Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)
— Заходите, мисс… Бетси-Джейн, где Фанни?
Бетси-Джейн отвечала, что Фанни пошла в подъезд э 3, из чего миссис Болтон заключила, что она, верно, у Стронга, и послала девочку поискать ее там.
— У капитана Стронга? Так пойдемте к капитану Стронгу! — воскликнула мисс Бланш. — Я с ним хорошо знакома. Скорее, малютка, проводи нас к капитану Стронгу! — заторопилась мисс Бланш, потому что в комнате резко пахло вымытым полом, а богиня не выносила запаха простого мыла.
Когда они уже поднимались по лестнице, некий джентльмен по имени Костиган, прохлаждавшийся в ту пору во дворе и успевший запустить глаза под шляпку Бланш, заметил, ни к кому не обращаясь:
— Дьявольски интересная девица, ей-богу! Это она к Стронгу и Алтамонту пошла: к ним всегда интересные девицы ходят… Э, что там стряслось? — спросил он немного спустя, подняв глаза к окну, из которого неслись пронзительные вопли.
Услышав голос женщины, попавшей в беду, неустрашимый Кос ринулся вверх по лестнице со всей быстротой, на какую были способны его старые ноги. На полпути его чуть не сшиб слуга Стронга, спускавшийся ему навстречу. Добравшись доверху, Кос стал что есть силы колотить в дверь. Дверь приоткрылась, в щели показалась голова Стронга.
— Это я, голубчик. Что там за шум? — спросил Костиган.
— А подите вы к дьяволу, — раздалось в ответ, и дверь захлопнулась перед красным носом старого Костигана.
Оскорбленный до глубины души, он поплелся вниз, бормоча проклятья и грозя потребовать удовлетворения. Читателю же повезло больше, чем капитану Костигану: сейчас он узнает тайну, которую не пожелали открыть этому храброму офицеру.
Мы уже знаем, что мистер Алтамонт был широкая натура и, когда у него заводились деньги, тратил их не считая. По природе гостеприимный, он не знал лучшего удовольствия, как выпить в компании, так что и в Гринвиче и в Ричмонде никого не встречали с такой радостью, как посланника набоба Лакхнаусского.
Полковник ждал гостей и в тот день, когда Бланш и миссис Боннер поднялись в квартиру Стронга: он пригласил мисс Делаваль из** Королевского театра и ее мамашу миссис Ходж прокатиться с ним вниз по Темзе, и было условлено, что они зайдут за ним, а потом все вместе отправятся на пристань. Вот так и случилось, что когда миссис Боннер и "Mes larmes" дошли до двери, у которой стоял слуга Алтамонта, Грэди, тот весьма любезно предложил им войти и ввел их в гостиную, где их, судя по всему, ожидали: на столе даже красовались два букета — свидетельства галантности Алтамонта, купленные с утра на Ковент-гарденском рынке. Бланш понюхала один из букетов, ткнулась в него своим изящным носиком, а потом стала обследовать комнату — заглянула за занавески, рассмотрела книги, картины и висевший на стене план Клеверингского поместья, и попросила слугу доложить о них капитану Стронгу, а потом почти забыла о его существовании и о том, что она пришла сюда, чтобы повидать Фанни Болтон, — до того ее увлекло это новое приключение, до того непривычно, приятно и смешно было чувствовать себя в холостой квартире, в таком причудливом старинном уголке лондонского Сити!
Грэди тем временем подхватил пару вместительных, до блеска начищенных сапог и исчез в хозяйской спальне. Бланш едва ли успела заметить, что сапоги очень большие, совсем не по ноге капитану Стронгу.
— Женщины пожаловали, — сообщил Грэди, помогая хозяину натянуть сапоги.
— А вы им не предложили стаканчик? Грэди вышел в гостиную.
— Он говорит… выпить чего-нибудь желаете?
Бланш, которую этот бесхитростный вопрос очень позабавил, звонко рассмеялась и, в свою очередь, спросила миссис Боннер:
— Как, желаем мы чего-нибудь выпить?
— Не хотите — не надо, — буркнул мистер Грэди. В словах Бланш он усмотрел насмешку, гостьи ему но понравились, и он их покинул.
— Ну, как, желаем мы чего-нибудь выпить? — повторила Бланш и снова рассмеялась.
— Грэди! — рявкнул голос из спальни, и миссис Боннер вздрогнула.
Грэди не отозвался; откуда-то издалека донеслось его пение: он уже был наверху, в кухне, и напевал за работой.
— Грэди, сюртук! — снова гаркнул голос за сценой.
— Это не мистер Стронг, — сказала Сильфида, все еще смеясь. — "Грэди, сюртук!" Боннер, кто это такой "Грэди, сюртук"? Пожалуй, нам лучше уйти.
Боннер еще не пришла в себя от удивления, в которое поверг ее таинственный голос.
И тут дверь спальни отворилась, и человек, кричавший "Грэди, сюртук!", появился на пороге без оного.
Он кивнул гостьям и прошел через гостиную к лестнице.
— Прошу прощенья, милые дамы… Грэди! Да подайте же мне сюртук!.. Ну-с, мои дорогие, погода прекрасная, мы с вами отлично…
Он умолк. Ибо тут миссис Боннер, глядевшая на него с невыразимым испугом, взвизгнула "Амори! Амори!" и вне себя откинулась на спинку стула.
Тот, кого она назвала этим именем, взглянул на нее, потом бросился к Бланш, схватил ее в объятия и расцеловал.
— Да, Бетси, — воскликнул он. — Да, это я. Мэри Боннер меня узнала. Какая же ты у меня выросла красавица!.. Но помни, это тайна. Меня нет в живых, хоть я твой отец. Твоя бедная мать ничего не знает… Какая выросла красавица! Поцелуй меня, моя Бетси, поцелуй покрепче! Я же тебя люблю, черт возьми, я твой отец!
Бетси, она же Бланш, сперва онемела от изумления, а потом тоже взвизгнула раз… другой… третий, и ее-то пронзительные вопли услышал капитан Костиган, прохлаждавшийся во дворе.
Напуганный этими воплями, нежный родитель всплеснул руками (манжеты его не были застегнуты, и на мускулистой руке мелькнула синяя татуировка), кинулся в спальню и вернулся с флаконом одеколона из своего роскошного серебряного несессера, благоуханным содержимым которого он стал щедро опрыскивать Боннер и Бланш.
На крики женщин сбежались и другие обитатели квартиры — Грэди из кухни и Стронг из своей комнаты. Последний сразу понял, что произошло.
— Грэди, ступайте вниз, и если кто придет… вы меня понимаете.
— Это актерка с мамашей, что ли? — спросил Грэди.
— Да, чтоб вам… Говорите, что дома никого нет и поездка отменяется.
— Так и говорить, сэр? — обратился Грэди ко второму своему хозяину. — А букеты я зря покупал?
— Да! — крикнул Амори, топнув ногой; и Стронг, выйдя в прихожую следом за Грэди, только-только успел захлопнуть дверь, в которую стучался капитан Костиган.
В тот день театральные дамы так и не прокатились в Гринвич и Бланш так и не повидала Фанни Болтон. А Кос, величественно осведомившись у Грэди, что за неприятности у них произошли и кто кричал, — услышал в ответ, что кричала женщина, много их таких, и, по его, Грэди, мнению, все неприятности от них и бывают.
Глава LXVI
Пен начинает сомневаться в исходе своей кампании
Пока Пен в своем родном графстве занят был предвыборными интригами и осуществлением своих эгоистических планов, до сведения его дошло, что в Бэймут приехала леди Рокминстер и привезла с собой нашу приятельницу Лору. Услышав, что его сеетра так близко, Пен почувствовал себя виноватым. Ее мнением он, пожалуй, дорожил больше, чем чьим бы то ни было. Мать завещала ему Лору. Он должен быть в некотором роде ее покровителем, защитником. Как она примет новость, которую придется ей сообщить? И как объяснить ей свои планы? Ему казалось, что ни он, ни Бланш не выдержат ослепительно ясного, спокойно испытующего взгляда Лоры, и не хотелось ему раскрывать перед этим безгрешным судьей свои суетные замыслы и надежды. Он написал ей в Бэймут письмо, полное красивых фраз и дружеских заверений, легкой насмешки и злословия; а сам все время чувствовал, что смертельно напуган и поступает как последний лицемер и мошенник.
Отчего же столь утонченный джентльмен трепетал перед простенькой провинциалкой? Он смутно чувствовал, что перед ее чистотой вся его дешевая тактика и дипломатия, вся его ирония и знание света пойдут прахом. Он вынужден был признаться себе, что дела его не в таком состоянии, чтобы можно было честно рассказать о них этой правдивой душе. И вот он ехал верхом из Клеверинга в Бэймут, чувствуя себя, как школьник, который не выучил урока и должен предстать перед грозным учителем. Ибо Правда — всегда наш учитель, полновластный и всезнающий.
За год, проведенный под крылом своей доброй, но несколько взбалмошной и деспотичной покровительницы леди Рокминстер, Лора повидала свет, приобрела внешний лоск и поближе познакомилась с жизнью высшего общества. Многие девушки, привыкнув к чрезмерной нежности и ласке, какими с детства была окружена Лора, не могли бы приноровиться к совсем иному образу жизни, какой она волей-неволей теперь вела. Элен боготворила обоих своих детей и, подобно многим женщинам, прожившим жизнь в четырех стенах, полагала, что весь мир создан для них и, уж во всяком случае, отступает перед ними на второй план. Лору она растила с неусыпной заботливостью. Если та жаловалась на головную боль, вдова пугалась так, будто ни у кого на свете никогда еще не болела голова. Лора засыпала и просыпалась, училась и играла под нежным надзором матери, которого она лишилась, когда это любящее сердце перестало биться. И, конечно, оставшись одна в равнодушном мире, девушка пережила немало часов уныния и горя. Никому не было дела до ее горя, до ее одиночества. По общественному положению она была не вполне ровней доброй, но властной старухе, у которой жила, и ее родным и знакомым. Вполне возможно, что не все к ней благоволили, — возможно, коекто ее и третировал; вероятно, слуги бывали с ней грубы, а уж их барыня и подавно. Нередко во время семейных сборищ Лора чувствовала себя лишней; и сознание, что она мешает людям привычно и непринужденно общаться, было ей, разумеется, очень тяжело. Сколько есть на свете бедных гувернанток, думала Лора, стараясь не унывать, сколько девушек, получивших хорошее воспитание, ради хлеба насущного идут в компаньонки, как в рабство! С какими трудными характерами, с какой черствостью они порой должны мириться! Насколько же мне у этих добрых, хороших людей лучше живется, чем тысячам других одиноких девушек! Такими утешительными мыслями приучала себя наша Лора к новому своему положению и с доверчивой улыбкой шла навстречу своей судьбе.
