался от страха.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Два противоречивых чувства боролись тогда в моей душе — любовь и разочарование. Даже ослепленный любовью, я не мог не признать, что ошибся в выборе и Наоми оказалась не такой, как я ожидал. Я убедился, что мое желание сделать ее идеальной женщиной стало теперь несбыточной мечтой. Наоми, получившая дурное воспитание в квартале Сэндзоку, не могла стать иной. Но в то же время физически Наоми влекла меня все сильнее и сильнее. Я говорю — физически, потому что меня восхищали ее зубы, губы, кожа, волосы, глаза, меня влекло ее тело, а не душа. В умственном отношении она не оправдала моих надежд, но ее тело становилось прекраснее с каждым днем. Чем больше я говорил себе, что она глупая и пустая женщина, тем сильнее я против собственной воли был пленен ее красотой. В этом заключалось мое несчастье.
Я перестал думать о ее воспитании и в минуты отчаяния понимал, что ничего нельзя изменить.
Не все задуманное сбывается. Я желал, чтобы и душа Наоми стала такой же прекрасной, как тело. В одном я потерпел поражение, зато в другом разве результат не превзошел мои ожидания? Я никогда не предполагал, что она станет такой очаровательной. И разве эта удача не компенсирует поражения?
Я успокаивал себя этими мыслями.
— Дзёдзи-сан, вы теперь во время английских уроков перестали называть меня дурой, — сказала мне Наоми вскоре после того, как произошел перелом. Хоть она и не отличалась сообразительностью в часы занятий, но мои мысли читала хорошо.
— Чем больше я говорю, тем больше ты упорствуешь. Раз мои слова не приносят никакой пользы, я решил вести себя по-другому.
Она усмехнулась.
— Это верно, вы беспрерывно называли меня дурой, так меня слушаться не заставишь… По правде говоря, я отлично все понимала, но нарочно прикидывалась непонятливой, чтобы позлить Дзёдзи-сана. А вы не догадывались?
— Вот как?
Я знал, что Наоми говорит это просто из самолюбия, но сделал вид, будто очень удивлен.
— Конечно! Чего ж там не понимать? А если Дзёдзи-сан думает, будто я не могу понять, значит, он сам дурак. Когда вы сердились, мне было так смешно, так смешно…
— Это для меня неожиданность. Ловко ты меня провела.
— Выходит, я немножко умнее вас?
— Умнее, умнее… Куда мне до тебя!..
Она осталась довольна и долго смеялась. Читатели! Не смейтесь надо мной, если я неожиданно поведаю вам одну причудливую историю. Когда я учился в школе, мы проходили по истории главу об Антонии и Клеопатре. Как известно, Антоний принял сражение в верховьях Нила с кораблями Октавия. Находившаяся вместе с Антонием Клеопатра, заметив превосходство сил Октавия, повернула свою галеру с половины пути и обратилась в бегство. Увидев, что малодушная царица покидает его, Антоний позабыл о том, что в этот день решалась его судьба, бросил сражаться и последовал за царицей.
— Господа, — сказал нам учитель истории. — Антоний пошел вслед за этой женщиной и умер из-за нее. В истории больше не встретишь таких глупцов. Испокон веков рассказ об этом вызывал только смех. Подумать только — герой, храбрый воин, и такой бесславный конец!..
В самом деле, это было очень смешно. Ученики смеялись. Разумеется, я смеялся вместе со всеми.
Но вот что важно: в то время мне казалось очень странным, как мог Антоний оказаться в плену чар этой коварной женщины. И не только Антоний — до него еще один герой — Юлий Цезарь позорно запутался в сетях Клеопатры. Можно было бы привести множество и других примеров. Так, в эпоху Токугава, во время возвышения и упадка отдельных провинций и родов, за кулисами всегда действовала колдовская рука какой-нибудь обольстительной и злой женщины. Эта рука искусно руководила всеми событиями.
Клеопатра была умна, но вряд ли умнее Антония или Цезаря. Не обязательно быть героем — каждый мужчина, если только будет настороже, может понять, насколько искренне относится к нему женщина, лжет она или говорит правду. И тем не менее позволить обманывать себя, понимая, что это приведет тебя к гибели, слишком уж малодушно! Если все это действительно так и было, возможно, так называемые герои вовсе не были такими уж замечательными людьми… Думая так, я безоговорочно соглашался со словами учителя, назвавшего Антония величайшим глупцом в истории.
Я и теперь, случается, вспоминаю эти слова учителя и то, как я смеялся вместе со всеми. И каждый раз остро сознаю, что теперь я прекрасно понимаю чувства, побудившие римского героя стать глупцом, покорной игрушкой в руках прекрасной, но коварной женщины. Я не только понимаю Антония, — я жалею его.
Часто говорят, что женщины обманывают мужчин. Но по собственному опыту я знаю, что вначале бывает совсем наоборот. Вначале мужчине самому доставляет удовольствие чувствовать себя обманутым, когда он влюблен, ему одинаково приятно слушать и ложь, и правду из уст любимой женщины. И утирая ей слезы, он думает: «Плутовка, ты стараешься обмануть меня. Как ты смешна и мила! Я вижу тебя насквозь и позволяю себя обманывать. Обманывай, обманывай, сколько хочешь».
Рассуждая так, мужчина чувствует себя великодушным, он сознательно позволяет обманывать себя, как взрослый старается потешить ребенка, он добровольно отдает себя во власть женщины и воображает поэтому, что вовсе не обманут. Напротив, он думает, что сам обманывает женщину, и посмеивается в душе.
Так было и у меня с Наоми. Говоря: «Я умнее Дзёдзи-сана», Наоми считала, будто обманывает меня. А я притворялся тугодумом и сознательно играл роль обманутого. Мне было гораздо приятнее видеть ее счастливое личико, чем разоблачать ее наивную ложь. Больше того, я видел в этом даже повод для некоего морального удовлетворения. Ведь даже если Наоми не умна, совсем неплохо внушить ей большую уверенность в себе. Главный недостаток японских женщин состоит в том, что им не хватает этой уверенности в себе, поэтому в сравнении с европейскими женщинами они очень проигрывают. Современная красавица должна обладать не столько прекрасной внешностью, сколько умом и умением себя держать. Если женщина уверена, что она умна и хороша собой, окружающие в конце концов тоже сочтут ее красавицей… Вот из этих-то соображений я не только не пресекал стремления Наоми считать себя умницей, но, напротив, всячески поощрял эти ее претензии.
Например, в то время мы часто играли в шахматы или в карты. Если бы я играл серьезно, то, конечно, всегда выигрывал бы, но я нарочно позволял Наоми брать верх, так что в конце концов она и впрямь вообразила, что играет куда лучше меня.
— Ну, Дзёдзи-сан, давайте сыграем… Я опять обыграю вас, — предлагала она, презрительно глядя на меня.
— Да, надо мне отыграться… Если бы я играл по-настоящему, ни за что бы не проиграл… Просто раньше я был недостаточно внимателен, думал, что играю с ребенком.
— Ладно, ладно, сперва выиграйте, а потом хвастайтесь…
— Идет! Теперь я непременно одержу победу. — И я опять нарочно плохо играл, чтобы, как обычно, проиграть.
