Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома
— Представьте себе, — говорил он, — какой благочестивый пес попал к нам, грешным! Святой! Джентльмен! О, это, вероятно, очень могущественный человек! Сюда, негодяй! Вот как? Ты желаешь прослыть благочестивым человеком? Но ты, видимо, плохо знаешь Библию! Там говорится: «Рабы, повинуйтесь господам вашим». А разве я не господин твой? Разве я не заплатил тысячу двести долларов за все, чем набита твоя проклятая черная шкура? Не принадлежишь ты разве мне телом и душой? — И он изо всех сил ударил Тома ногой.
Страдания и боль лишили Тома последних сил. Но вопрос этот будто оживил его. Он выпрямился во весь свой высокий рост и восторженно взглянул на небо. Слезы и кровь заливали его лицо, но голос прозвучал твердо, когда он сказал:
— Нет, нет, душа моя не принадлежит вам, хозяин. Вы не могли купить ее! Вам нечем было бы уплатить за нее… Вы не можете причинить мне зла.
— Вот как! Не могу? — произнес Легри с дьявольским смехом. — Посмотрим! Эй, Квимбо! Сэмбо! Сюда! Выдерите эту собаку так, чтобы она месяц не могла встать на ноги!
Оба черных гиганта накинулись на Тома. Их лица выражали жестокую радость. Они походили в эту минуту на настоящих слуг ада. Несчастная мулатка вскрикнула от ужаса. Все рабы в каком-то общем порыве поднялись на ноги.
Квимбо и Сэмбо увели Тома. Он не сопротивлялся.
Глава XXXIV
История квартеронки
Была уже поздняя ночь. Окровавленный и истерзанный, Том лежал в углу заброшенного склада. Вокруг были навалены груды сгнившего хлопка и всякого другого мусора.
Царила непроглядная тьма. В затхлом воздухе с жужжанием носились рои москитов. Жгучая жажда, самая мучительная из пыток, дополняла нестерпимые страдания Тома.
— О господи! — шептал он. — Где взять мне силы перенести все страдания и не сдаться им?
Внезапно где-то позади него раздался звук шагов. Блеснул слабый луч света.
— Кто здесь? Умоляю вас: пить, пить… глоток воды… Прошу вас, глоток воды…
Касси — это была она — опустила на землю фонарь, налила из бутылки в кружку воды и, приподняв голову Тома, поднесла к его губам. Сжигаемый лихорадкой, он опорожнил не одну кружку.
— Пей… пей… — приговаривала она. — Я ведь знала, что тебе захочется пить. Не в первый раз я ночью выхожу, чтобы помочь несчастным, которым пришлось испытать то же, что и тебе.
— Благодарю вас, миссис, — проговорил он, когда наконец немного утолил жажду.
— Не называй меня «миссис», — сказала она. — Я такая же жалкая невольница, как и ты, только во много раз несчастнее, чем ты можешь стать когда-либо. — В голосе ее прозвучала страшная горечь. — Но погоди, — продолжала она, возвращаясь к дверям и подтягивая поближе к Тому набитый соломой мешок, который она покрыла влажной простыней. — Постарайся, бедный друг мой, переползти сюда и лечь на этот мешок.
Том был так изранен и избит, что ему с трудом удалось последовать ее совету. Но прикосновение холодной влажной простыни принесло ему заметное облегчение.
Женщине не раз приходилось оказывать помощь жертвам Легри. Она искусно перевязала раны Тома, приложила к ним какие-то снадобья, и ему стало несколько легче.
— Вот так, — сказала она, подложив ему под голову вместо подушки тюк попорченного хлопка. — Это все, что я могу сделать для тебя.
Том поблагодарил ее. Женщина опустилась на пол около него, обхватив руками колени. Взгляд ее был устремлен вдаль. Чепчик соскользнул с ее головы, и черные пышные волосы рассыпались вокруг ее гордого и бесконечно скорбного лица.
— То, что ты сделал, — заговорила она, — бесцельно и бесполезно. Ты честный человек, и справедливость была на твоей стороне. Но все бесполезно. Бесполезно бороться… Нужно уступить, покориться. Ты попал в руки мерзавца. Сила на его стороне.
Покориться! Но разве человеческая слабость и нестерпимая мука не шептали ему на ухо это же слово? Том приподнялся.
— О боже, боже, — со стоном проговорил он, — как могу я покориться?
— Напрасно ты призываешь бога, — резко сказала женщина. — Мне кажется, что бога вовсе нет, а если есть, то и он против нас. И небо, и земля — все против нас!
Том содрогнулся и закрыл глаза, услышав эти слова, полные печальной безнадежности.
— Вот видишь, — продолжала женщина, — тебе тут не разобраться… Зато мне все ясно. Вот уже пять лет, как я нахожусь здесь, во власти этого человека, которого я ненавижу! Эта плантация находится в десяти милях от ближайшего человеческого жилья. Она затеряна среди болот. Здесь не найдется ни одного белого, который мог бы засвидетельствовать на суде, что тут заживо сожгли негра или растерзали его, содрали с него кожу, выбросили на съедение собакам или засекли насмерть. Здесь не существует закона ни божеского, ни человеческого, который мог бы помочь кому-либо из нас. Если б я рассказала о том, что мне пришлось повидать и услышать здесь, у тебя волосы встали бы дыбом. Но борьба бесполезна… Разве я хотела жить с ним? Я получила хорошее воспитание… А он! Господи милостивый, кто он и что он такое? А между тем я прожила с ним пять лет, проклиная каждое мгновение моей жизни! Теперь он привез другую… молоденькую, ей всего пятнадцать лет. Судя по ее словам, она воспитывалась в благочестии и нравственных правилах… К черту все эти правила!
Женщина разразилась мучительным, полубезумным смехом, который странным, пугающим звуком пронесся под крышей сарая.
Том закрыл глаза. Все вокруг наполнилось мраком и ужасом.
— Что мне делать, что делать? — твердил он. — Где найти силы противостоять злу?
А женщина неумолимо продолжала:
— А кто они, эти несчастные, твои товарищи по работе, чтобы стоило за них обрекать себя на такие страдания? Среди них нет ни одного, который при первом удобном случае не обратился бы против тебя. Они пали так низко и так жестоки друг к другу, как это только возможно для человеческого существа. Страдать, как страдаешь ты, ради того, чтобы не причинить им зла, — поверь, это напрасно и бесцельно.
— Несчастные существа! — проговорил Том. — Кто же сделал их такими жестокими? Если я покорюсь, миссис, тогда и я постепенно стану таким же жестоким, как они. Нет, нет, миссис! Я все потерял: жену, детей, дом, доброго хозяина, который освободил бы меня, если бы прожил еще неделю… Я потерял, безвозвратно потерял все, что было мне дорого на этом свете. Нет, нет! Стать безжалостным… Нет, этого я не хочу!
— Не может быть, — сказала женщина, — чтобы нас осудили за этот грех. Мы вынуждены совершить его. Он ляжет на тех, кто принуждает нас к нему.
— Да, разумеется, — промолвил Том. — Но все же это не помешает нам стать бессердечными и злыми… Вы подумайте, вдруг я стану таким жестоким, как Сэмбо? Не все ли равно тогда, каким путем я дошел до этого? Нет, мне именно это и страшно: стать таким, как они.
Женщина с испугом взглянула на Тома. Казалось, какая-то новая мысль поразила ее.
— Ты прав! — воскликнула она со стоном. — То, что ты сейчас сказал, правда. Увы, увы!
Она упала на пол, словно пораженная болью, и извивалась в нестерпимой муке. На минуту стало совсем тихо. В старом сарае слышны были лишь их тяжелые вздохи.
— Миссис… — проговорил наконец Том слабым голосом.
Женщина резким движением поднялась на ноги.
— Миссис, — повторил Том, — вы только что сказали, что бог против нас. Но это не так. Все дело в том, чтобы мы сами не поддавались искушению делать зло.
— Но ведь мы в таком положении, что не совершать зла невозможно!
— Такой невозможности не должно быть!
— Ты убедишься сам, — сказала Касси. — Вот хотя бы ты… Что ты станешь делать? Они завтра снова примутся за тебя! Я знаю их… Знаю, на что они способны. Я содрогаюсь при мысли о тех страданиях, которые они причинят тебе. Все равно они заставят тебя подчиниться.
— Я верю, что у меня хватит силы устоять.
— Увы, — продолжала Касси, — мне знакомы все эти слова, я слышала их много раз. А в конце концов приходилось сдаться и подчиниться. Вот хотя бы Эмелина. Как и ты, она противится. К чему? Все равно придется сдаться… или умереть медленной смертью.
— Что ж, тогда я умру. Я согласен умереть, даже если они продлят мои пытки, они не смогут помешать мне в конце концов умереть. Умереть! Ведь тут они будут бессильны.
Женщина не ответила. Темные глаза ее были устремлены в землю.
— Кто знает, — чуть слышно шептала она, — может быть, он прав… Но для тех, кто хоть раз покорился, все кончено. Для них нет надежды… нет, нет… Мы живем как во сне. Мы внушаем отвращение всем, внушаем отвращение самим себе. Напрасно ждем смерти, не решаясь наложить на себя руки… Нет больше надежды, нет! Эта девушка… такая юная… Ей ровно столько лет, сколько было мне… Погляди на меня, — обратилась она вдруг к Тому с болезненным оживлением, — погляди на меня, такую, как я теперь. А ведь я выросла в роскоши. Я помню себя девочкой, помню, как резвилась в нарядных гостиных. Меня одевали, как куклу. Гости, друзья, бывавшие в доме, восхищались моей внешностью, моим уменьем держаться. Окна одной из гостиных выходили в сад… Я с сестрами и братьями играла в прятки под апельсиновыми деревьями в саду. Меня отдали учиться в монастырь… меня учили музыке, французскому языку, рукоделиям… чему только меня не учили! Мне было четырнадцать лет, когда меня внезапно вызвали на похороны отца. Он скончался совершенно неожиданно. Когда стали приводить в порядок дела, выяснилось, что оставшегося едва ли хватит на покрытие долгов. Кредиторы составили опись имущества. Я была внесена в эту опись. Моя мать была рабыней… Отец все собирался освободить меня, но так и не собрался. Я и раньше знала, что я рабыня, но никогда об этом не задумывалась. Разве придет когда-нибудь в голову, что человек, полный здоровья и сил, может умереть? Отец погиб в какие-нибудь три-четыре часа. Это был один из первых случаев холеры в Новом Орлеане. На следующий день после похорон жена моего отца со своими детьми уехала на плантацию своих родителей. Мне казалось, что ко мне как-то странно относятся, но я не обращала на это внимания. Делами по ликвидации имущества руководил адвокат. Он приезжал ежедневно, ходил по всему дому и очень учтиво разговаривал со мной. Однажды он привез с собой какого-то молодого человека. Никогда не видела я такого красавца и никогда не забуду этого вечера. Мы гуляли с ним в саду. Я чувствовала себя одинокой и печальной, а Генри был так нежен и ласков со мной. Он сказал мне, что видел меня еще до моего отъезда в монастырь, что любит меня и хочет стать моим другом и защитником. Одним словом, хотя он и не сказал мне, что уплатил за меня две тысячи долларов и что я — его собственность, все же я с радостью отдала ему себя, всю, все чувства мои без остатка, — ведь я любила его… Любила! — повторила она и на мгновение умолкла. — О, как я его любила! Как люблю и буду любить его до последней минуты моей жизни! Он предоставил в мое распоряжение роскошный дом, слуг, лошадей, экипажи, мебель, наряды — все, что можно приобрести за деньги. Я любила только его одного, он был мне дороже всего на свете. У меня была лишь одна мечта: чтобы он женился на мне. Я думала, что если он действительно любит меня так сильно, как говорит, если я действительно была для него, как он уверял, всем, — он поспешит освободить меня из рабства и женится на мне. Он объяснил мне, что это невозможно. Он говорил, что если мы будем верны друг другу, это и будет настоящий брак перед богом. Ах, если это была правда, то разве не была я его настоящей женой? Разве я не была ему верна? В течение семи лет я ловила каждый его взгляд, каждое движение, каждым дыханием моим я стремилась угодить ему… Он заболел желтой лихорадкой. Двадцать дней и двадцать ночей я не отходила от его постели, я, я одна ухаживала за ним, делала все… Он называл меня своим добрым ангелом, говорил, что я спасла ему жизнь…
