Григорий Медынский - Честь
Во время разговора к майору Лагутину и заглянул Кирилл Петрович, но, заметив писателя, замялся.
– Я к вам, Василий Васильевич.
Майор Лагутин тоже взглянул на писателя и недовольно ответил:
– Ну, что за срочность? Видите, я занят.
Кирилл Петрович опять помялся, но то, с чем он пришел, действительно не терпело никаких отлагательств.
– Может быть, я мешаю? – спросил писатель и сделал движение, как бы собираясь встать.
– Да нет, нет! Пожалуйста! – ответил Василий Васильевич.
Майор Лагутин понял: произошло что-то очень важное, и он, конечно, не хотел, чтобы об этом говорили при постороннем человеке, каким он считал писателя. А тот тоже все понял.
«Ну это дудки! – сказал он сам себе. – Вы меня отсюда никакими силами не выкурите!»
И не выкурили – пришлось говорить при нем.
23
Может быть, Мишка Шевчук так и засиделся бы в своих «камышах», если бы не появился у него новый дружок, Афанасий Камолов. Он вошел в колонию незаметно и на приеме в кабинете у начальника больше отмалчивался, глядя на носки своих рыжих ботинок, а когда Максим Кузьмич приказал ему поднять глаза, он глянул холодно и жестко. («Этот убьет и не поморщится», – сказал про него потом майор Лагутин.)
Когда Камолова привели в одиннадцатое отделение – к Мишке, он чувствовал себя совершенно свободно. Мишка приметил его с первого же дня и быстро сошелся с ним. Сначала у них произошел короткий, мимолетный разговор, в котором они, однако, хорошо поняли друг друга, – оба считали себя «ворами», оба ненавидели актив и порядок. Потом они во время самоподготовки встретились за углом школы, но как следует обсудить все тоже не смогли – поблизости кто-то прошел, и, всегда настороженные и подозрительные, они сразу же разбежались. Но в основном они договорились держаться друг друга.
А тем временем у Мишки завязывались связи с Олегом Костанчи из девятого отделения. Началось это после того, как Костанчи сняли с поста командира отделения и поставили в общий строй. А не каждый ведь может легко перенести такой удар. С трудом перенес его и Костанчи. Словно соли в рану подсыпал ему еще Мишка:
– Что? Выперли?
– А тебе что? – огрызнулся Костанчи.
– А мне что? Выперли тебя, а не меня.
И опять обидное слово – выперли! Как будто бы очень просто: не переизбрали, ну сняли, выбрали другого – нет, «выперли!» А главное – кто? почему? И вот все рухнуло, и – становись в общий строй и пой песни. А разве легко брать тряпку и лезть под кровать или выносить грязную воду из-под умывальника? Разве не попирается здесь извечный, кажется, закон тщеславия – быть первым любой ценою, только первым. Поэтому в школе в свое время, не дотянув до первого ученика, Костанчи стал первым безобразником и организовал СБ – союз блатных. Поэтому в делах, к которым привела его наклонная дорожка СБ, он тоже оказался первым, и первым же ему мечталось быть и здесь, в колонии. Сначала на его пути стоял Дзюба, который тогда был командиром отделения: он был у ребят авторитетом, который нельзя было поколебать. Но Дзюба явно шел к освобождению, и после него… Кому же после него быть командиром, как не Костанчи? Отсюда – вся его тактика, активность, исполнительность и речи. И вот – все рухнуло! Ну как в пылу озлобления устоять перед насмешкой Мишки, потом – перед его намеками, перед россказнями о «веселой пятнице» и, наконец, перед сумбурными, но в то же время такими головокружительными планами. Была не была – зато можно отвести душу и показать себя.
Так «стакнулись» сначала трое, потом Костанчи привлек своего верного дружка Сеньку Венцеля и – с большими, правда, сомнениями – Илью Елкина, а Мишка высмотрел у себя еще одного, туповатого и грубоватого, вечно недовольного всем паренька. И образовалась группа. Это было мало – «шесть рыл», как говорил Мишка, стараясь сохранить тюремную терминологию, залог своей верности «преступному миру». А главное, это был всего один отряд – нужно было установить связь с другими, со всеми отрядами, чтобы в случае чего «подняться» всем.
Мишка пробовал и это, но дело подвигалось туго – лишь кое-где были у него на примете один-два человека, с которыми еще нужно встретиться и поговорить.
И вот Мишка разводит в кружке воды кусок мыла и выпивает, у него открывается жесточайший понос, и он ложится в санчасть. Сенька Венцель тогда обегает другие отделения, отыскивает «своих» и сообщает им приказ: «Кантуйтесь на больничку». И вот у врача прибавилось работы: у одного раскраснелись и загноились глаза, у другого поднялась температура, третий не дает дотронуться до ноги – не может ходить.
Так Мишка постепенно натягивал ниточки. Правда, в санчасть как-то приходил майор Лагутин, обошел всех больных, и Мишку вскоре выписали из санчасти, но кое-что сделать он успел.
И вот в колонии стали происходить непонятные события.
То в первом отделении, в печке, в золе, дежурный обнаружил «заточку», заостренный кусок полосового железа, и передал воспитателю. Все попытки установить, как он туда попал, ничего не принесли.
Потом в мастерской пропал молоток. Искали, искали – нет молотка!
– Да ладно! Найдется! – проговорил кто-то.
– Как так – найдется? – строго сказал Никодим Игнатьевич. – Найти, нужно, тогда и найдется! Никуда не пойдете, пока молоток не будет лежать на столе.
Стали искать и нашли молоток в самом невероятном месте – под лестницей, в каком-то хламе.
– Этот?
– Этот. Как он туда попал?
Никто не мог объяснить – все как будто работали, все были на месте. Никто не лазил под лестницу и в перерыв.
Неудачи Мишку только злили – приходилось прятаться не только от «чекистов», как звал он воспитателей, но и от ребят, на которых нельзя было понадеяться и положиться. Но это заставляло только еще больше хитрить и изворачиваться, а вместо молотка Мишка вынес из мастерской заточенный ромбовый напильник,
И вдруг Сенька Венцель прибежал к нему с неожиданной новостью: попался Афоня Камолов и сидит в изоляторе.
Что он? Как он? Устоит или «расколется», выдаст? И как он попался? Опять этот «студент»? Ну ладно, рожа подлая! Будет знать, что значит Мишка Карапет!
Тысяча вопросов завертелись в голове у Мишки: его могут в любую минуту прийти и взять – как быть? Сдаваться или сдвигать кровати к двери и отбиваться чем попало? Но никто за ним не приходил. Значит, Камолов не выдал. Но не выдал сейчас, может выдать завтра – там его сумеют согнуть. Значит, нужно спешить. И начальника пока нет, в Москву, говорят, уехал: нужно спешить! А со «студентом» что делать? С ним в первую очередь рассчитаться нужно!
Шевчук советуется с Костанчи, но что значит один Костанчи? Нужно поднимать всех.
И Мишка пишет записку, пишет печатными буквами, на всякий случай, если перехватят, чтобы не узнали по почерку:
«Привет ворам!
Жизнь наша совсем стала фуфлыжная, и всякая шушера над нами верх взяла, хватают и бросают в трюм, и некуда вору податься. Общественности нужно руки отбить и поставить свои порядки.
Смерть активу, привет ворам!»
24
Когда Шанский ехал в колонию, он больше всего боялся парада и фальши, опасаясь, что ему обязательно будут показывать одно хорошее и рассказывать тоже о самом хорошем и героическом. А ему хотелось знать буднично-обыкновенное. Не потому, что он отрицал героическое или пренебрегал им, а потому, что считал героику высшим выражением деловых будней. А люди хотят показать и похвалиться. Может быть, даже в этом нет ничего плохого. Но нужно прорваться, нужно обязательно прорваться через этот барьер показа и понять сущность. Лучше всего, если тебя не знают и ты можешь быть наблюдателем. Но ведь сохранить инкогнито почти невозможно. И потом – всегда ли при этом выявляется сущность? Тогда нужно войти в жизнь, в дело и заставить забыть о себе и из исследователя превратиться в деятеля, в участника жизни, и тогда сущность вышелушивается, как зерно ореха.
И тогда раскрывается новое, а в старом обнажаются невидимые до тех пор дополнительные грани.
Сколько недель и месяцев мучил Шанского неотвязный вопрос: в чем дело? Откуда у нас, в нашем действительно новом, действительно высоком обществе, – откуда у нас преступления? Шанский проверяет это на одной, другой, пятой, десятой судьбе, он узнает все новые и новые обстоятельства, новые и новые стороны жизни. Ребята были сыты, одеты, обуты и все-таки…
Колхоз. Как будто бы хороший: выполняет планы, принимает обязательства, борется, строится. А люди? Молодежь? Для председателя она – рабочая сила. А на самом деле это – люди, молодые люди, которым хочется и попеть, и поплясать, и повеселиться. А плясать можно под гармошку, а гармошка есть только у какого-нибудь Ваньки, а тот задирает нос, ему каждый раз нужно кланяться, а то и платить.
Поссорились с Ванькой: «А чего ему кланяться? Мы колхозники! Что мы, не можем купить свою гармошку, колхозную? Купим!» Пошли к председателю. А у того уборочная: «Есть мне время вашей чепухой заниматься!» Отказал, да еще и выругал. И вот нашлись дурные головы и решили продать воз каких-то отходов и на эти деньги купить гармошку. Воры? Воры. Нужно судить? Нужно судить. А председателя?
