Ливиу Ребряну - Восстание
— Верно! — поддержали его остальные так дружно, словно он высказал их заветную мысль.
По дороге им встретились другие крестьяне и тоже увязались за ними. На площади перед корчмой, как на ярмарке, уже топталась толпа. Среди лихорадочно возбужденных мужиков сновали женщины и дети. Но говорили все тихо и скупо, каждое слово казалось тяжелым, как свинец. Лишь изредка — молнией из тяжелой тучи — вырывалось резкое слово, и толпа жадно ловила его на лету.
— А кто там, внутри? — спросил Василе Зидару, услышав в корчме шум.
— Да там много народу, — ответил Игнат Черчел, шнырявший в толпе от одного к другому. — Марин там, и меньшой сын Драгоша, и Петрикэ, Смарандин сын, немало их там, веселятся, видать, есть из-за чего…
— А из-за чего же? — продолжал расспрашивать Василе.
— Они-то знают! — таинственно пробормотал Игнат. — Да пусть их, правильно делают.
— Разве я тебе не говорил, Василе, что видел их ночью, когда они обратно шли и свистели? — с гордостью ввернул Леонте Орбишор. — Я вышел во двор поглядеть, как горит, и подумал еще про себя: кто ж это красного петуха пустил? Уж слишком большой пожар, да и занялось со всех сторон сразу, видно, много людей, руку приложили…
— Могли бы и нас упредить, а то потом еще скажут, что мы струсили, и оставят нас без нашей доли! — вмешался в разговор какой-то немощный, дряхлый старик.
— Кабы всех спрашивали, до скончания века с места бы не стронулись! — тем же таинственным тоном продолжал Игнат, будто был во многое посвящен.
— И то правда! — тихо поддержали его другие, покачивая головой.
В другой кучке, стоявшей чуть в стороне, раздался громкий хохот, и все колыхнулись туда. Послышался радостный и как будто завистливый голос:
— Значит, топор прихватил, Тодерицэ?.. Неужто как раз нынче собрался в лес за сушняком?
Вопрос показался до того нелепым, что по толпе прокатилась новая волна смеха. Тоадер Стрымбу с топором, висящим на левой руке, в наброшенной на плечи сермяге, ответил, тоже смеясь и скаля длинные, острые и блестящие, как у голодного волка, клыки:
— А как же, Иосиф, первым делом, как положено, за сушняк надо браться.
В дверях корчмы появился Николае Драгош с помятым, усталым лицом, словно он всю ночь не смыкал глаз. Однако, увидев Тоадера Стрымбу, он оживился и крикнул через плечо в корчму:
— Айда, Петрикэ, хватит прохлаждаться, Тодерицэ уже пришел!
Он спустился на улицу, а из корчмы вышел Петре в сопровождении большой группы крестьян, главным образом молодых парней. За ними выскочил корчмарь и потянул Николае за руку.
— Как же так, ребята, пили, сколько душа пожелала, а теперь уходите, не расплатившись? Разве порядочные люди так поступают, Николае?.. Выходит, значит, что…
Петре с издевкой перебил его:
— Ты, дядюшка Кристаке, возвращайся подобру-поздорову за свой прилавок и оставь нас в покое, мы тебе заплатим, когда придет час!.. Давай, давай, катись отсюда.
Бусуйок в недоумении повернулся к Петре и попытался было возразить ему, но парень продолжал, метнув на него злобный взгляд:
— Не бойся, дядюшка Кристаке, мы и тебя не забудем!.. И с тобой рассчитаемся с лихвой, пусть только придет твой черед! Мы уж теперь не будем мешкать, со всеми сведем счеты, будь спокоен!
Вокруг усмехались, ворчали. Корчмарь побледнел и пролепетал осипшим голосом:
— Что ж вы против меня-то имеете, Петрикэ, ведь я…
Петре ничего ему не ответил и, оттолкнув в сторону, обратился к Тоадеру Стрымбу:
— Хорошо, что ты наконец заявился, а то мы уж совсем собрались, не стали бы больше ждать. Сам видишь, солнце высоко, скоро полдень, а мы все ни с места.
— Ничего, времени у нас вдосталь, Петрикэ, никто не подгоняет, — хмыкнул Тоадер. — Пока пристроил детишек, ведь одни они остались…
Николае Драгош цыкнул на них и положил конец разговорам. Из корчмы вышли и собрались куда-то идти человек двадцать. В ту же минуту подбежал, запыхавшись, и Кирилэ Пэун с узловатой дубинкой в руке.
— Погодите, ребята, не уходите без меня! — закричал он, еле переводя дух. — Позор будет, коли я с вами не пойду, сами знаете, что со мной стряслось…
— Что же нам, торчать здесь, пока ты копаешься?.. — перебил его Николае. Заметив, что число крестьян, приготовившихся идти за ним, возросло вдвое, он добавил уже другим голосом: — Незачем всем-то идти, люди добрые, вы нам не понадобитесь. Там небось тоже найдется народ, который подсобит, коли нужда будет!
Старик, который и раньше вмешивался в разговор, снова заныл:
— Вижу я, вы, парни, куда-то идете, что-то делать собираетесь, а про нас совсем не думаете!.. Так ведь это…
— Да помолчи ты, дед, не тревожься, мы сперва кое с кем рассчитаемся, а уж потом все заодно сделаем, как лучше! — заявил Петре чуть заносчиво, как молодой петушок, собирающийся прокукарекать.
Парни зашагали к Леспези. У Тоадера Стрымбу был топор, у Кирилэ Пэуна — дубинка, все остальные шли с пустыми руками. Горделивее всех вышагивал Илие Кырлан; он то и дело оглядывался и весело улыбался толпе, молчаливо топтавшейся на месте.
— Куда ж это они потянулись? — удивился Василе Зидару, когда парни отошли от толпы. — Неужто все еще на Бабароагу метят?
Корчмарь Бусуйок, который так и остался стоять среди крестьян, испуганно бормоча себе что-то под нос, сразу воспрянул духом, будто опасность наконец миновала.
— Чего ты спрашиваешь, Василе, куда они потянулись?.. Разве не видишь, что за революцию взялись?.. Лучше спросите, почему эти парни на меня зуб имеют? Ведь я-то, люди добрые, зла никому не делал…
Иляна, дочка Думитру Чулича, постелила себе у дверей Надины, в комнатке между спальней и столовой. Барыня приказала ей тщательно запереть все двери да и сама проверила, все ли закрыто как следует. Она сказала Иляне, что боится разбойников, но девушка только рассмеялась.
Утром Иляна проснулась и тихонько вышла в столовую, чтобы не нарушить покой барыни. Она раскрыла дверь на террасу и распахнула окна в гостиной и столовой; хотела взяться за уборку еще до того, как встанет барыня. Потом собрала свою постель и понесла ее домой, решив пройти коридором и кухней. Но в кухне, где уже гулко трещал огонь, ее поджидали родители, оба расстроенные и перепуганные.
— Живей, дочка, нечего разлеживаться, как господа, сейчас не время спать! — сразу же накинулся на нее отец. — Беда на нашу голову свалилась, только этого нам не хватало!
Совсем недавно, едва взошло солнце, Думитру, как было условлено, пошел будить шофера барыни. Он подождал, пока тот появился на пороге своей комнатки, а затем, как всегда по утрам, прошелся по амбарам, чтобы проверить, все ли в порядке. Когда он возвратился, то увидел, что Рудольф валяется на земле у ворот в луже крови, с разбитой головой. Видно, он вышел на улицу, чтобы лучше разглядеть пожар в Руджипоасе, и на него напали из засады. Кто это мог сделать — неизвестно, но вчера вечером приказчик краем уха слышал, что барынину шоферу так просто отсюда не убрать ноги — его все равно изобьют до полусмерти, потому что он будто бы позавчера жестоко поколотил каких-то ребятишек в Амаре. Увидев такое, Думитру взвалил Рудольфа на спину и отнес в комнатку, где тот и сейчас лежит пластом, хотя его отмыли от крови и наложили на голову повязку… Пусть Иляна расскажет барыне, сразу как та проснется, обо всем, что случилось, и пусть та решает, как ей быть, потому что шофер вести машину не может. Только задерживаться здесь барыне теперь не след. Пожар, что в Руджиноасе полыхает, непременно дойдет и сюда, а народ обозлен. Вот потому-то он, Думитру, уже заложил бричку, сейчас напоит лошадь и поедет в Глигану, к своему хозяину, чтобы обо всем доложить…
Староста Правилэ, унтер Боянджиу и приказчик Бумбу возвратились усталые, почерневшие от дыма и копоти. Высадив на улице обоих жандармов, они въехали на тележке во двор барской усадьбы. Самого унтера лишь с большим трудом удалось уговорить заехать к Мирону Юге, так как он считал, что его долг — неотлучно находиться в жандармском участке и быть готовым к неожиданному нападению крестьян.
Мирон Юга уже встал и поджидал их. Он видел пламя пожара, бушевавшего в Руджиноасе, и кое-что узнал от слуг. В первую минуту он даже вызвал Икима и приказал ему запрягать, чтобы самому ехать на место происшествия. Но тут же передумал. Раз туда уже поехал приказчик, он сделает там все, что возможно. Его же, Мирона Юги, присутствие, в лучшем случае лишь стеснит мужиков, а быть может, даже вызовет более опасные последствия… Еще со вчерашнего дня, после сходки, где говорил префект, Мирон предчувствовал, что неминуемо что-то должно произойти. Вмешательство префекта было каплей, переполнившей чашу. Энергичное поведение или решительный акт, сопровождаемый соответствующими мерами, быть может, сумели бы сдержать еще дремлющие анархические поползновения толпы. Первобытных людей может приструнить и заставить подчиниться порядку лишь страх! А префект пожаловал сюда, вооруженный духом кротости, и принялся увещевать и торговаться, а это верные признаки слабости. Тем самым он только подбодрил тех, кто еще колебался. Боереску попытался осуществить то, что намеревался предпринять Григоре. Пожар в Руджиноасе Мирон Юга истолковал как грозное подтверждение своих предположений.
