Михаил Булгаков - Том 9. Мастер и Маргарита
Вызвал помощника начальника жандармского управления полковника Трейница и попросил его объяснить, почему „в течение самого короткого времени этот прелестнейший, можно сказать, уголок земного шара превратился черт знает во что“. Корни батумских явлений в том, что в городе работает „целая группа агитаторов во главе с Пастырем“. Губернатор недоумевает: если это опасный человек, то почему его „не обезвредили“? Упустили, „отнеслись неряшливо к этому лицу, плохо взяли его в проследку, и он ушел в подполье“. А ушел потому, что уж слишком обыкновенная внешность у Пастыря: „Телосложение среднее. Голова обыкновенная. Голос баритональный. На левом ухе родинка“. И вновь автор устами губернатора иронизирует над услышанными сведениями: „Ну, скажите! У меня тоже обыкновенная голова. Да, позвольте! Ведь у меня тоже родинка на левом ухе! Ну да! / Подходит к зеркалу./ Положительно, это я!“ А из дальнейшего сообщения узнаем, что „наружность упомянутого лица никакого впечатления не производит“.
А из разговора с управляющим Ваншейдтом губернатор узнает, что рабочие после увольнения „устроили настоящий ад“, „тучи агитаторов“ руководят этими волнениями рабочих. Только войска могут навести порядок в Батуме.
Губернатор, прибывший в Батум, пытается сначала подействовать на собравшихся на заводе „мерами кротости“. Но требования рабочих, выработанные с помощью „тучи агитаторов“, действительно были невыполнимы: „Вследствие падения спроса на керосин…“
Естественно, несколько человек было арестовано, а губернатор пригрозил непокорным Сибирью: „требования ваши чрезмерны и нелепы“.
Сравнивая эти сцены, написанные в 1939 году, с теми, которые происходят сейчас почти повсеместно, просто поражаешься дару предвидения Булгакова, который, разумеется, на стороне здравого смысла на стороне губернатора и владельцев заводов, которые поступают так, как им подсказывают законы экономики, о которых вспоминает даже военный губернатор, но о которых не вспоминают „тучи агитаторов“ во главе с Пастырем, толкающих на разрушение сложившегося экономического порядка в государстве.
Внимательно вчитаемся в текст картины восьмой. Сцены в тюрьме… Надзиратель бьет Наташу ножнами шашки за нарушение тюремного режима: нельзя разговаривать со Сталиным. Тут же вся тюрьма поднялась на защиту женщины, особенно старались уголовные, „чтоб веселей было“. Конфликт разбирает сам губернатор: выговаривает начальнику тюрьмы, наказывает надзирателя, переводит в другую тюрьму Сталина. С ненавистью смотрят на Сталина надзиратели, а начальник тюрьмы бросает ему вслед: „У, демон проклятый!“ А первый надзиратель ударяет ножнами шашки уходящего Сталина…
Нет, не вызывает симпатии образ Сталина и в этой сцене. Да, и Николай II, узнав, что за подстрекательство батумских рабочих к стачкам и за участие в мартовской демонстрации в Батуме Иосиф Джугашвили-Сталин приговорен к „высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции сроком на три года“, обронил пророческую фразу: „Мягкие законы на святой Руси“. За государственное преступление, которое привело к гибели четырнадцати человек, — и всего лишь высылка на три года…
Сталин вернулся из ссылки, бежал, значит, снова начнутся беспорядки в некогда „прелестнейшем уголке земного шара“. А сколько таких, как Сталин, уже открыто действуют по всей Руси великой.
Ждут ее великие потрясения, о которых уже успел рассказать Булгаков в своих произведениях, а здесь просто анализирует причины гибели великой империи, исследует потоки того явления, которое, как пожар, вспыхнуло в России и кто тому способствовал, какие средства использовали для успешного завершения эксперимента, задуманного в Германии „большими учеными“, об основных мыслях которых, изложенных в прокламациях, высказался „порядочный, на редкость развитый и упорный“ одноклассник Сталина: „Бессмыслица это все, все эти ваши бредни“. Но эти бредни и пустые мнимо-научные социал-демократические теории врывались в хижины простолюдинов, как говорил ректор при исключении Сталина, „заражая своим зловредным антигосударственным учением многих окружающих“.
Таков замысел пьесы „Батум“, подспудно разоблачающий марксизм-ленинизм как вредное учение, следуя которому народ России во главе с большевиками развалил великое государство, на развалинах его возникли республики, а сейчас ― государства, как во времена феодализма, с царьками и ханами, обрядившимися в „демократические“ одежды, во главе.
Эти мысли Булгакова высказал в своей статье „Грядущие перспективы“, „Белой гвардии“, „Собачьем сердце“, „Беге“; верным этим мыслям он остался и в пьесе „Батум“, только еще более открыто и откровенно вложив в уста якобы отрицательных персонажей свои сокровенные размышления, выношенные за время существования при советской власти.
Кажется, никто так и не понял творческого замысла Булгакова. После того, как Булгаков завершал чтение той или иной сцены, все слушатели высказывали восторженные оценки… Достаточно перелистать „Дневник Елены Булгаковой“, чтобы убедиться в этом: Файко понравился пролог „за то, что оригинально, за то, что непохоже на все пьесы, которые пишутся на эти темы, за то, что замечательная роль героя“; Калишьян и Виленкин говорили, что „очень большая вещь получится“, „роль настоящая“, „вообще, по-моему, были очень захвачены“; Борис и Николай Эрдманы „считают, что — удача грандиозная. Нравится форма вещи, нравится роль героя“, Елене Сергеевне очень понравились сцены у губернатора, а о самом губернаторе воскликнула: „Какая роль!“; Хмелев, прослушав пьесу в исполнении автора, сказал, „что пьеса замечательная, что он ее помнит чуть ли не наизусть; что если ему не дадут роли Сталина — для него трагедия“; Сахновский и Немирович хотят ставить пьесу: „Будет кутерьма и безобразие, которое устроит Немирович“; „Мхатчики приклеились к Мише, ходили за ним, как тени“; „В Театре в новом репетиционном помещении — райком театральные партийцы и несколько актеров: Станицын, Соснин, Зуева, Калужский, молодые актеры, Свободин, Ольга, еще кто-то. Слушали замечательно, после чтения очень долго, стоя, аплодировали. Потом высказыванья. Все очень хорошо. Калишьян в последней речи сказал, что Театр должен поставить ее к 21 декабря“; „Звонил Калишьян, что пьеса Комитету в окончательной редакции — очень понравилась и что они послали ее наверх“; Калишьян рассказывал, „что Немировичу пьеса понравилась…“; „Ольга мне сказала мнение Немировича о пьесе: обаятельная, умная пьеса. Виртуозное знание сцены. С предельным обаянием сделан герой. Потрясающий драматург. Не знаю, сколько здесь правды сколько вранья“… В общем много было шума, слухов, вражды, интриг, попыток дать режиссерские установки, как эту пьесу ставить, „изумительную“, „потрясающую“…
Но весь этот шум вокруг пьесы не мог обмануть ни Булгакова, ни Елену Сергеевну, которая записала: „… у меня осталось впечатление, что ничего они не поняли в пьесе, что ставил“, конечно, может по-настоящему только М.А., но что — самое главное — они вообще не режиссеры» (Курсив мой ― В.П.)
Да, все они, актеры, режиссеры, писатели, журналисты, художники, все, кто слушал и читал пьесу и восхищался романтическим героем и считал образ Сталина положительным, не поняли того, что этой пьесой хотел сказать Булгаков: молодой Сталин был одним из тех преступников, сеющих «злые семена в нашей стране», одним из тех народных развратителей и лжепророков, которые, распространяя повсюду «ядовитые мнимо научные социал-демократические теории, подрывали мощь государства». Никто не понял творческого замысла Булгакова, кроме самого Сталина, высоко оценившего талант драматурга, но сказавшего при этом: «Все дети и все молодые люди одинаковы. Не надо ставить пьесу о молодом Сталине». (Огонек, 1969, № 11). Почему же?
Это сказано в 1939 году. Только что прошли судебные процессы над теми, кто так же, как и он, Сталин сорок лет тому назад начали сеять те ядовитые семена, которые взошли чертополохом, посеяли ненависть и злобу, расколовшие народы России, и погубившие, может быть, лучшую его часть в борьбе против насилия и жестокостей. Сорок лет тому назад он, Сталин, был таким же, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Орджоникидзе, Киров, Сокольников, Раскольников, Енукидзе, Свердлов, Фрунзе, Калинин, Ворошилов, и все они как «очумелые люди со звенящим кимвалом своих пустых идей врывались в хижины простолюдинов, и в славные дворцы, заражая своим зловредным антигосударственным учением многих окружающих». Сколько времени с тех пор прошло? Многих лжепророков и народных развратителей уже нет в живых, они сделали свое дело, народ поверил, что эти пустые идеи принесут им счастья, светлое будущее. И уже никакая сила не сможет свернуть их с этого пути. Народ, как и он сам, опутаны лживыми догмами, как великан лилипутами, — невозможно вырваться. Да и некогда менять курс: немцы уже готовы напасть на Россию, как коршун на зазевавшуюся птицу. Стоит ли вспоминать молодого Сталин, который уже и думает, и чувствует по-другому. Нет, не стоит… А Булгаков еще молод, напишет что-нибудь другое, не дадим пропасть…
