Элизабет Гаскелл - Север и Юг
— Тогда не лучше ли было оставить его в покое, а не заставлять вступать в союз? Он не принес вам пользы, а вы свели его с ума.
— Маргарет, — произнес ее отец тихо и предупредительно, заметив, как нахмурился Хиггинс.
— Она мне нравится, — внезапно ответил Хиггинс. — Она говорит то, что думает. Но при всем при том она не понимает, что такое союз. Это — великая сила, это наша единственная сила. Я прочел в одном стихотворении, как плуг срезает маргаритку, и слезы навернулись мне на глаза. Но пахарь никогда не остановит плуг, я ручаюсь, как бы ему ни было жалко эту маргаритку. Для этого у него хватит здравого смысла. Союз рабочих — это плуг, что готовит землю к посеву. Баучер, понятно, никакая не маргаритка, он просто сорняк, его надо вырвать с корнем и выбросить с поля долой. Я очень сердит на него сейчас, поэтому не могу судить о нем справедливо. Я бы сам прошелся по нему своим плугом с большим удовольствием.
— Почему? Он снова сделал что-то плохое?
— Да, конечно. От него одни беды. Сначала поднял этот бунт. Потом ему пришлось прятаться, и он до сих пор бы прятался, если бы Торнтон преследовал его, как я надеялся. Но Торнтону оказалось выгодно не наказывать бунтовщиков. Поэтому Баучер снова прокрался к себе домой. Он не показывал оттуда носу день или два. Была у него такая передышка. А потом куда, вы думаете, он направился? К Хэмперу! Черт бы его побрал! Он пошел просить работу с таким лицемерным выражением лица, что меня затошнило от одного его вида, хотя хорошо знал о новом правиле — не иметь ничего общего с Союзом рабочих, не помогать голодающим забастовщикам! Почему он должен умирать от голода, если союз не помогает ему в его нужде?! Вот он и пошел — рассказать все, что он знает о наших делах, никчемный иуда! Но Хэмпер — и я поблагодарю его за это в свой смертный час — выкинул Баучера и не выслушал его — ни слова, — хотя народ, стоящий поблизости, говорит, что предатель плакал, как ребенок.
— О! Как ужасно! Как печально! — воскликнула Маргарет. — Хиггинс, я не знала вас таким. Разве вы не видите, что вы довели Баучера до такого унижения, заставив его вступить в союз против его воли. Это вы сделали его таким!
— Сделал его таким! А кем он был?
Тут за дверью дома на узкой улочке послышались приглушенные звуки, привлекшие всеобщее внимание. Голоса замолкали и затихали, шаги замедлялись или останавливались, словно топтались на одном месте. Это была мерная, тяжелая поступь людей, несущих тяжелую ношу. Маргарет, мистер Хейл и Николас Хиггинс — все бросились к входной двери. Их влекло не простое любопытство, а какой-то священный порыв.
Шестеро мужчин шли посредине дороги, трое из них были полицейскими. Они несли снятую с петель дверь, на которой лежало тело мертвого мужчины. С его одежды на землю падали капли воды. Все жители улицы высыпали посмотреть и присоединиться к процессии. Каждый задавал вопросы носильщикам, те отвечали неохотно, так как уже не в первый раз повторяли одну и ту же историю.
— Мы нашли его в ручье в поле, вон там.
— В ручье! Но там же недостаточно воды, чтобы утонуть!
— Он был решительный парень. Он лежал лицом вниз. Он устал жить, видимо, для этого у него была причина.
Хиггинс спросил у Маргарет дрожащим голосом:
— Это ведь не Джон Баучер? У него бы не хватило мужества. Конечно! Это не Джон Баучер! Почему они все смотрят сюда? Послушайте! У меня звон в голове, я ничего не слышу.
Носильщики осторожно положили дверь на камни, и все увидели утопленника — его остекленевшие глаза, один из которых был полуоткрыт, уставившись прямо в небо. Его лицо распухло, кожа приобрела странный цвет из-за воды в ручье, куда стекали воды из красильных чанов. Надо лбом у него были залысины, но на затылке волосы росли тонкими и длинными прядями, и с каждой стекала вода. Маргарет узнала Джона Баучера. Ей казалось, что кощунственно вглядываться в это перекошенное, измученное страданиями лицо, и она неосознанно вышла вперед и бережно накрыла лицо умершего своим платком. Взгляды всех присутствующих были прикованы к ней, и, когда она отвернулась от Баучера, исполнив свой почтительный долг, они провожали ее до того места, где будто прикованный стоял Николас Хиггинс. Мужчины-носильщики переговорили между собой, один из них подошел к Хиггинсу, который охотно бы скрылся в доме.
— Хиггинс, ты знал его! Ты должен сообщить его жене. Сделай это осторожно, парень, но побыстрее, мы не можем оставить его здесь надолго.
— Я не могу, — сказал Хиггинс. — Не просите меня. Я не могу встретиться с ней.
— Ты знаешь ее лучше всех, — сказал мужчина. — Мы уже принесли его сюда — теперь твоя очередь.
— Я не могу этого сделать, — сказал Хиггинс. — Меня подкосила его смерть. Мы не были друзьями, а теперь он мертв.
— Ну, если не можешь, значит не можешь. Но кто-то должен. Это тяжелая обязанность. Это просто удача, что его жена не узнает об этом от грубого человека, который не сможет ей сообщить эту новость бережно.
— Папа, иди ты, — сказала Маргарет тихо.
— Если бы я мог… если бы у меня было время подумать, что лучше сказать. Но так сразу…
Маргарет поняла, что ее отец не в состоянии это сделать. Он дрожал с головы до ног.
— Я пойду, — сказала она.
— Благослови вас, мисс, это добрый поступок. Я слышал, у нее очень слабое здоровье и мало кто из соседей хорошо с ней знаком.
Маргарет постучалась в закрытую дверь, но в доме стоял такой шум из-за беспорядочных детских голосов, что она не услышала ответа. Она сомневалась, слышали ли ее, но с каждым мгновением ожидания ее решимость таяла. Наконец Маргарет открыла дверь, вошла, закрыла дверь за собой и заперла ее на засов. Хозяйка дома даже не заметила ее.
Миссис Баучер сидела в кресле-качалке у еле тлевшего камина. Кругом царил беспорядок, казалось, будто в доме никто не убирал уже несколько дней.
Маргарет что-то сказала, не понимая, что говорит, в горле и во рту все пересохло, а шум детских голосов мешал расслышать ее слова. Она повторила попытку:
— Как вы, миссис Баучер? Боюсь, вы очень больны.
— Разве можно тут чувствовать себя хорошо? — ворчливо ответила она. — Мне пришлось одной управляться с детьми, и я ничем не могу их успокоить. Я больна, а Джон оставил меня одну.
— Давно он ушел?
— Уже четыре дня. Здесь для него работы нет, и ему пришлось идти пешком до Гринфилда. Но пора бы ему уже вернуться или прислать мне весточку, получил ли он там работу. Он мог бы…
— О, не вините его, — сказала Маргарет. — Он тяжело переживал, я уверена…
— Ну-ка, успокойся и дай мне поговорить с леди! — не слишком ласково обратилась она к годовалому малышу. Потом, оправдываясь, заговорила с Маргарет: — Вечно он ластится ко мне и требует «папочку» и «хлеба с маслом». Но у меня нет для него масла, а папочка ушел и забыл о нас, я думаю. Это папин любимчик. — Миссис Баучер внезапно сменила тон и, посадив ребенка к себе на колени, принялась нежно его целовать.
Маргарет положила ладонь на руку женщины, чтобы привлечь к себе внимание. Их взгляды встретились.
— Бедный малыш, — медленно произнесла Маргарет, — он был папиным любимчиком.
— Он и сейчас папин любимчик, — ответила женщина, поспешно поднявшись и встав лицом к лицу с Маргарет.
Минуты две женщины молчали. Потом миссис Баучер заговорила тихим, недовольным голосом, который становился все более раздражительным с каждой новой репликой:
— Говорю вам, он — папин любимчик. Бедные так же любят своих детей, как и богатые. Почему вы не отвечаете? Почему вы смотрите на меня с такой жалостью? Где Джон?
Несмотря на свою слабость, она схватила Маргарет за плечи и затрясла, заставляя ее ответить.
— О господи! — сказала она мгновение спустя, осознав значение печального взгляда гостьи, и как подкошенная упала в кресло.
Маргарет взяла ребенка на руки.
— Он любил его, — сказала она.
— Да, — ответила женщина, — он любил нас всех. У нас был тот, кто любил нас. Это было давно, когда он был еще жив и жил с нами, он сильно любил нас. Он любил этого малыша, может быть, сильнее, чем всех нас. Но он любил меня, и я любила его, хотя ругала его пять минут назад. Вы точно знаете, что он умер? — спросила она, пытаясь встать. — Если он только болен и умирает, пусть принесут его сюда. Я сама очень сильно больна — я болела очень долго.
— Но он мертв, он утопился!
— Людей приносят сюда, после того как они утопились. О чем я думаю, сидя спокойно, когда должна волноваться? Эй, тише, вы, дети… тише, вы! Возьмите это, возьмите что-нибудь поиграть, но не кричите, ведь у меня сердце разрывается! Сил моих нет! О Джон… муж!
Маргарет не дала ей упасть, подхватив миссис Баучер под руки. Она усадила ее в кресло-качалку и обняла, встав на колени рядом с креслом, — голова женщины покоилась на плече Маргарет. Дети, сжались в кучку от страха, словно начали сознавать происходящее. Но осознание приходило к ним медленно. Наконец дети как будто обо всем догадались и принялись так отчаянно плакать, что Маргарет не знала, как это вынести. Громче всех плакал Джонни, хотя и не понимал, почему он плачет, бедняжка.
