Джейн Остин - Уотсоны
— Ну, не знаю; я бы точно перепугалась до смерти, очутись вот так в окружении Осборнов.
Рассказ Эммы наконец приблизился к своему завершению.
— И что же — получается, что с Томом Мазгрейвом ты так ни разу и не танцевала? Но признайся, он тебе все же понравился? Он обворожил тебя, ведь так?
— Вовсе нет. Я готова признать, что его наружность и отчасти манеры производят поначалу выгодное впечатление, во всяком случае, изъясняется он весьма учтиво. Но, признаться, никакого иного очарования я в нем не разглядела, напротив, слишком много самодовольства и тщеславия. Право, в своем стремлении выделиться он говорит порой вещи совершенно несообразные. По-своему это даже забавно — но это единственное, чем его общество меня развлекло.
— Сестричка моя, ты меня просто поражаешь! Счастье, что Маргарет тебя не слышит. Я-то в твоих словах ничего обидного не нахожу, хоть и верю им с трудом, но Маргарет ни за что бы тебе такого не простила.
— Слышала бы его Маргарет! Он уверял меня, что вовсе не заметил ее отъезда и что, кажется, пару дней назад видел в городе моих сестер всех вместе.
— О да, это очень на него похоже; однако она не желает отказываться от мысли, что Том влюблен в нее без памяти. Сама я, как ты знаешь, невысокого мнения о нем — но я была совершенно уверена, что тебя он очарует. Признайся, Эмма, неужто он тебе совсем не по нраву? Ну, положа руку на сердце?
— Хоть две! Все равно я скажу то же самое.
— Хотела бы я знать имя человека, который способен тебе понравиться.
— Изволь: его зовут Ховард.
— Ховард! Не может быть. По-моему, он только и знает, что сидеть с леди Осборн за картами, да еще напустив на себя преважный вид. И все же я очень рада, что ты так равнодушно говоришь со мною о Томе Мазгрейве. Твой тон, когда я вчера тебя предостерегала, показался мне чересчур самонадеянным, я даже опасалась, что тебе придется за это расплачиваться. Ну что ж, будем надеяться, что и в дальнейшем стойкость тебя не покинет и что сам Том не станет слишком донимать тебя своим вниманием — ибо если уж мужчина твердо вознамерился вскружить девушке голову, его натиску не так-то легко противиться.
В приятной беседе время пролетело незаметно, и Элизабет искренне порадовалась тому, как прошла их скромная трапеза.
— Я так люблю, когда за столом мир и согласие, — вздохнула она. — И так не люблю размолвок между родными. Просто удивительно: на обед ничего, кроме жаренного мяса, зато как хорошо за столом! Ах, если бы все умели довольствоваться малым, как ты! Но Маргарет привередлива и легко раздражается; а Пенелопа сама признает, что предпочитает за столом браниться, а не молчать.
Вечером воротился мистер Уотсон — по-прежнему бодрый, несмотря на деятельно проведенный день, и, следственно, премного собою довольный; теперь ему хотелось, сидя у очага, поделиться с дочерьми впечатлениями обо всем увиденном.
Эмма приготовилась терпеливо внимать его рассказу, вовсе не надеясь услышать что-либо для себя интересное; но совершенно неожиданно речь зашла о том, какую блестящую проповедь произнес сегодня мистер Ховард. Эмма невольно обратилась в слух.
— Вот уж ублажил так ублажил, — продолжал мистер Уотсон. — Даже и не припомню, чтобы какой-то другой проповедник говорил при мне столь же удачно. Все так живо, так выразительно, каждое слово на своем месте; и никакого тебе надрыва, никаких актерских ужимок! Надобно вам сказать, я не признаю этого лицедейства на кафедре и не люблю, когда пастырь Божий напускает на себя глубокомысленный вид и читает с этакими подвываниями; кстати, нынче этим грешат все ваши модные проповедники. Нет, простое слово скорее проникнет в сердца прихожан; к тому же оно свидетельствует о хорошем вкусе... А слово мистера Ховарда говорит о его благородстве и учености.
— А что вам сегодня подавали на обед? — осведомилась старшая дочь мистера Уотсона.
Рассказчик перечислил все блюда, остановясь подробнее на тех, коими угощался сам.
— Славный у меня нынче выдался денек, — заключил он. — То-то друзья мои удивились! И, должен вам сказать, столько было явлено уважения со всех сторон, столько внимания к больному человеку! Усадили подле огня, на самое теплое место. А как подали куропаток — доктор Ричардс прямо со своего конца стола велел передать их на мой — боялся, чтобы меня ненароком не обнесли, с его стороны это было очень любезно. Но более всего мне польстило внимание мистера Ховарда. В столовую надо было подниматься по очень крутым ступенькам, что с моей подагрой не так-то легко; так вот, мистер Ховард сам провел меня от первой ступеньки до последней, притом настаивал, чтобы я сильнее на него опирался. Очень достойный поступок для такого молодого человека! Я никак не мог рассчитывать на подобное внимание, мы ведь с ним виделись впервые в жизни. Кстати сказать, он справлялся о какой-то из моих дочерей — я только не понял о какой. Впрочем, вам лучше знать.
* * *
Спустя еще два дня, в три часа без пяти минут, когда Нянюшка только-только начала сновать из кухни в гостиную с подносом и столовыми приборами, ее неожиданно отвлекли от этого занятия: в прихожей раздался резкий звук, будто какой-то всадник, не спешиваясь, стегнул плеткой по входной двери. Элизабет приказала никого не впускать. Однако не прошло и минуты, как Нянюшка, с видом несколько сконфуженным, снова появилась на пороге, неловко придерживая дверь, а вслед за ней в гостиную ступили лорд Осборн и Том Мазгрейв. Можно лишь догадываться, с каким изумлением смотрели сестры на своих визитеров. В обеденный час незваный гость всегда некстати, а уж явление этих двоих — один из которых лорд и вдобавок впервые в доме — и вовсе было как гром среди ясного неба. Лорд Осборн и сам, кажется, был смущен; когда его развязный приятель представил его дамам, он с трудом выдавил из себя нечто по поводу высокой чести, за каковую почитает он возможность засвидетельствовать свое почтение мистеру Уотсону. Эмма, разумеется, догадывалась, что нечаянный визит имеет отношение скорее к ней, нежели к мистеру Уотсону, однако мысль об этом не слишком ее утешала. Хуже всего было то, что люди совершенно посторонние стали вдруг свидетелями обстоятельств, в которых принуждена была жить ее семья. За годы, проведенные в доме своей тетушки, Эмма слишком привыкла к изяществу и изысканности и слишком хорошо понимала теперь, что для обитателя замка многое в ее нынешнем жилище может оказаться предметом насмешки.
Элизабет, по счастью, были неведомы такие муки; глядя на жизнь проще, соответственно собственному своему разумению, она хоть и ощущала некоторую неловкость в присутствии важных гостей, однако вовсе не видела, чего тут стыдиться. Мистер Уотсон — как, впрочем, гостям сообщено было Нянюшкой еще с порога — не мог спуститься, по причине своего нездоровья. После некоторых церемоний гости в конце концов расселись: лорд Осборн поближе к Эмме, а неизменный его спутник, счастливый сознанием собственной важности, — по другую сторону от камина, возле Элизабет. Том Мазгрейв болтал без умолку; лорд же Осборн, выразив в начале беседы надежду, что Эмма не простудилась на балу, долго еще не находил что сказать и сидел молча, лишь изредка услаждая взор созерцанием прекрасного профиля своей соседки. Эмма, со своей стороны, была не очень расположена развлекать гостя беседой, и ему пришлось предпринять значительные умственные усилия, из коих явилось замечание, что лень нынче довольно хорош, а вслед за ним и вопрос:
— Ходили вы нынче на прогулку?
— Нет, милорд. Нам показалось, что сегодня слишком грязно.
— Вам следует носить полусапожки. — И далее, после продолжительной паузы: — Ничто так не подчеркивает стройность женской ноги, как полусапожки; лучше всего черные каучуковые, с нанковым верхом. Вам разве не нравятся полусапожки?
— Нравятся; но они непригодны для сельских прогулок, разве что сделаны на уродливо толстой подошве.
— В сырую погоду дамам лучше ездить верхом. Вы ездите верхом?
— Нет, милорд.
— В седле любая женщина делается необыкновенно хороша; странно, что не все этим пользуются.
— Возможно, одним недостает для этого желания, другим средств.
— Полагаю, многие дамы просто не догадываются, как хорошо они смотрятся верхом, — иначе за желанием дело бы не стало; а где есть желание, там скоро сыщутся и средства — не так ли, мисс Уотсон?
— Вашей милости угодно думать, что при желании женщина все может повернуть по-своему; кажется, у женщин и мужчин всегда были расхождения в этом вопросе. Не берусь разрешить сей давний спор, милорд, но скажу, что бывают обстоятельства, неподвластные даже нам, женщинам. Так, женская бережливость может, разумеется, многое; но вряд ли даже она способна малый доход обратить в большой.
Лорд Осборн молчал; тон Эммы не казался ему ни нравоучительным, ни насмешливым; но в тихой серьезности, с какой она говорила, да и в самих словах ее было нечто, заставившее его милость взглянуть на свою собеседницу по-новому. И когда он в следующий раз прервал молчание, сказанное уже совеем не походило на прежнюю несуразицу, произнесенную от полной безысходности, и поэтому прозвучало гораздо уместнее. Он впервые испытал искреннее желание понравиться женщине и искренний интерес к этой женщине, а поскольку от природы он был человеком неглупым и добросердечным, эти новые ощущения тотчас оказали благотворное воздействие и на его манеры.
