Жан де Лафонтен - Любовь Психеи и Купидона
Психея сначала гуляла только по саду, не решаясь забираться в лес, хоть ее и уверяли, что она может встретить там лишь дриад, но ни одного фавна. Затем, однако, она стала смелее.
Однажды, привлеченная красотой какого-то ручейка, она незаметно для себя устремилась вверх по его извилистому руслу. Блуждая так, она добралась до его истока. Им оказался довольно просторный грот, где в водоем, созданный руками природы, стекала по каменному ложу серебряная струйка воды, навевавшая своим журчанием сладостный сон.
Психея не удержалась и вошла в грот. Пока она осматривала его уголки, свет, который все время ослабевал, вдруг совершенно померк. Тут было от чего затрепетать, но Психея просто не успела испугаться: ее сразу же успокоил хорошо ей знакомый голос — то был ее супруг. Он приблизился к ней, усадил ее на — замшелую скамью, поцеловал ей руку и, опустившись к ее ногам, сказал со вздохом:
— Значит, лишь красоте ручейка обязан я столь приятной встречей? Но зачем я обязан ею не любви? Ах, Психея, Психея! Вижу я, что моя страсть и твоя юность еще не столковались между собой. Если бы ты умела любить, то искала бы тишины и одиночества более усердно, чем ты теперь избегаешь их. Ты стремилась бы в дикие пещеры и скоро усвоила бы, что из всех мест, где приносятся жертвы богу влюбленных, ему милей всего те, где можно приносить ему такие жертвы тайком. Нет, ты меня не любишь!
— Но кого же, по-твоему, должна я любить? — спросила Психея.
— Мужа, — был ей ответ, — которого ты представляешь себе таким, каким желаешь, и которому можешь приписать такую красоту, какая тебе угодна.
— Да, но она, быть может, не соответствует действительности, — возразила красавица. — Тут открывается большой простор для фантазии. Я слышала, что не только каждый народ, но и каждый человек имеет свои особые пристрастия. Амазонка вообразила бы себе мужа, красота которого может привести женщину в трепет, — мужа, подобного Марсу, ну, а я вообразила бы себе супруга, похожего на Амура. Женщина меланхолическая наделила бы своего избранника серьезным характером; я же, склонная к веселью, представила бы себе его весельчаком. Думаю, что тебе было бы приятно, если бы я мысленно наградила тебя хрупкой красотой, хотя, возможно, была бы неправа.
— Как бы то ни было, — заметил муж, — ты, наверно, не дожидалась этой минуты, чтобы наделить своего супруга соответствующим обликом. Прошу, скажи мне, на кого я похож?
— В моем представлении, — продолжала красавица, — выражение твоего лица исполнено нежности, но в такой же мере и лукавства: тонкие черты лица, улыбающиеся и живые глаза, вид возмужалый и вместе с тем юный, на этот счет невозможно ошибиться. Но я не знаю, эфиоп ты или грек; когда я наделяю тебя совершенной красотой, мысль о том, что ты «чудовище», отравляет мне всю радость. Вот почему мне кажется, что было бы проще и лучше всего дозволить мне тебя увидеть.
Муж пожал ей руку и с великой нежностью прошептал:
— Это невозможно по причинам, которых я не могу тебе назвать.
— Тогда я тоже не могу тебя любить! — внезапно воскликнула Психея. Она сразу же пожалела об этом, тем более что слова, произнесенные ею, не соответствовали истинным ее мыслям. Но что поделать — сказанного слова не воротишь! Тщетно пыталась она загладить свою оплошность ласками: у ее мужа так сжалось сердце, что некоторое время он не мог вымолвить ни слова. Наконец, он прервал молчание вздохом, на который она сразу ответила таким же вздохом, но только слегка неуверенным. Ей припомнились слова оракула. Как примирить их со страстной нежностью, чувствовавшейся во всех словах и жестах ее супруга? Станет ли тот, кто отравляет, испепеляет, тот, для кого мука другого существа — лишь забава, — станет ли он вздыхать из-за случайно вырвавшегося слова? Это казалось нашей героине совершенно невероятным; и в самом деле, такая нежность со стороны чудовища была бы чем-то неслыханным. Вздохи сменились слезами, слезы — жалобами. Все это было весьма приятно нашей красавице; но так как он говорил слишком трогательные слова, она не могла этого долго выдержать и сначала зажала ему рот рукою, а затем своими устами и поцелуем, более убедительным, чем все речи в мире, уверила его в том, что, оставайся он невидимкой и каким угодно чудовищем, она все равно не перестанет его любить. Так закончилось их приключение в гроте, а за ним последовал ряд других в том же духе.
Наша героиня не забыла того, что сказал ее супруг. Мечты нередко увлекали ее в самые удаленные уголки прелестного парка, где она так отдавалась своим грезам, что ночь застигала ее раньше, чем она успевала добраться до дому. В таких случаях муж спешил к ней на своей окутанной сумраком колеснице и, усадив супругу рядом с собой, катал ее по саду под журчанье фонтанов. И снова сады оглашались уверениями, клятвами, страстными речами, порою прерываемыми поцелуем — не одним из тех, какими обмениваются муж и жена (что может быть более пресным?), но поцелуем влюбленных, у которых все радости еще впереди.
И все же для полного счастья Психее чего-то недоставало. Вы догадываетесь, что я имею в виду прихоть ее мужа, его упорное желание оставаться незримым. Человечество так и не нашло объяснения этому. Чем объяснялось такое странное решение? Уроды часто любят показывать свои лица, в этом нет ничего удивительного; но когда человек привлекательной наружности утаивает свои черты, в этом есть что-то неестественное, поистине чудовищное. Пытаясь разгадать эту тайну, вот какое я нашел объяснение в одной рукописи, с которой недавно познакомился.
Однажды по своему обыкновению наши любовники беседовали, и юная супруга, все время думавшая, как бы ей ухитриться увидеть собственного мужа, не упустила случая завести с ним об этом речь. Разговаривая о том, о сем, она, наконец, навела речь на диковины их дворца. После того как красавица закончила перечисление того, что ей здесь особенно понравилось, оказалось, что, по ее мнению, главного-то и недостает. Мужу было вполне ясно, на что она намекает, но так как споры между любящими нередко приводят к благим результатам, он попросил ее выразиться яснее и растолковать ему, чего же это столь важного здесь не хватает. Ведь он приказал феям, чтобы ни в чем не было недостатка.
— Причем здесь феи? — воскликнула красавица. — Хочешь ли ты, чтобы я была вполне счастлива? Я могу указать тебе совсем простой способ, как этого достигнуть. Надо только… Но я уже столько раз тебе это говорила, хоть и без всякой пользы… Стоит ли еще раз повторять то же самое?
— Нет, нет, не бойся наскучить мне, — подхватил муж. — Я хочу, чтобы ты поступила со мной, как поступают с богами: им приятно, чтобы их сто раз просили об одном и том же. А кто тебе сказал, что я не той же породы, что они?
Наша героиня, расхрабрившись после этих слов, ответила ему:
— Раз уж ты разрешаешь мне это, я скажу, что весь твой дворец, все его убранство, все твои сады не возместят мне ни одной минуты твоего отсутствия, а ты хочешь сделать его вечным, ибо я не могу считать, что ты со мной, если я тебя не вижу. Я прикасаюсь к тебе, — продолжала она, — и чувствую, что у тебя есть рот, нос, глаза, лицо — все на своем месте, и, как мне представляется, все это прилажено так, что лучше и не бывает; но я не могу быть в этом уверенной, пока телесное присутствие, о котором ты говоришь, остается для меня только духовным.
— Духовным? — воскликнул супруг.
— Объясни мне хотя бы причины твоего упорства, — перебила его Психея.
— Я не могу перечислить тебе все причины, — продолжал супруг, — но чтобы хоть отчасти удовлетворить тебя, скажу: оцени сама наше положение, и ты должна будешь признать, что для нас обоих лучше, чтобы все осталось как есть. Прежде всего, уверена ли ты, что как только все твои желания будут удовлетворены, ты не почувствуешь скуку? Сами боги частенько скучают и вынуждены от времени до времени придумывать себе желания и тревоги. Как видишь, от полного удовлетворения желаний до лютой тоски — один шаг! Что касается меня, то видеть, как ты терзаешься любопытством, доставляет мне огромное удовольствие, особенно потому, что твое воображение не рисует себе какого-нибудь «чудовища», я хочу сказать, потому что ты не представляешь себе меня в каком-либо не особенно приятном образе. И чтобы указать тебе более непосредственную причину, скажу: ты не можешь не ощущать во мне чего-то сверхъестественного. А это значит, что я либо бог, либо демон, либо, наконец, волшебник. Если ты считаешь, что я демон, ты должна находить меня отвратительным, если я бог, ты должна перестать любить меня или по крайней мере перестать любить с прежним пылом, ибо редко бывает, что богов любят так же страстно, как людей. Что касается третьей возможности, то бывают приятные волшебники, и я могу оказаться одним из таких; впрочем, может быть, что я демон, бог и волшебник в одном лице. Поэтому самое лучшее для тебя пребывать в неуверенности, чтобы у тебя всегда было чего желать. До этого секрета еще никто не додумался. Поверь мне, и пусть меж нами все остается, как было: я знаю, я ведь должен знать, что такое любовь.
