Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Nein, – медленно выговорил немец.
– Он говорит – нет, – перевел Питерс.
– Это я и сам понял, – сказал Томас Хадсон. – Вилли, пойди принеси ему теплого супа и коньяку немного захвати. Питерс, спроси его, если я не буду требовать, чтобы он говорил, так, может, он все-таки не откажется от морфия? Скажи, у нас его много.
Питерс перевел, и немец посмотрел на Томаса Хадсона и улыбнулся скупой северной улыбкой.
Он что-то почти неслышно сказал Питерсу.
– Он говорит спасибо, но ему уже не нужно, а морфий лучше поберечь.
Тут он еще что-то тихо сказал Питерсу, и тот перевел:
– Он говорит, вот на прошлой неделе морфий был бы ему очень кстати.
– Скажи ему, что я уважаю его за его мужество, – сказал Томас Хадсон.
Антонио уже подходил на шлюпке вместе с Генри и остальными, ездившими на Мегано.
– Потише поднимайтесь на борт, – сказал им Томас Хадсон. – И держитесь подальше от кормы. Там у нас фриц умирает, и я хочу, чтобы он умер спокойно. Что вы обнаружили?
– Ничего, – сказал Генри. – Ровнехонько ничего.
– Питерс, – сказал Томас Хадсон. – Говори с ним, сколько хочешь. Может, что-нибудь выудишь. Мы с Вилли и Арой пойдем выпьем.
Внизу он сказал:
– Ну как у тебя с супом, Вилли?
– Да попалась мне тут похлебка из моллюсков, – сказал Вилли. – Она еще теплая. Сейчас дам ему.
– Почему тогда не суп из бычьего хвоста или индийский с пряностями? – сказал Томас Хадсон. – Это его еще вернее прикончит. А где куриный бульон?
– Есть и куриный бульон, да я не хотел ему давать. Это же для Генри.
– И правильно, – сказал Генри. – Чего ради нам с ним цацкаться?
– А мы вовсе и не цацкаемся. Когда я велел насчет супа, я подумал, что тарелка горячего бульона и глоток-другой коньяку помогут ему заговорить. Но он говорить не будет. Налей-ка мне джину, Ара.
– Они сделали для него укрытие, Том, и у него была хорошая постель из веток, и вдоволь воды, и еда в глиняном горшке. Старались сделать, чтобы ему было удобно, и канавки прорыли в песке для стока. От берега к укрытию протоптаны были дорожки, и ходило по ним человек восемь или десять. Не больше десяти. Мы с Вилли очень осторожно его несли. Обе его раны гангренозные, и по правому бедру гангрена уже высоко поднялась. Может, зря мы его сюда притащили, лучше было вам и Питерсу поехать туда и допросить его на месте? Если так, то это я виноват.
– У него было оружие?
– Нет. Ни оружия, ни личного опознавательного знака.
– Дай мне мой джин, – сказал Томас Хадсон. – Как по-твоему, когда были срезаны ветки для укрытия?
– По-моему, не позже, чем вчера утром. Но я, конечно, не уверен в этом.
– Вообще-то он хоть что-нибудь говорил?
– Нет. Как увидел нас с автоматами, так и сделался точно деревянный. Вот только испугался Вилли. Должно быть, когда увидел его глаз. А когда мы его подняли, он улыбнулся.
– Чтобы показать, что он еще может улыбаться, – вставил Вилли.
– И сразу сомлел, – сказал Ара. – Долго еще ему умирать, как ты считаешь, Том?
– Не знаю.
– Ну, пойдем-ка наверх и выпивку с собой возьмем, – сказал Генри. – Я не доверяю Питерсу.
– Сперва съедим эту похлебку, – сказал Вилли. – Я голоден. А ему можно согреть банку с куриным бульоном, если Генри согласен.
– Если он от этого заговорит, тогда пожалуйста, – сказал Генри.
– Ну, навряд ли, – сказал Вилли. – Но, видно, и в самом деле свинство – совать ему эту похлебку, когда он так плох. Отнеси ему коньяку, Генри. Может, он его любит, как мы с тобой.
– Не тревожьте его, – сказал Томас Хадсон. – Он хороший фриц.
– Ну как же, – сказал Вилли. – Все фрицы хорошие, когда лапки кверху поднимают.
– Он не поднимал лапок, – сказал Томас Хадсон. – Он просто умирает.
– И с большим достоинством, – сказал Ара.
– Ты что, тоже записался в обожатели фрицев? – спросил его Вилли. – Значит, вас теперь двое – ты да Питерс.
– Прекрати, Вилли, – сказал Томас Хадсон.
– А тебе-то что? – сказал ему Вилли. – Ты же всего-навсего выдохшийся вожак горсточки пылких обожателей фрицев.
– Пойдем на бак, Вилли, – сказал Томас Хадсон. – Ара, когда суп согреется, отнеси его на корму. А вы, все, кто хочет, можете идти смотреть, как этот фриц умирает. Только не лезьте к нему.
Антонио хотел было пойти за Вилли и Томасом Хадсоном, но Томас Хадсон отрицательно покачал головой, и Антонио вернулся в камбуз.
Уже почти стемнело. Томас Хадсон только-только различал лицо Вилли. При таком освещении оно показалось ему более приятным, может быть и потому, что он стоял со стороны его зрячего глаза. Томас Хадсон посмотрел на Вилли, на обе якорные цепи, на еще маячившее в сумраке дерево на берегу. Ненадежный здесь грунт – песок, подумал он и сказал:
– Ну, Вилли, выкладывай, что там тебе еще не дает покоя?
– Ты, – сказал Вилли. – Изматываешь себя до полусмерти, потому что у тебя сын погиб. У всех дети умирают, не знаешь, что ли?
– Знаю. Еще что?
– Этот хреновый Питерс и этот хреновый фриц развели смрад на всю корму, и вообще, что это за судно такое, на котором первым помощником – кок?
– Как он стряпает?
– Стряпает он что надо и насчет вождения мелких судов знает побольше, чем мы все, вместе взятые, включая и тебя.
– Да, гораздо больше.
– А, к матери все это, Том. Ты не думай, что я злюсь на тебя. Мне не на что злиться. Просто я привык к другим порядкам. Но мне нравится это судно, и люди все мне здесь нравятся, кроме этого дерьмового Питерса. Только ты перестань себя изматывать.
– А я не изматываю, – сказал Томас Хадсон. – Я ни о чем не думаю, кроме работы.
– Ох, до чего же возвышенно, прямо набить тебя опилками да на кресте распять, – сказал Вилли. – Ты бы лучше о шлюхах думал.
– Что ж, мы в общем к ним и держим путь.
– Вот это другой разговор.
– Вилли, а ты сейчас как – ничего?
– Конечно. А что? Просто этот фриц меня разбередил. Они ведь так аккуратно его устроили, как мы никого бы устроить не сумели. Или, может, сумели бы, будь у нас время. А они вот нашли время. Ну, положим, они не знали, что мы так близко. Но как им не знать, что кто-то за ними гонится? Теперь уж все за ними гонятся. А они так заботливо его устроили, как только можно устроить человека в таком состоянии.
– Верно, – сказал Томас Хадсон. – И тех на острове они тоже очень заботливо устроили.
– Да, – сказал Вилли. – Вот в том-то и беда.
Тут вошел Питерс. Он всегда держался как солдат морской пехоты, даже когда был не в лучшем виде, и очень гордился той подлинной дисциплиной без внешних формальностей, которая была правилом на судне. Он больше чем кто-либо умел этим пользоваться. Но сейчас, войдя, он стал по стойке «смирно» и отдал честь, из чего стало видно, что он пьян, и сказал:
– Том, то есть, простите, сэр. Он умер.
– Кто умер?
– Пленный, сэр.
– Хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Включи свой генератор и постарайся связаться с Гуантанамо.
У них, наверно, что-нибудь для нас есть, подумал он.
– Пленный говорил? – спросил он Питерса.
– Нет, сэр.
– Вилли, – сказал Томас Хадсон, – как ты себя чувствуешь?
– Очень хорошо.
– Возьми несколько магниевых лампочек и сделай с него два снимка в профиль, с одной и с другой стороны. Откинь одеяло, и стяни с него шорты, и сделай один снимок во весь рост, как он там лежит на корме. Еще один снимок анфас головы и один – анфас во весь рост.
– Слушаю, сэр, – сказал Вилли.
Томас Хадсон поднялся на мостик. Он слышал, как заработал генератор, и видел вспышки магниевых лампочек. Там наверху, где все подсчитывают, не поверят даже тому, что у нас вообще был пленный. Доказательств нет. Кто-нибудь скажет, что это было просто мертвое тело, которое фрицы спихнули в море, а мы подобрали. Надо было раньше его сфотографировать. А, ладно, ну их к чертям. Может, завтра мы остальных добудем.
Подошел Ара.
– Том, кого ты назначишь отвезти его на берег и похоронить?
– Кто сегодня меньше всех работал?
– Все много работали. Я возьму с собой Хиля, и мы вдвоем все сделаем. Зароем его в песок над линией прилива.
– Лучше повыше.
– Я пришлю Вилли, и ты ему скажи, какую надпись сделать на доске. У меня в кладовой есть подходящая доска от ящика.
– Присылай Вилли.
– Зашить тело в брезент?
– Нет. Только заверните в его собственное одеяло. Присылай Вилли.
– Что нужно? – спросил Вилли.
– Сделай на доске надпись: «Неизвестный немецкий матрос» и поставь дату.
– Хорошо, Том. Мне съехать на берег для похорон?
– Нет, Ара и Хиль поедут. Сделай надпись и отдохни, выпей чего-нибудь.
– Как только Питерс поймает Гуантанамо, я пришлю тебе сказать. А ты сам не хочешь сойти вниз?
– Нет. Я и тут отдыхаю.
– И каково это – бодрствовать на мостике такого большого корабля, с сознанием своей ответственности и всякой прочей дерьмовой хреновины?
