Эмиль Золя - Радость жизни
— Да, да, лекарства! — пробормотал Шанто. — Попробуй заставить ее проглотить что-нибудь! Все они хотят только мяса.
Но Полина уже занялась дочкой Пруана, у которой вспухла щека.
— Как это ты ухитрилась?
— О дерево ударилась, барышня.
— О дерево?.. Похоже, что о край буфета.
Это была уже рослая скуластая девушка с большими блуждающими, как у сомнамбулы, глазами. Она тщетно старалась стоять перед барышней прямо, — ноги у нее подкашивались, язык заплетался.
— Да ты опять пьяна, несчастная! — воскликнула Полина, пристально глядя на нее.
— О, барышня, как вы это можете говорить!
— Ты пьяна и упала у себя дома, не так ли? Не знаю, право, что за бес в вас всех сидит… Садись, я сейчас принесу арники и бинт.
Полина делала ей перевязку, не переставая ее стыдить. Ну, можно ли девочке в ее годы напиваться вместе с родителями! Ведь они, пьяницы этакие, в один прекрасный день помрут от водки! Девочка слушала; помутневшие глаза ее слипались. Когда перевязка была окончена, она, запинаясь, пролепетала:
— Папа жалуется на боли, — я бы его натерла, если бы вы мне дали с собой немного камфарного спирта.
Полина и Шанто не могли удержаться от смеха.
— Ну нет, я знаю, куда пойдет мой спирт! Я дам тебе хлеба, хоть и уверена, что вы его продадите, а деньги пропьете… Сиди, Кюш тебя проводит.
Тут поднялся сын Кюша. Он был бос, в старых штанах и рваной рубахе, сквозь которую просвечивала загорелая исцарапанная кожа. С тех пор, как его мать стала отвратительной старухой, к ней больше не ходили мужчины, и теперь сын рыскал по всей округе, вербуя ей клиентов. Его можно было встретить на больших дорогах, он перепрыгивал через изгороди, проворный, как волчонок, и вел жизнь голодного зверя, который гонится за любой добычей. Это была крайняя степень нищеты и разврата, такое человеческое падение, что Полина, глядя на него, испытывала угрызения совести, словно она виновата в том, что мальчик живет в такой клоаке. Но при каждой попытке вырвать его из этих условий он убегал, потому что ненавидел труд и боялся потерять свободу.
— Если ты вернулся, — мягко сказала Полина, — значит, ты подумал о том, что я тебе говорила в прошлую субботу. Ты ходишь ко мне, — значит, в тебе еще осталось что-то хорошее… Ты не можешь больше вести такую скверную жизнь, а я не настолько богата, чтобы кормить тебя, если ты ничего не хочешь делать… Ты согласен на то, что я тебе предлагала?
Со времени своего разорения Полина, чтобы восполнить недостаток в деньгах, старалась привлечь к помощи беднякам других добрых людей. Доктор Казэнов добился того, что мать Кюша согласились принять в больницу для хронически больных в Байе, а сама Полина отложила сто франков на экипировку мальчика и нашла ему место на шербургской железной дороге.
Пока она говорила, мальчик стоял, опустив голову, и недоверчиво слушал ее.
— Так решено, правда? — продолжала Полина. — Ты проводишь мать, а затем отправишься на место.
Но как только Полина приблизилась к нему, он отскочил назад, не спуская с нее прищуренных глаз; ему показалось, что она хочет схватить его за руки.
— Что ты? — удивленно спросила девушка.
— Вы меня схватите и запрете… — проговорил он, глядя на нее, как затравленный дикий зверь. — Не хочу.
С этой минуты все уговоры были бесполезны. Он не перебивал ее и, казалось, соглашался со всеми ее доводами; но стоило Полине подняться с места, как он бросался к дверям. Он упрямо качал головой, отказываясь за себя и за мать потому, что предпочитал терпеть голод, но жить на свободе.
— Вон отсюда, бездельник! — крикнул наконец возмущенный Шанто. — Напрасно ты возишься с таким негодяем, Полина!
Руки девушки дрожали; она сознавала всю бесплодность своего милосердия, ее любовь к ближнему бессильна, если люди сами не хотят выбраться из своей нищеты. Махнув рукой, она сказала снисходительно и устало:
— Что делать, дядя, они страдают, есть ведь и они хотят.
Она поманила Кюша, чтобы дать ему, как всегда, хлеба и сорок су. Он снова попятился назад и наконец сказал:
— Положите на пол, а сами отойдите. Тогда возьму.
Так и пришлось сделать. Мальчик осторожно приблизился, не сводя глаз с Полины. Затем, схватив хлеб и деньги, он пустился наутек так, что только пятки засверкали.
— Дикарь! — крикнул Шанто. — Как-нибудь ночью он придет и всех нас передушит… Он такой же, как и та, дочь каторжника: я руку дам на отсечение, что это она на днях украла у меня фуляровый платок.
Слова его относились к маленькой Турмаль, деда которой, как и отца, недавно посадили в тюрьму. На скамье ждала Полину сейчас лишь она да еще дочь Пруана, одурманенная вином. Дочка Турмаля встала, сделав вид, будто не слышала, что ее обвиняют в воровстве, и тотчас принялась хныкать:
— Сжальтесь, добрая барышня… Нас теперь осталось только двое, мама да я. Каждый вечер приходят жандармы и колотят нас… у меня на теле живого места нет… Ах, милая барышня, мама помирает, нам бы немного денег, крепкого бульона, хорошего вина…
Шанто был возмущен этим враньем и беспокойно ерзал в своем кресле. Но Полина готова была отдать последнюю рубашку.
— Замолчи! — прошептала она. — Ты получила бы больше, если б поменьше болтала… Оставайся здесь, я пойду приготовлю тебе корзинку.
Полина вернулась, держа в руке старое лукошко из-под рыбы, в которое она положила хлеб, две бутылки вина и мясо. На террасе ее уже ждали новые посетители: маленькая Гонен со своей дочкой, которой было уже около двух лет. Шестнадцатилетняя мать выглядела очень хрупкой и еще не сложившейся; казалось, старшая сестра вывела на прогулку младшую. Ей было тяжело нести девочку, но она все-таки притащила ее с собой, зная, что барышня обожает детей и ни в чем не может им отказать.
— Боже, какая толстушка! — воскликнула Полина, взяв ребенка на руки. — И подумать только, что она всего на шесть месяцев старше нашего Поля!
Невольно она перевела печальный взгляд на мальчика, все еще спавшего на одеяле. Эта девочка-мать, родившая так рано, должна быть счастлива, что у нее такой крупный ребенок. А между тем она жалуется.
— Если бы вы знали, сколько она ест, барышня! У меня нет белья, мне не во что ее одеть… К тому же, с тех пор как умер отец, мать со своим мужиком насели на меня. Они обращаются со мной, как с самой последней тварью, и говорят, что если уж родить ребенка, то он должен приносить доход, а никак не убыток.
Отца девушки, старого калеку Гонена, однажды утром нашли мертвым в ящике из-под угля. Все тело у него было сплошь покрыто кровоподтеками, и полиция чуть было не вмешалась в это дело. А теперь мать и ее любовник поговаривали о том, что надо бы придушить эту малявку, потому что она их только объедает.
— Бедная крошка! — тихо проговорила Полина. — Я отложила кое-какие вещи, а сейчас вяжу ей чулочки…. Ты бы ее приносила почаще, здесь всегда есть молоко, можно было бы давать ей кашку… Я как-нибудь зайду к твоей матери и припугну ее, чтобы она тебе больше не грозила.
Маленькая Гонен опять взяла на руки свою дочку, а Полина приготовляла для нее сверток. Молоденькая мать держала на коленях свое дитя неумело, как девочка, играющая в куклы. В ее светлых глазах как будто застыло удивление: как же это она могла стать матерью? И хотя она кормила ребенка, она так неловко держала его у своей плоской груди, что казалось, вот-вот уронит; Полина однажды строго разбранила ее: вздумала перебрасываться камнями с дочкой Пруана, а ребенка посадила у края дороги на кучу булыжника, На террасу взошел аббат Ортер.
— Вот и доктор вместе с господином Лазаром! — возвестил он.
В ту же минуту послышался стук колес. Пока Мартен, с деревянной ногой, отводил лошадь на конюшню, доктор Казэнов показался со двора. Войдя, он крикнул:
— Веду вам молодца, который, видимо, не ночевал дома. Надеюсь, вы ему не оторвете голову!
За ним шел Лазар, чуть улыбаясь. Он быстро постарел, согнулся, лицо у него было землистого цвета; его снедала и разрушала тайная тревога. Должно быть, он намеревался объяснить причину своего опоздания, но в эту минуту во втором этаже кто-то с яростью захлопнул окно, остававшееся полуоткрытым.
— Луиза еще не готова, — объяснила Полина. — Она выйдет сию минуту.
Все переглянулись. Наступило минутное замешательство; этот громкий стук предвещал ссору. Лазар направился было к лестнице, но теперь предпочел дожидаться внизу. Он поцеловал отца и маленького Поля. Затем, пытаясь скрыть свое беспокойство, стал приставать к Полине.
— Отправь ты поскорее отсюда этот сброд, — сказал он недовольным тоном. — Ты ведь знаешь, что я не люблю, когда они вертятся тут под ногами.
Он говорил о трех девочках, сидевших на скамье. Полина поспешила дать приготовленный узелок маленькой Гонен.
— Ну, идите… — сказала она. — Вы обе проводите вашу подругу, а то она еще упадет… А ты будь умницей, хорошенько смотри за ребенком. Не забудь его на дороге…
