Джон Фаулз - Башня из черного дерева
— Хорошо ли мы вели себя?
— Превосходно. Очень полезный был разговор.
— Дайте ему срок.
Дэвид широко улыбнулся. Девушка определенно начала ему нравиться. Правильное, будто выточенное лицо, красивый рот и очень ясные серо-голубые глаза, казавшиеся еще светлее на фоне загорелой кожи и совсем не отрешенные, как во время чаепития. Теперь она слегка подвела их, отчего они приобрели чуточку славянскую удлиненную форму и смотрели прямо и открыто, что ему всегда нравилось. Он понимал, что рушится одно из его представлений о ней. Ему уже не верилось, что она способна использовать старика в корыстных целях.
— Он показал мне один ваш рисунок. Ворсянки? Мне понравилось.
Она на мгновение опустила глаза, желая, видимо, показать, что хочет, но не решается сказать ему что-то; потом снова взглянула на него:
— А мне понравилась ваша выставка в Редферене прошлой осенью.
Дэвид вздрогнул от удивления, которое лишь отчасти было притворным; снова улыбнулся:
— Никак не думал.
— Два раза ходила.
— Где вы учились? — спросил он.
— В Лидсе. Диплом с отличием. Потом два семестра в ККИ.
Он с должным изумлением взглянул на нее.
— Господи, да неужели вы…
— Здесь я узнаю больше.
Он не стал спорить — его дело сторона, но все же заметил, что, как бы она ни была права, аспирантура в таком труднодоступном заведении, как Королевский колледж искусств, — далеко не пустяк, от такого с легким сердцем не откажешься.
— Я не жалею. Генри знает, что ему повезло со мной.
Она сказала эти слова с улыбкой, но в этой улыбке не было ни иронии, ни самодовольства, и Дэвид еще более изменил свое отношение к девушке. Она сама себя отрекомендовала и предстала в его глазах достойным, серьезным человеком. Он понял, что сильно заблуждался на ее счет; видимо, его искусно разыгрывали вначале, когда он сюда приехал. Он живо представил себе, какую помощь она и в самом деле оказывает старику в студии; что касается сексуальных услуг, то их, как он начал догадываться, оказывала лишь та, другая девица.
— Новая картина замечательна. Не понимаю, откуда у него силы так много работать.
— Он ведь думает только о себе. Главным образом.
— Этому вы здесь и учитесь?
— Смотрю.
— Он сказал, что очень ценит вас.
— В сущности, он ребенок. Ему нужны игрушки. Привязанность, например. Чтобы можно было взять ее и вдребезги разбить.
— Но ваша привязанность сохранилась?
Она пожала плечами:
— Нам приходится немножко подыгрывать ему. Делать вид, что мы благоговеем перед его установившейся репутацией порочного человека. Нечто вроде гарема.
Он улыбнулся и посмотрел себе под ноги.
— Признаюсь, я не раз думал, действительно ли это так.
— Гостю, который был здесь до вас, он в первые же минуты похвастал, что накануне ночью трижды переспал с нами. Не показывайте вида, что не верите ему. По этой части.
Дэвид засмеялся:
— Хорошо.
— Знает, что никто ему не верит, но не в том суть.
— Понятно.
Она отхлебнула вермута.
— Чтоб не оставалось иллюзий: Энн и я не отказываем ему в тех маленьких удовольствиях, на которые он еще способен.
Ее глаза были устремлены прямо на него. За откровенностью в них угадывалась готовность к отпору, предостережение. Они оба потупились; Дэвид скользнул взглядом по очертаниям ее грудей, просвечивающих сквозь блузку, и быстро отвел глаза. Казалось, она была лишена кокетства, в облике ее не было и намека на кричащую чувственность подруги. Самообладание девушки было столь велико, что ее красота, ее едва прикрытая нагота теряли значение; и благодаря ее манере держаться это особенно было заметно.
Она продолжала:
— Он совсем не умеет выражать свои мысли словами. Как вы, вероятно, заметили. Отчасти потому, что слишком долго жил за границей. Но есть в нем что-то гораздо более глубокое. Он должен все увидеть и почувствовать. В буквальном смысле. Силуэтов молоденьких девушек среди цветов ему недостаточно.
— Теперь вижу, как ему повезло.
— Я показала вам только приходную часть книги.
— В этом я тоже отдаю себе отчет.
Она взглянула украдкой в сторону старика и снова перевела глаза на Дэвида.
— Не смущайтесь, если он начнет грубить. Не надо отступать, он этого не терпит. Держитесь твердо. И не теряйте выдержки. — Она улыбнулась. — Извините за поучительный тон. Но я хорошо его знаю.
Он взболтнул содержимое стакана, ломтик лимона погрузился на дно.
— По правде говоря, мне не совсем понятно, почему он позволил мне приехать. Если знает о моей работе.
— Потому я и предостерегаю вас. Он спрашивал меня, и мне пришлось сказать ему. Он ведь все равно так или иначе мог узнать.
— О господи.
— Не волнуйтесь. Бросит несколько язвительных реплик и этим, я думаю, удовлетворится. Не обращайте внимания.
Он посмотрел на нее с удрученным видом.
— Мне кажется, мое присутствие ужасно вам докучает.
— Потому что вы увидели наши кислые физиономии. Не слишком любезно, правда?
Она улыбалась, и он улыбнулся в ответ.
— Ну, раз вы сами так говорите…
— Да мы в восторге, что вы приехали. Только не стоит слишком уж подчеркивать это на глазах у Генри.
— Теперь я все понимаю.
В ее глазах вдруг блеснул озорной огонек.
— Вам и Энн надо получше узнать. С ней сложнее, чем со мной.
Но поговорить об Энн им так и не удалось. Дверь из кухни приоткрылась, и из нее высунулась седая голова француженки-экономки.
— Je peix servir, mademoiselle?20
— Oui, Mathilde. Je viens vous aider21.
Мышь ушла на кухню. Уродка была уже на ногах и тянула Бресли за руки, помогая ему подняться. Вся спина у нее из-за безмерно низкого выреза была голая. Они направились рука об руку к тому месту, где стоял Дэвид. Любопытно было смотреть, как смешно она семенит ногами; было в этом что-то раздражающе притворное, обезьянье, резко контрастирующее со спокойной походкой ее седовласого партнера. Дэвид усомнился, что сможет когда-либо «узнать» ее.
Накрыта была только часть стола. Бресли стал во главе, Уродка села по правую от него руку.
— Уильямс, мой дорогой.
Старик указал Дэвиду на место справа от Уродки. Пришли Матильда и Мышь, неся небольшую супницу, блюдо crudites22 и другое — с холодными мясными закусками, сливочное масло. Суп предназначался для Бресли. Он продолжал стоять, дожидаясь — стародавняя галантность, — когда Мышь займет свое место. Усадив ее, он нагнулся и нежно поцеловал ее в темя. Девушки обменялись ничего не говорившим взглядом. Несмотря на различие во внешности и умственном развитии, легко было заметить, что они близки и понимают друг друга без слов. Мышь налила старику супа. Тот заправил угол большой салфетки под рубашку между двумя пуговицами и расстелил ее на коленях. Уродка движением головы показала, чтобы Дэвид брал еду первым. Экономка прошла в угол комнаты, зажгла керосиновую лампу и, поднеся ее к столу, поставила на свободное место напротив Дэвида. По пути на кухню протянула руку к выключателю и погасила свет. Но в верхнем коридоре, выступавшем над дальним концом этого помещения, продолжала гореть невидимая лампочка, выхватывавшая из темноты изящную диагональ старинной лестницы. За окнами, над кронами деревьев, едва розовели последние отсветы заката, лица сидевших за столом заливало спокойное молочное сияние лампы; Мышь взяла бутылку — этикетки на ней почему-то не было — и налила вина Дэвиду, старику и себе. Уродка, по-видимому, не пила, да и к еде почти не притрагивалась. Сидела, положив голые бронзовые локти на стол, и подбирала с тарелки кусочки свежих овощей, то и дело поглядывая своими темными глазами на Мышь. Дэвида она словно не замечала. В комнате стало тихо — казалось, все ждали, когда Бресли даст знак начать разговор. Но молчание не смущало Дэвида: он сильно проголодался и к тому же чувствовал себя гораздо непринужденнее после того, как девушка, сидевшая напротив него, так хорошо прояснила обстановку. Свет лампы создавал впечатление покоя, делал все это похожим на полотно Шардена или Жоржа де ла Тура. Тут Уродка вдруг поперхнулась. Дэвид метнул на нее взгляд: нет, она давилась не пищей, а от смеха.
— Идиотка, — пробормотала Мышь.
— Извините.
Она крепко сжала губы и откинулась на спинку стула, силясь сдержать смех, потом схватила салфетку, прижала ее к лицу и выскочила из-за стола. Отойдя шагов на пять-шесть, остановилась спиной к остальным. Бресли продолжал спокойно есть суп. Мышь улыбнулась Дэвиду:
— Не принимайте на свой счет.
— Дать бы ей как следует по мягкому месту, — проворчал Бресли.
Уродка продолжала стоять, выставив на обозрение свой длинный позвоночник и смуглую тощую шею, покрытую рыжим пушком. Потом отошла прочь, в полумрак, к камину.
— А Мышь-то — ваша поклонница, Уильямс. Она вам говорила?
— Да, мы с ней уже учредили общество взаимного восхищения.
— Очень разборчивое создание, наша Мышь.
