Эдит Уортон - Итан Фром
Не говоря ни слова, она посторонилась, и Мэтти с Итаном прошли в кухню; после бодрящего морозного воздуха на них дохнуло могильным холодом.
— Ты, наверно, про нас забыла, Зена, — пошутил Итан, стряхивая с сапог снег.
— Нет. Я себя погано чувствовала, не могла уснуть.
Мэтти подошла к ней, разматывая на ходу свои платки и накидки; снова мелькнула ее малиновая шаль, отсвечиваясь в ярких губах и пылавших румянцем щеках.
— Ах, Зена, бедненькая! Может, что-нибудь нужно сделать?
— Ничего мне не нужно. — Зена демонстративно отвернулась. — Снег-то мог бы и на крыльце стряхнуть, — попрекнула она мужа.
Она вышла из кухни и, задержавшись в прихожей, подняла лампу повыше, как бы освещая им обоим путь вверх по лестнице.
Итан тоже замешкался, делая вид, что никак не может найти колок, на который он вешал свою куртку и шапку. Супружеская спальня и комната Мэтти выходили на узкую лестничную площадку дверь в дверь, и сегодня ему было особенно непереносимо на глазах у Мэтти подниматься по ступенькам вслед за женой.
— Я, пожалуй, не пойду еще спать, — сказал Итан, шагнув в сторону кухни.
Зена остановилась и смерила его взглядом.
— Побойся бога — что сейчас внизу делать?
— Надо к завтрему кой-какие счета проверить.
Она еще постояла, глядя на него в упор, и не затененная щитком лампа продолжала высвечивать в мельчайших подробностях ее брюзгливое лицо, со всеми его складками и морщинами.
— В этакую-то поздноту? Да ты прозябнешь до смерти. Печка давно прогорела.
Не отвечая, он двинулся к кухонной двери — и тут ему почудилось, что Мэтти сквозь полуопущенные ресницы кинула на него быстрый предостерегающий взгляд. Еще мгновенье — и ресницы скова опустились; девушка прошла вперед и стала подниматься по лестнице.
— Что верно, то верно. Холод тут зверский, — согласился Итан. Понурив голову, он последовал за женой и наверху молча затворил за собою дверь супружеской спальни.
ГЛАВА III
На другой день Итан рано вышел из дому: на лесопилке его ждала срочная погрузка. Стояло ясное морозное утро. В безоблачном небе пламенела заря; на заснеженной опушке ближней рощицы лежали густо-синие тени. Кругом, насколько хватал глаз, тянулись сверкающие белизной поля, а на горизонте дымком стлались далекие, еле различимые полоски леса.
В этой утренней тишине, когда его мышцы были заняты привычным делом, а легкие вдыхали полной мерой целительный горный воздух, мысль Итана работала с особенной ясностью. Вчера за закрытой дверью спальни он и Зена не обменялись ни словом. Она только взяла со стула у кровати пузырек, накапала себе каких-то капель, выпила, замотала голову лоскутом желтой фланели и улеглась лицом к стене. Итан торопливо разделся и задул лампу — ему не хотелось видеть жену, ложась в постель с ней рядом. Какое-то время он еще слышал, как Мэтти ходит по комнате напротив; горевшая у нее свеча бросала слабый отблеск на площадку, и под дверью спальни виднелась узенькая полоска света. Итан не отрывал от нее глаз, пока она не погасла. Наступила полная темнота, и слышно было только свистящее дыхание Зены. Итан смутно сознавал, что ему следует о многом поразмыслить, но в его усталом мозгу и напряженных нервах сейчас жило только одно ощущение: теплое плечо Мэтти у его плеча. Почему он не поцеловал ее, когда она была так близко? Несколько часов назад такой вопрос и в голову бы ему не пришел. Да что там часов — даже несколько минут назад, когда они вдвоем стояли перед домом, он и подумать не посмел бы о том, чтобы поцеловать ее. Но чуть позже, увидев ее лицо в луче лампы, он внезапно почувствовал, что ее губы принадлежат ему.
И теперь, в прозрачном утреннем воздухе, ее лицо все еще стояло перед ним. Оно мерещилось ему и в алых отсветах зари, и в блеске нетронутого снега. Как изменилась девушка с тех пор как приехала в Старкфилд! В тот памятный день год назад, на станции, она показалась ему тщедушной и бесцветной. А как она дрожала от холода в первую зиму, когда северный ветер грозился разнести в щепки дощатые стены дома, а снежный град яростно барабанил по стеклам неплотно пригнанных окон!
Поначалу он опасался, что девушка возненавидит здешнюю тяжелую жизнь, холода и уединенность; но за все это время она ни разу не проявила недовольства. Зена объясняла это просто: поскольку Мэтти все равно деваться некуда, она волей-неволей должна делать вид, что ей тут нравится. Но Итан не удовлетворялся таким объяснением, тем более что сама Зена отнюдь не следовала этому разумному принципу.
Он испытывал к Мэтти сочувствие и жалость еще и потому, что по печальному стечению обстоятельств он как бы сделался ее опекуном. Отец Мэтти Силвер, состоявший с женой Фрома в родстве, совершил в свое время поступок небывалой решимости — он променял родные горы на Коннектикут, женился там на уроженке Стамфорда и унаследовал от своего тестя процветающее предприятие по производству медикаментов. Многочисленная родня завидовала и восторгалась, но, к несчастью, Орин Силвер, человек незаурядного размаха, умер, не успев продемонстрировать на собственном примере, что цель оправдывает средства. Ревизия его финансовой отчетности обнаружила только характер самих средств — и хорошо еще, что это произошло не до, а после пышных похорон, которые устроили главе семьи жена и дочь. Когда махинации покойного Силвера выплыли наружу, вдова не вынесла позора и скончалась, а Мэтти в двадцать лет осталась брошенной на произвол судьбы, имея за душой пятьдесят долларов, вырученных от продажи фортепьяно. Оказалось, однако, что при всех ее разнообразных дарованиях к жизни она была подготовлена недостаточно. Она умела отделать цветами шляпку, сварить из патоки карамель, прочесть с выражением «Не раздастся звон вечерний»[6] и сыграть на фортепьяно «Молитву девы»[7] или попурри из оперы «Кармен». Когда она попыталась расширить сферу своей деятельности за счет изучения стенографии и основ бухгалтерии, ее здоровье стало сдавать, а шесть месяцев, проведенные на ногах за прилавком большого магазина, окончательно его подорвали. Ближайшие родственники Мэтти, поддавшись в последние годы на уговоры ее покойного отца, доверили ему свои сбережения; и хотя после его смерти они безропотно исполняли свой христианский долг и за зло воздавали добром, давая дочери Силвера все имевшиеся у них в запасе добрые советы, ожидать от них вдобавок и материальной поддержки, разумеется, не приходилось. Но когда доктор, лечивший Зенобию Фром, порекомендовал ей подыскать кого-нибудь для помощи по хозяйству, вся родня моментально сообразила, что тут из Мэтти удастся извлечь хоть какую-то выгоду. Сама же Зена, не возлагая особых надежд на расторопность своей будущей помощницы, соблазнилась тем, что к ней можно будет вволю придираться без опасения, что та возьмет расчет. Так Мэтти попала в Старкфилд.
Недовольство и придирки Зены почти не выражались в словах, но тем не менее задевали за живое. Все первые месяцы Итан то сгорал от желания увидеть, как Мэтти наконец выйдет из себя и ответит Зене какой-нибудь дерзостью, то мучился страхом за последствия подобной вспышки. Но мало-помалу обстановка разрядилась. Деревенский воздух и долгие летние дни, когда Мэтти с утра до вечера находилась на улице, вернули краски ее щекам и упругость походке; в свою очередь Зена, получив возможность больше времени уделять своим многочисленным недомоганиям, несколько ослабила бдительность и перестала цепляться к Мэтти на каждом шагу, так что Итан, который, как прежде, тянул свой воз, выжимая все что можно из скудородных полей и маломощной лесопилки, совсем было решил, что в его доме воцарился мир.
Собственно говоря, и сейчас не было веских причин считать, что этот мир нарушен; но со вчерашнего вечера на горизонте маячил какой-то неясный страх. Он складывался сразу из многого: из враждебного молчания Зены, из тревожного предостерегающего взгляда Мэтти и из других всплывавших в памяти мимолетных и неуловимых примет, похожих на те, по которым иногда утром, еще при совершенно безоблачном небе, мы угадываем, что к вечеру разразится гроза.
Страх этот был так силен, что Итан, как все мужчины, подсознательно оттягивал время. С погрузкой он управился только к середине дня, и поскольку бревна и доски нужно было доставить Эндрю Хейлу, старкфилдскому плотнику, Итан прикинул, что разумнее будет, если он сам повезет их в поселок, а своего подручного, Джотама Пауэлла, отправит на ферму пешком. Он запряг в сани пару серых рабочих лошадок, взобрался наверх и уже примостился было на штабеле досок, когда вдруг, заслонив на мгновенье вспотевшие лошадиные шеи, перед ним возникло лицо Мэтти и тот быстрый, тревожный взгляд, который она метнула на него накануне.
— Нет, если там начнется какая-нибудь история, надо мне быть на месте, — смутно мелькнуло у него в голове, и он тут же велел немало удивленному Джотаму выпрячь лошадей и отвести их обратно в конюшню.
