Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества
— Тише, мисс Стивен! Молитесь помедленнее, и не кричите на Господа, Он этого не любит!
Но Стивен продолжала кричать на Господа в каком-то бессильном упрямстве.
Глава четвертая
Детские горести проходят легче, ведь только в зрелости, когда почва для горестей взрыхлена как следует, они могут крепко укорениться. Тоска Стивен по Коллинс, несмотря на свое неистовство, а может быть, именно благодаря ему, померкла, как прошедшая гроза, и к осени была почти растрачена. К Рождеству приступы этой тоски, когда они приходили, были довольно мягкими и не вызывали ничего сильнее, чем легкая грусть — к Рождеству ей уже требовалось некоторое усилие, чтобы восстановить в памяти очарование Коллинс.
Стивен была озадачена, и ей было довольно неловко: любить так сильно, а теперь забыть! Она казалась себе ребячливой и ужасно глупой, будто разревелась из-за того, что порезала палец. Как во всех серьезных случаях, она обращалась к Господу, помня Его любовь к несчастным грешникам:
«Научи меня любить Коллинс, как любил Ты, — молилась Стивен, изо всех сил пытаясь выжать из себя слезу, — научи меня любить ее, потому что она низкая и недобрая, и она не будет хорошей грешницей, такой, которые раскаиваются». Но слезы не приходили, и молитва была совсем не такой, чего-то ей недоставало — ее больше не бросало в пот во время молитвы.
А потом случилось ужасное — образ служанки стал меркнуть, и, как ни старалась Стивен, она не могла вспомнить те мимолетные выражения ее лица, которые раньше соблазняли ее. Теперь она никак не могла видеть лицо Коллинс привлекательным, хотя очень старалась. Лежа в темноте, недовольная собой, она выдумывала ее — из книг, из сказок, которые доселе не пользовались ее милостью, особенно из тех, что рассказывали о колдовстве, заклинаниях и других незаконных деяниях. Она даже попросила удивленную миссис Бингем почитать из Библии:
— Знаешь, откуда, — упрашивала ее Стивен, — то место, которое читали в церкви в прошлое воскресенье, про Саула и про ведьму, ее звали Эдна или вроде того — там, где она заставляет кого-то возникнуть, потому что царь забыл, какой он на вид.
Но если молитвы не помогали Стивен, то заклинания и вовсе не помогли; они как будто сработали в обратную сторону, потому что она увидела не то создание, что желала увидеть, но совсем другое. Ибо у Коллинс теперь был серьезнейший соперник, который недавно появился в стойле. У него не было настоящего «колена домработницы», но зато у него были четыре такие интересные ноги коричневого цвета — на две ноги больше, да еще в придачу хвост, это уже было совсем нечестно по отношению к Коллинс! На это рождество, когда Стивен исполнилось восемь лет, сэр Филип купил ей гнедого пони; она училась ездить на нем и уже кое-чему научилась, будучи по природе ловкой и бесстрашной. Последовали довольно горячие споры с Анной из-за того, что Стивен упорно стремилась сидеть в седле по-мужски. В этом она показала себя большой упрямицей, сваливаясь каждый раз, когда пыталась садиться в дамское седло — все эти падения были шиты белыми нитками, но этого оказалось достаточно, чтобы заставить Анну смириться.
И теперь Стивен проводила долгие часы в конюшне, важно расхаживая в вельветовых бриджах и по-свойски переговариваясь с Вильямсом, старым конюхом, в сердце которого нашлось место для ребенка.
Она говорила: «Н-но, лошадка!» тем же тоном, что и Вильямс; или, с претензией на познания, которыми на самом деле далеко не обладала: «Вроде как у него щетка слегка распухла? Кажется распухшей; что, если наложить хорошую мокрую повязку?» Тогда Вильям почесывал свой заросший щетиной подбородок, как будто обдумывал эту мысль: «Может, так, а может, и не так», — мудро высказывался он.
Теперь она обожала запах конюшни; он был куда более завлекательным, чем запах Коллинс — когда она выходила из дома, то пахла мылом «Эразмик», и как сладок ей был когда-то этот аромат! А пони! Такой сильный, совершенно послушный, с круглыми нежными глазами и большим храбрым сердцем — конечно, он куда больше был достоин уважения, чем Коллинс, которая так обошлась с тобой из-за этого лакея! И все же, и все же… ты была чем-то обязана Коллинс, просто потому, что ты ее любила, хотя и не могла больше любить. Все это так беспокоило, все эти напряженные раздумья, когда ты просто хотела радоваться новому пони! Стивен стояла, почесывая подбородок, почти в точности подражая жесту Вильямса. Она не могла только воспроизвести шорох щетины, но, несмотря на это упущение, этот жест успокаивал ее.
Потом однажды утром ее озарило:
— Иди-ка сюда, лошадка! — скомандовала она, шлепнув пони по крупу. — Иди сюда, и дай я подберусь к твоему уху, потому что я хочу тебе сказать кое-что очень важное. — Прижавшись щекой к крепкой шее пони, она тихо сказала: — Теперь ты — больше не ты, теперь ты будешь Коллинс!
Так что Коллинс с комфортом сменила свое местонахождение. Это было последнее усилие Стивен сохранить память о ней.
2Пришел день, когда Стивен выехала вместе с отцом на охоту, славный и памятный день. Бок о бок они рысцой выехали из ворот, и жена привратника невольно улыбнулась, глядя на Стивен, сидевшую по-мужски на своем ловком гнедом пони, так забавно похожую на сэра Филипа.
— Какая жалость, что она не мальчик, наша юная леди, — сказала она мужу.
Было утро, безветренное и слегка морозное, такое утро, когда к северу от изгородей дорога становится скользкой; когда дым из труб на фермах поднимается прямо, как шомпол; когда запах горящих поленьев или хвороста, уже оставшись позади, все еще задерживается в ноздрях. Утро, чистое, как хрусталь, как глоток ключевой воды — такие утра хороши в молодости.
Пони усердно шел по дороге, кусая уздечку; его пробирала радостная дрожь, ведь он был не новичком в этих делах; он знал, что значат в конюшне такие чудеса, как большие порции зерна ранним утром, и долгие приготовления, и розовые попоны с медными пуговицами, как на охотничьей куртке сэра Филипа. Он резвился, охваченный волнением, требуя определенного мастерства со стороны наездника; но руки ребенка были сильными, зато очень нежными — она обладала этим редким даром, позволяющим идеально править лошадью.
«Это лучше, чем быть молодым Нельсоном, — думала Стивен, — потому что я счастлива, оставаясь сама собой».
Сэр Филип удовлетворенно поглядывал на дочь; на нее стоит посмотреть, решил он. И все же его довольство было не совсем полным, поэтому он снова отворачивался, вздыхая, потому что в эти дни он почему-то стал вздыхать из-за Стивен.
Людей было много. Ребенка заметили; полковник Энтрим, распорядитель охоты, подъехал и любезно заговорил:
— Хороший у тебя пони, но ему нужна твердая рука! — И затем ее отцу: — Она удержится в седле по-мужски, Филипп? Вайолет учится ездить верхом, но в дамском седле, мне это больше по душе — никогда не думал, что девочки способны на хорошую посадку; они не созданы для этого, у них нет нужных мускулов; хотя, разумеется, она удержится за счет равновесия.
Стивен вспыхнула. «Несомненно, она удержится за счет равновесия!» Эти слова ранили, очень глубоко ранили. Вайолет учится ездить в дамском седле — эта маленькая пухлая дурочка, которая визжит, если ее ущипнуть; это вечно испуганное существо, сделанное из муслина, бантиков и кудряшек, которые завиваются вокруг нянькиного пальца! Да Вайолет, как придет на чай, так обязательно заревет, а когда играет, обязательно поранится! У нее жирные дряблые ноги, как у тряпичной куклы — и тебя, Стивен, сравнивают с Вайолет! Конечно, это смешно, и все же вдруг ты чувствуешь себя не такой уж и впечатляющей в своих прекрасных бриджах для верховой езды. Ты чувствуешь себя — ну, не то чтобы глупой, но смущенной, не в своей тарелке, слегка неправильной. Как будто ты снова играешь в молодого Нельсона и просто притворяешься.
Но ты говоришь:
— У меня есть мускулы, правда, папа? Вильямс говорит, у меня уже хорошие мускулы для верховой езды! — а затем пришпориваешь пони каблуками, и он шарахается, пятясь и лягаясь. А ты держишься на его спине, как примагниченная. Неужели этого недостаточно, чтобы их убедить?
— Держись крепче, Стивен! — слышится предупреждающий голос сэра Филипа. А потом голос распорядителя:
— Признаюсь, у нее прекрасная посадка — Вайолет немножко побаивается лошади, но, я думаю, она еще станет уверенной; я надеюсь на это.
И вот собаки выбегают по направлению к логову, виляя хвостами — они похожи на армию со знаменами.
— Эй, Звездочка! Фантазия! Ко мне, малышка! Игривый, ко мне, Игривый!
Длинные кнуты защелкали с удивительной точностью, жаля бока и задевая лопатки, пока четвероногие амазонки смыкали ряды, готовясь к серьезному делу.
— Эй, Игривый!
Хлысты щелкали, лошади шарахались; конь Стивен требовал полного внимания. Теперь у нее не было времени ни на раздумья о своих мускулах, ни на обиды — она могла думать лишь о том существе, чьи бока сжимали ее маленькие колени.
