Чарльз Ливер - Семейство Доддов за границей
Потому я пошелъ къ замку, чтобъ лечь опасно-больнымъ, какъ вдругъ послышалось громкое нѣмецкое хлопанье кнутомъ. Я стремглавъ бросился къ воротамъ и подбѣжалъ въ ту самую минуту, какъ четверка лошадей, храпя и задыхаясь, примчала дорожную коляску. Моррисъ выпрыгнулъ и, схвативъ мою руку, съ необыкновеннымъ въ его голосѣ участіемъ сказалъ:
— Не поздно? не поздно еще?
— Нѣтъ, отвѣчалъ я: — ваша записка предостерегла меня.
Между-тѣмъ вышелъ изъ экипажа другой джентльменъ, незнакомый мнѣ.
— Прежде всего, сказалъ Моррисъ. — позвольте представить вамъ моего друга, графа Адельберга, который, что для васъ будетъ пріятно, говоритъ поанглійски.
Мы поклонились и пожали руки.
— По необыкновенно-счастливому случаю, продолжалъ Моррисъ:- графъ сидѣлъ у меня, когда принесли ваше письмо. Взглянувъ на почтовый штемпель, онъ сказалъ: „а, у васъ есть корреспондентъ въ моемъ уголкѣ: кто жь это?“ Желая разузнать отъ графа о женихѣ, я сказалъ ему, что вы пишете; онъ съ изумленіемъ вскрикнулъ: „ужели? Дѣйствительно ли это правда?“
Но, милый Порсель, я не могу пересказывать сцены, которая поразила меня тогда, о которой почти невыносимо и вспоминать. Не буду возобновлять въ себѣ мученія и униженія, какія испыталъ я въ ту минуту. Скажу все въ двухъ словахъ. Графъ Адельбергъ — владѣлецъ Вольтентельзскаго Замка; Вольтеншетеры — его управители. Мнимый баронъ — пройдоха, который отправился въ Боннъ искать счастья, а не учиться. Обыкновенная нѣмецкая идея, что каждый англичанинъ — мильйонеръ и даетъ за дочерью горы золота, пробудила въ немъ мысль выдавать себя за богатаго аристократа и, посредствомъ этого, найдти невѣсту съ хорошимъ приданымъ, обольщающуюся иностранными титулами. Много представлялось ему затрудненій при исполненіи такой мысли, но онъ умѣлъ преодолѣть, или избѣжать ихъ. Такъ, напримѣръ, онъ не поѣхалъ за нами въ Баденъ, гдѣ обманъ не могъ скрыться; точно-такъ же спряталъ отъ насъ своего отца, мужиковатость котораго изобличила бы самозванство. Изъ служителей замка, хитрыхъ онъ завлекъ въ свои сообщники, недогадливыхъ умѣлъ провесть. Однимъ словомъ: была придумана и удачно исполнена хитрая затѣя обмануть людей, которые, по своей недальновидности и пошлымъ претензіямъ, могли бы поддаться гораздо-менѣе ловкому обману.
Я выходилъ изъ себя, выслушавъ это объясненіе. Они раза два или три должны были силою удерживать меня, чтобъ я не бросился въ домъ и не кинулся, въ бѣшенствѣ, на негодяя. Моррисъ урезонивалъ меня болѣе часа. И графъ доказывалъ, что мы теперь всѣми силами должны стараться объ одномъ: чтобъ исторія наша не разгласилась, не разнеслась повсюду. Онъ съ необыкновенною деликатностью объяснялъ нашъ промахъ незнаніемъ Германіи, и изъявлялъ свое сожалѣніе о нашей непріятности съ удивительнымъ тактомъ истинно-свѣтскаго человѣка. Всѣ слабые упреки совѣсти за участіе въ обманѣ съ нашей стороны совершенно заглушены были во мнѣ чувствомъ обиды, и я рѣшительно позабылъ тогда воображаемыя земли и графства, которыми такъ щедро надѣлялъ невѣсту.
Первымъ нашимъ вопросомъ было: что теперь дѣлать? Графъ съ большою любезностью и гостепріимствомъ говорилъ, что мы должны остаться въ замкѣ по-крайней-мѣрѣ на нѣсколько дней; онъ убѣждалъ меня, что это единственное средство уничтожить всякіе слухи и толки, могущіе возникнуть о нашемъ приключеніи. Онъ доказывалъ свое мнѣніе множествомъ основательныхъ и деликатныхъ соображеній; но Моррисъ совершенно согласился со мною, что лучше всего намъ уѣхать; что намъ въ замкѣ невозможно оставаться ни на одинъ день.
Вслѣдъ затѣмъ надобно было сообщить пріятную новость мистриссъ Д. Быть-можетъ, вы, милый Томъ, несмотря на старую нашу дружбу, назовете меня человѣкомъ съ дурнымъ сердцемъ, но все-таки скажу вамъ чистую правду: для меня было бы достаточною отрадою за все униженіе, за весь позоръ мой, еслибъ мнѣ позволили лично изложить сущность дѣла мистриссъ Д., прославить ея геніальное умѣнье отдавать дочерей замужъ и поздравить ее съ великолѣпными успѣхами. Я сердечно убѣжденъ, что, при тогдашнемъ расположеніи духа, говоря на такую прекрасную тэму, я довелъ бы ее до бѣшенства, отчаянія, стыда. Но Моррисъ объявилъ рѣшительное свое несогласіе. Онъ принялъ исключительно на себя обязанность объясниться, даже взялъ съ меня торжественное обѣщаніе не вмѣшиваться въ переговоры; этого мало: онъ уговаривалъ меня бросить планы мщенія молодому плуту, который такъ жестоко оскорбилъ насъ.
Не имѣю терпѣнія повторять его доказательства. Сущность ихъ состояла въ томъ, что настоятельнѣйшая необходимость требовала потушить дѣло и удалиться оттуда, гдѣ оно загорѣлось. Мнѣ кажется, что никогда не прощу я себѣ за то, что уступилъ въ этомъ Моррису. Много у меня долговъ, уплата которыхъ не безпокоитъ мою совѣсть; но не уплатить хлыстомъ долга своего этому молодцу, сознавать, что далъ слово не производить этой уплаты — это чувство невыразимо-унизительно. Я объяснялъ это Моррису; доказывалъ, что, принимая его систему, готовлю себѣ надолго тайныя душевныя мученія; предлагалъ даже удовольствоваться десятиминутнымъ сеансомъ съ Вольфеншеферомъ наединѣ при посредничествѣ кнута: содержаніе бесѣды осталось бы извѣстно только мнѣ и ему. Но Моррисъ не хотѣлъ о томъ и слышать. И если приключеніе наше разгласится въ обществѣ, то, признаюсь, этотъ пунктъ будетъ самымъ прискорбнѣйшимъ для меня.
Не умѣю сказать вамъ, какъ я далъ уговорить себя, какъ рѣшился дать обѣщаніе, столь противное моей натурѣ и правиламъ моей родины. Единственное возможное объясненіе — вліяніе заграничнаго климата. Что же выигралъ я своею слабостью? одно утѣшеніе: не могу покойно спать съ того времени, потерялъ аппетитъ, чувствую мученіе въ душѣ; всѣ эти обстоятельства, хотя и непріятныя, убѣждаютъ меня, что, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, К. Дж. могъ бы быть прежнимъ К. Дж., и что хотя заграничная жизнь ослабила, но еще не совершенно погубила мой природный темпераментъ.
Однимъ словомъ: планъ нашъ былъ таковъ: я останусь съ графомъ въ его комнатѣ, а Моррисъ отправится объясняться къ мистриссъ Д.; послѣ того мы уѣдемъ въ каретѣ графа въ Констанцъ, гдѣ проживемъ недѣлю или двѣ, пока рѣшимъ, куда ѣхать далѣе и дадимъ время Каролинѣ, которая все еще гоститъ у старухи мистриссъ Моррисъ, возвратиться къ семейству.
Я сказалъ М., что не могу уѣхать далеко, дожидаясь денегъ (отъ васъ, милый Томъ) и М. сказалъ (славный человѣкъ!), что если двѣсти или триста фунтовъ будутъ для меня нелишними, то они готовы къ моимъ услугамъ. Конечно, Томъ, я отвѣчалъ, что не имѣю нималѣйшей нужды въ деньгахъ. Въ первый разъ въ жизни я отказался занять; но деликатность рѣшительно требовала того. Моррисъ покраснѣлъ, когда я отказался, и пробормоталъ какое-то извиненіе, что, быть-можетъ, оскорбилъ меня; и дѣйствительно, не могу сказать, чтобъ я не былъ сконфуженъ его предложеніемъ.
Хотя весь разговоръ этотъ происходилъ у воротъ, но едва мы съ графомъ Адельбергомъ вошли въ комнаты, какъ я увидѣлъ, что прибытіе графа уже извѣстно всему дому. Толпы служителей вышли встрѣчать его; но въ числѣ ихъ не было ни управителя, ни его сына.
— Пришлите Вольфеншеферовъ въ библіотеку, сказалъ графъ одному изъ лакеевъ и потомъ повелъ меня въ свою маленькую любимую комнату, ключъ отъ которой всегда бралъ съ собою. Онъ взялъ съ меня слово сидѣть тутъ до его возвращенія, и оставилъ наединѣ углубляться въ думы, неслишкомъ-пріятныя. Моррисъ ушелъ отправлять свою дипломатическую обязанность.
Я былъ погруженъ въ размышленіе о различныхъ впечатлѣніяхъ, которыя произведетъ на каждаго изъ насъ эта катастрофа, какъ въ комнату ко мнѣ вошелъ Моррисъ, необыкновенно-взволнованный, что вовсе не въ его характерѣ.
— Ну, что вы сказали ей? Какъ она приняла извѣстіе? спросилъ я.
— Удивительно! Мистриссъ Доддъ, кажется, мало вѣритъ моимъ словамъ, отвѣчалъ онъ, запинаясь:- то есть, не придаетъ имъ такого положительнаго значенія, внутренно не довѣряетъ справедливости открытія.
— Но вѣдь вы объяснили ей, что мы безчестно обмануты, нагло оскорблены?
— Я старался объяснить, сказалъ онъ, недоумѣвая:- старался самымъ деликатнѣйшимъ образомъ растолковать ей, какими низкими хитростями васъ обманывали; сказалъ, что, открывъ плутовство, я прискакалъ сюда изъ Бадена — къ счастью, еще во-время, чтобъ разоблачить его; но она почти не хотѣла и слушать меня: не обращая никакого вниманія на мои доказательства, она гнѣвалась на мою привычку мѣшаться въ чужія дѣла, на то, что я, не будучи никѣмъ прошенъ, занимаюсь тѣмъ, что до меня вовсе не касается; однимъ словомъ: она рѣшительно не хотѣла вѣрить мнѣ, приписывала участіе, принимаемое мною въ вашемъ семействѣ, низкимъ побужденіямъ, и сдѣлала нѣсколько невыгодныхъ замѣчаній о моемъ характерѣ.
— А дочь была тутъ?
— Миссъ Доддъ удалилась въ свою комнату вскорѣ послѣ того, какъ я началъ говорить; но мистриссъ Доддъ послала за нею, когда я уходилъ.
