Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач
Крестный все это время сохранял полнейшее бесстрастие; крестьянин же, напротив, самоуверенно ухмылялся.
— На этот раз остались с носом, — был его насмешливый комментарий.
— Не позавидуешь вам, — сказал крестный. — Пока лето, еще куда ни шло, но когда белые мухи запорхают в воздухе да ветер завоет над морем, мало радости мерзнуть всю ночь под открытым небом для того лишь, чтобы тебя оставили в дураках те, кто поумнее. А вообще-то будьте осторожны, Аннерс Хансен, они глаз с вас не спускают. Я, пожалуй, — добавил он, улыбаясь, — испорчу себе репутацию тем, что еду вместе с вами.
Кто были эти всадники? Что они искали? Случай этот долго занимал мысли Кристиана, но в конце концов его вытеснили пестрые впечатления дня. Он снова увидел Торсенгский замок, где когда-то был с родителями. Это было самое большое здание, которое он когда-либо видел, даже больше, чем церковь в Свеннборге. Но прежде Кристиан видел замок только снаружи и заглядывал в окна. Теперь ему повезло: замок как раз показывали туристам и они с крестным поднялись высоко по лестнице, бродили по длинным коридорам и большим комнатам. Множество портретов, написанных в далекие времена, изображений тех, кого могила давно превратила в прах, смотрели на них со степ. С каждой картиной были связаны разные случаи и легенды, проливавшие на них особый свет, — так по-другому выглядит мраморная статуя, если осматривать ее при свете факелов. Портрет пышущей здоровьем женщины, улыбающейся и уверенной в своей красоте, трогает нас до боли, когда мы вспоминаем, что женщина эта жила столетия тому назад.
За все золото мира не согласился бы Кристиан спать в старой кровати под балдахином, с шуршащими шелковыми занавесями; ведь по ночам картины наверняка выходили из рам и из-под чехлов; хозяин дома, покоритель морей Нильс Юль, с мечом в руке садился в цветастое кресло с высокой спинкой. Даже в высоких зеркалах, в которых человек отражается с головы до ног, было что-то загадочное для мальчика, который до сих пор видел только свое личико в отцовском зеркале для бритья.
Кристиан вздохнул с облегчением, снова оказавшись на дворе, и почувствовал себя вдвойне счастливым, спустившись на берег к рыбацким хижинам, где женщины разрешили ему вдоволь лакомиться ягодами, еще оставшимися на кустах крыжовника, а рыбацкие дети принесли свой корабль, сделанный из отцовского деревянного башмака, но украшенный мачтой и вымпелом. Он плавал в соленой воде, как и другие суда, которыми управляли настоящие матросы. Стрекоза покружила над корабликом, села на рубец надувшегося паруса и затрепыхала мерцающими прозрачными крыльями.
Дети захлопали в ладоши: теперь на борту у них был живой пассажир.
У самого острова Турё, там, где великан Бальдер, по преданию, ударил свою жену Руне, чтобы она замолчала, было пришвартовано небольшое плоскодонное двухмачтовое судно; крестный подгреб к нему на лодке. Ему было о чем поговорить с матросами; Кристиана он взял с собой.
Море было тихое, солнце жаркое.
— Ну, теперь-то ты наконец искупаешься, — сказал крестный. — Сегодня твои родители забыли нам запретить: прогулка-то намечалась по суше.
Кристиан улыбнулся. Ему хотелось поплавать в прозрачной прохладной воде; дома, в городе, мать разрешала только снять чулки и войти в воду до колен.
— Вот это будет купанье, не то что дома, когда матушка ставит тебя в лохань и поливает пресной водой. А ну, раздевайся, парень!
Кристиан разделся. Крестный уже стоял и ждал, играя мускулами; он посадил малыша себе на плечи, велев продеть ноги под его руки и обхватить ими его бока. Ни дать ни взять изображение святого Христофора, переносящего младенца Иисуса через реку.
Раздался сильный всплеск — и вода сомкнулась над ними, разойдясь большими кругами и забурлив в том месте, где они исчезли. Через секунду на поверхности показалось смуглое лицо с прилипшими ко лбу и щекам черными волосами, но Кристиана не было видно — во время прыжка он соскользнул с плеч крестного. Тот сразу же хватился его, мгновенно нырнул на самое дно и поднял мальчика на поверхность. Соленая вода хлынула у малыша изо рта, и он заплакал.
— Ну, не хнычь! — сказал крестный, делая вид, что ничего не случилось, но сердце у него билось чаще обычного. Радуясь, что приключение закончилось так, а не иначе, он и помыслить не мог, что сегодня же вечером предстоит другое событие, гораздо более важное.
Одна из лучших точек обзора на острове — колокольня Брайнинге; там, как в трактире на Броккене и других подобных часто посещаемых местах, имеется и книга, в которую турист вписывает свою фамилию, а иногда также банальные сердечные излияния в плохих стихах или остроту, которая кажется забавной лишь самому автору.
Время было военное, и потому на самом верху установили оптический телеграф, откуда черные сигнальные плиты что-то таинственно сообщали на своем безмолвном, но исполненном смысла языке. Солнце еще не зашло, когда Кристиан и его крестный поднялись на колокольню, чтобы нанести визит новому телеграфисту.
Внизу перед ними, как на географической карте, простирались фьорд, острова и море. За Турё и Лапгеланном, которые лежали на воде, подобные цветочным клумбам, виднелась Зеландия. Мимо скользили парусники; корабли стояли на якоре, рыбачьи лодки сновали по извилистому заливу. И все же гораздо больше, чем все это, внимание Кристиана привлекали черные плиты. Они действительно могли говорить, как говорят глухонемые; мальчик видел, как они все время то опускаются, то поднимаются, то принимают самые различные положения.
Крестный сидел за накрытым столом; Кристиан же увлеченно играл с сыновьями телеграфиста, двумя бойкими мальчиками. Они вышли из дому и затеяли игру в прятки.
Кристиан забрался в отверстие в стене, через которое можно было пройти к большим колоколам; между колоколами лежала широкая прочная перекладина, по ней можно было перейти в резонатор, находившийся в углублении противоположной стены. Солнце бросало туда длинные лучи, в которых плясали пылинки. Через резонатор можно было смотреть вниз — хорошее развлечение, пока его ищут; недолго думая, Кристиан соскочил с перекладины между колоколами и мог теперь видеть весь остров, море и корабли. Он услышал, как один из сыновей телеграфиста, тот, что водил, поднимается по лестнице, увидел его голову: мальчик заглянул в нишу, где, скорчившись, сидел Кристиан.
— Ты здесь? — спросил мальчик. — Сюда нам не разрешают ходить, колокола могут убить насмерть.
Кристиан не ответил: он не из тех, кто даст себя запугать! Ведь колокола висели неподвижно, как будто вмурованные в стену. Да и не достанут они до того места, где он прячется. Сын телеграфиста ушел ни с чем.
Солнце стояло над самым горизонтом и, казалось, торопилось зайти. Кристиан отчетливо видел, как оно опускалось и в конце концов скрылось; наступили сумерки. Кристиан посмотрел на большой колокол, висевший перед самой нишей с резонатором, где он стоял. Вдруг колокол дрогнул и слегка сдвинулся; Кристиан хотел было уйти, но в это самое мгновение колокол поднялся выше, вся его полая чаша повернулась к мальчику. Испугавшись, он попятился и вжался в стену. Первый удар колокола прогремел у него над ухом.
Здесь, как и во всех датских сельских церквах, был обычай бить в колокола на закате; никто и понятия не имел, что на колокольне кто-то есть.
Кристиан инстинктивно чувствовал, что стоит ему сделать шаг вперед и колокол размозжит ему голову. Громче и громче звучали удары полого металла. От колебаний воздуха и от страха что-то оборвалось у него внутри: по ногам потекла струйка. Он не смел отвернуться и всякий раз, как чаша колокола с гулом открывалась перед ним, впивался в нее глазами. Громко позвал он на помощь, но никто его не услышал; ему самому его крик показался беззвучным на фоне колокольного звона.
Чаша колокола, в которую смотрел Кристиан, казалась ему разверстой пастью огромной змеи; язык стал жалом, которое тянулось к нему. Смутные видения нахлынули на него; это было чувство, похожее на то, которое он испытал сегодня, когда крестный нырнул с ним в воду; но сейчас в ушах шумело сильнее, переливающиеся краски перед глазами соединились в ужасные картины: перед ним мелькали старые портреты из замка, но с искаженными лицами и постоянно меняющимися формами: то высокие, то угловатые и неуклюжие, то похожие на медуз; они били в литавры и барабаны и вдруг растворялись в зареве, в котором предстал мир перед ним и Наоми, когда они смотрели через красное стекло в окне беседки. Он горит! Он плывет по огненному морю, и все время перед ним маячит змеиная пасть с шипящим жалом. Его охватывает судорожная тяга схватить язык колокола руками, но тут внезапно наступает тишина, хотя в голове у него ужасающий гул и грохот продолжаются с прежней силой. Он чувствует, что одежда у него прилипла к телу, а руки вмурованы в стену. Перед ним — змеиная голова, мертвая, повисшая; большой колокол молчит; глаза Кристиана закрываются, он засыпает. На самом деле это обморок.
