Эрих Ремарк - Время жить и время умирать
Они проснулась. Подвал вздрагивал. В ушах стоял звон. Отовсюду валился мусор. За селом неистовствовали зенитки.
— Вылезай скорее! — крикнул кто-то из недавно прибывшего пополнения.
— Тише! Не зажигать огня!
— Вылазь из крысоловки!
— Болван! А куда? Тише! Какого дьявола! Новобранцы вы, что ли?
Глухим ударом снова тряхнуло подвал. Что-то обвалилось во мраке. С грохотом и звоном посыпались кирпичи, мусор, доски. Через пробоину в потолке видны были вспышки тусклых молний.
— Тут людей засыпало!
— Тише! Только часть стены обвалилась!
— Вылезай, пока не придушило!
На бледном фоне входа замелькали фигуры.
— Идиоты! — ругался кто-то. — Сидите уж! Тут хоть осколков нет!
Но многие и не думали об осколках. Они не надеялись на этот необорудованный подвал и были правы; впрочем, так же, как и те, кто решил остаться в нем. Все — дело случая; могло засыпать, могло и убить осколком.
Люди ждали, притаив дыхание; под ложечкой сосало: они ждали следующего попадания. Вот сейчас… Но его не было. Вместо этого они услышали несколько взрывов уже гораздо более отдаленных, быстро следовавших один за другим.
— Черт! — бранился кто-то, — где же наши истребители?
— Над Англией.
— Молчать! — крикнул Мюкке.
— Над Сталинградом! — сказал Иммерман.
— Молчать!
В перерывах между, лаем зениток вдруг донесся шум моторов.
— Вот они! — воскликнул Штейнбреннер. — Вот наши!
Все прислушались. Сквозь вой и рев просочилась трескотня пулеметов. Затем, один за другим, раздались три взрыва. Совсем близко, за селом. Тусклый свет промчался через подвал, и в тот же миг в него ринулось что-то яростно-белое, красное, зеленое. Земля приподнялась и треснула в вихре грома, молний и мрака. Сквозь затихающие раскаты взрывов донеслись крики людей; в подвале со скрежетом обваливались стены. Гребер стал ощупью пробираться под осыпавшейся дождем штукатуркой. Церковь! — подумал он и вдруг ощутил себя таким опустошенным, словно от него осталась только кожа, а все другое выдавила воздушная волна. Выход из подвала уцелел; его серое пятно проступило сквозь темноту, как только ослепленные глаза опять начали видеть. Гребер пошевелил руками и ногами. Целы.
— Черт! — буркнул рядом с ним Зауэр. — Вот это близко. По-моему, весь подвал разнесло.
Они переползли к другой стене. Грохот возобновился. Сквозь него по временам доносилась команда Мюкке. Осколок кирпича угодил ему в лоб. По лицу текла кровь, казавшаяся черной в неверных вспышках света.
— А ну-ка! Беритесь все! Откапывать! Кого нет?
Никто не ответил. Вопрос был слишком дурацкий. Гребер и Зауэр расчищали щебень и кирпичи. Работа подвигалась медленно. Мешали железные балки и тяжелые обломки. Люди почти ничего не видели. Только бледное небо да пламя взрывов.
Гребер отгреб штукатурку и пополз вдоль завалившейся стены подвала. Он склонился над щебнем и шарил вокруг себя руками, напряженно вслушиваясь, не донесутся ли сквозь грохот крики о помощи или стоны, и ощупывал обломки — нет ли среди них человеческих тел. Лучше так, чем действовать наугад. Ведь людей засыпало, дорога каждая минута.
Вдруг он наткнулся на руку, которая шевелилась.
— Тут есть кто-то! — воскликнул Гребер и стал искать голову. Но головы не обнаружил и потянул к себе руку. — Где ты? Скажи хоть слово! Назови себя! Где ты? — кричал он.
— Здесь… — прошептал у самого уха засыпанный человек, когда стрельба на минуту стихла. — Не тяни. Меня крепко придавило.
Рука опять зашевелилась. Гребер торопливо расшвыривал штукатурку. Нашел лицо. Нащупал рот.
— Сюда! — закричал он. — Помогите мне!
Только два-три человека могли работать в этом закоулке. Гребер услышал голос Штейнбреннера:
— Заходи с той стороны! Смотри, чтоб лицо не завалило! Мы будем копать отсюда!
Гребер прижался к стене. Остальные лихорадочно работали в темноте.
— Кто это? — спросил Зауэр.
— Не знаю. — Гребер наклонился к засыпанному. — Кто ты?
Засыпанный что-то проговорил. Но Гребер ничего не разобрал. Рядом с ним копали другие. Они разгребали и оттаскивали обломки.
— Еще жив? — спросил Штейнбреннер.
Гребер провел рукой по лицу засыпанного. Оно было неподвижно.
— Не знаю, — ответил он. — Несколько минут назад был жив.
Опять раздался грохот. Гребер наклонился к самому лицу засыпанного.
— Сейчас мы тебя вытащим! — крикнул он. — Ты меня слышишь?
Ему показалось, что щеки его коснулось едва ощутимое дыхание, но он не был в этом уверен. Рядом сопели от натуги Штейнбреннер, Зауэр и Шнейдер.
— Он больше не отвечает.
— Не пойдет дело! — Зауэр всадил свою лопату с такой силой, что она зазвенела. — Железные стропила мешают да и обломки, видишь, какие здоровенные. Тут свет нужен да инструмент.
— Никакого света! — крикнул Мюкке. — За свет — расстрел!
Они и сами понимали, что зажигать свет при воздушном налете — самоубийство.
— Болван, идиот! — выругался Шнейдер. — Нашел кого учить.
— Разве этакие глыбы своротишь! Надо подождать, пока светлее будет, — сказал другой.
— Да.
Гребер присел на корточки у стены. Он уставился в небо, которое обрушивало на подвал свои неистовые громы. Все перемешалось. Он слышал только незримое беснование смерти. В этом не было ничего исключительного. Сколько раз он так сидел и пережидал, а бывало и похуже, чем сегодня.
Гребер осторожно провел рукой по незнакомому лицу. Теперь оно уже не было покрыто пылью и мусором. Нащупал губы. Потом зубы. И ощутил, как они слегка укусили его за палец. Затем опять, чуть сильнее, и разжались.
— Он еще жив, — сказал Гребер.
— Скажи ему, что двое побежали за инструментами.
Гребер снова прикоснулся к губам засыпанного. Они уже не шевелились. Поискал руку среди мусора и стиснул ее. Но ничего не почувствовал в ответ. Гребер продолжал держать руку: это было все, что он мог сделать. Так он сидел и ждал, пока не кончится налет.
Вскоре принесли инструменты и откопали засыпанного. Оказалось — Ламмерс. Это был щуплый малый в очках. Нашли и очки. Они валялись в нескольких шагах, целые и невредимые. Ламмерс был мертв.
Гребер вместе с Шнейдеров заступил в караул. В воздухе стояла мгла, и пахло как обычно после бомбежек. Одна стена церкви рухнула, а также дом, который занимал ротный командир. Гребер спрашивал себя — жив ли Раэ. Потом увидел в полумраке его тощую и длинную фигуру, стоявшую за домом. Раэ наблюдал, как убирают развалины церкви. Часть раненых засыпало. Остальных уложили здесь же — на одеялах и плащ-палатках. Они не стонали. Их взоры были обращены к небу. Но не с мольбою о помощи: они боялись неба. Гребер прошел мимо только что образовавшихся воронок. Оттуда тянуло вонью, и они зияли среди снега такой чернотой, словно были бездонными. Над воронками уже клубился туман. Под холмом, на котором они похоронили Рейке, чернела воронка поменьше.
— Пригодится вместо могилы, — сказал Шнейдер.
— Да, мертвецов хватит…
Гребер покачал головой.
— А откуда землю возьмешь? Чем засыпешь?
— Можно взять с краев.
— Ничего не выйдет. Все равно останется яма, с землей не сровняешь. Проще вырыть могилы.
Шнейдер поскреб рыжую бороду.
— Разве могила должна обязательно быть выше, чем земля вокруг?
— Ну, не обязательно. Просто мы так привыкли.
Они пошли дальше. Гребер увидел, что с могилы Рейке исчез крест. Его, видно, отшвырнуло взрывной волной куда-то в темноту.
Шнейдер остановился и прислушался.
— Вот он, твой отпуск, — сказал Шнейдер.
Оба прислушались. Фронт вдруг ожил. Над горизонтом повисли осветительные ракеты. Артиллерийский огонь усилился и стал равномернее. Донесся визг и разрывы мин.
— Ураганный огонь, — сказал Шнейдер. — Значит, опять на передовую. Отпуск полетел к чертям!
— Да.
Они продолжали слушать. Шнейдер был прав. То, что происходило, отнюдь не напоминало атаку местного значения. На этом беспокойном участке фронта начиналась усиленная артподготовка. Завтра чуть свет надо ждать общего наступления. Надвинувшийся к ночи туман становился все непроницаемее. Русские, вероятно, пойдут в наступление, прикрываясь туманом, как две недели назад, когда рота Гребера потеряла сорок два человека.
Значит, отпуск — прости-прощай. Да Гребер и раньше не очень-то в него верил. Он даже родителям не написал, что, может быть, приедет. С тех пор, как его взяли в армию, он только два раза побывал дома; это было так давно, словно он домой и не ездил. Почти два года? Нет, двадцать лет… Но ему было все равно. Даже горечи он не чувствовал. Только пустоту.
— В какую сторону пойдешь? — спросил он Шнейдера.
— Все равно. Ну, хоть вправо…
— Ладно. Тогда я обойду слева.
Наплывал туман и становился все гуще. Точно они брели в темном молочном супе. Суп доходил им уже до горла, вздымался волнами и холодно кипел. Голова Шнейдера уплыла прочь. Гребер широкой дугой обогнул деревню слева. Время от времени он нырял в туман, потом снова выплывал и видел на краю этих молочных волн разноцветные огни фронта. Обстрел все усиливался.
