Пэлем Вудхауз - Том 2. Лорд Тилбури и другие
Действительно, на дорожке ему стало получше. Как справедливо заметил лорд Эмсворт, вечер был прекрасен. Даже горожанин мог оценить блаженное спокойствие парка под милостивой луной. Словом, сыщик настолько ожил, что ярдов через сто отважился на ремарку:
— А мы не в другую сторону идем?
— Вы забыли, мой дорогой, — откликнулся граф, играя фонариком с той радостью, с какой осваивает ребенок новую игрушку. — Как раз перед обедом мы ее переместили. Помните, вы советовали?
— Да. Помню.
— Пербрайт был против. Вероятно, ему кажется, что ей там хуже. Но я за всем присмотрел, она довольна, э, а, довольна. Прекрасно ела ужин!
— Это хорошо, — рассеянно ответил сыщик.
— А? Э?
— Хорошо.
— Ах, хорошо! Конечно, конечно, очень хорошо. Я был исключительно рад. Ей опасно оставаться на прежнем месте. Знаете, моя сестра Констанс пригласила этого Парслоу! Да, да, да, к обеду. Конечно, это он и подговорил, чтобы незаметно выскользнуть и сделать ей какую-нибудь пакость. То-то удивится, хе-хе! Пришел — а домик пустой. Хорош он будет, нечего сказать! Как говорится, в замешательстве.
Лорд Эмсворт прервал свою речь, дабы отсмеяться. Пилбем попытался выдавить хоть какое-то эхо.
— Новый домик, — продолжал граф, шестикратно включив и выключив фонарик, — очень удобен. Собственно, я его для нее и заказал, еще весной, но Пербрайт воспротивился. Может быть, вы не знаете, но эти шропширцы упрямы, как шотландцы. У меня садовник шотландец, он упрям, как мул. Напомните, я вам расскажу, что у нас было из-за штокроз. Пербрайт, в сущности, не мягче. Я ему говорил: «Одумайтесь, мой дорогой! Такой замечательный домик, последнее слово техники, а главное (наверное, главное!), он у самого огорода…».
Звук, вырвавшийся из тьмы, тронул его доброе сердце.
— Мой дорогой! — вскричал он. — Что, голова?
— У о-го-ро-да? — провыл сыщик.
— Да. Это очень удобно, Пербрайт рядом живет. Наверное, вы видели как-нибудь, такой кирпичный домик, с хорошей крышей. Да вот он! Она спокойна, все тихо, говорил же я!
Быть может, она и была спокойна, чем отличалась от Пилбема, который в страшной тоске рухнул на перильца. В свете фонарика Императрица являла поистине волшебное зрелище. Опустив долу прекрасный лоб, непрестанно дрожа завитушкой хвостика и даже дирижаблем фигуры, она доедала поздний ужин. Но сыщик не был склонен любоваться красотой. Он пытался принять непредвиденное горе; и горше всего была мысль, что виноват он сам, его легкомысленный совет.
Свиней он боялся. Вроде бы где-то он читал, что если ты войдешь в стойло к незнакомой свинье, она разорвет тебя на ленточки, словно какой-нибудь тигр. Никакие деньги — а он был до них жаден — не вынудили бы его вырвать манускрипт у этой озверелой твари. Может быть, блудный сын и общался с ними, как в клубе, но порядочным людям он в конце концов — не указ.
Мы не можем сказать, сколько простоял бы он в тоске, но его прервал окрик:
— Ой, Господи!
— Что такое? — спросил он несколько резче, чем спрашивают гости у хозяев.
Фонарик плясал и метался в руке девятого графа.
— Ой, Господи, что она ест? Пербрайт, Пербрайт! Мой дорогой, вы не видите, что она ест? Пербрайт!!! Неужели бумагу?
Граф перегнулся через перильца. Свет фонарика дергался, как гелиограф, над чем-то непонятным. Кто-то скакал галопом во тьме.
— Пербра-айт!
— А, мммм?
— Пербрайт, вы давали ей бумагу?
— Э-э-э, мммм.
— Тогда что же она ест?
— А, мммм?
— Бумагу. Смотрите. Ой, Господи! — вскричал несчастный лорд, останавливая фонарик. — Да это рукопись Галахада!
Глава XIV
В то самое время, когда граф пришел осведомиться о здоровье сыщика, сестры его Констанс и Джулия, а также гость и сосед сэр Грегори обсуждали в гостиной, что же делать.
Тон они с самого начала взяли высокий. До сих пор, по ряду причин, сэр Грегори знал немного; услышав же от леди Джулии, что всеми бедами он обязан вельможной бестактности ее сестры, тихо охнул, метнул в леди Констанс гневный взгляд и стал щелкать языком.
Всякий разумный человек угадал бы, что будет. С одной стороны, ни одна женщина не допустит, чтоб на нее щелкали; с другой — хозяйка не вправе грубить гостю. В поисках выхода леди Констанс накинулась на сестру, а та, всегда готовая к доброй семейной сваре, радостно включилась, прежде чем злосчастный баронет понял, что, посеяв ветер, пожинает бурю.
Мы говорим об этом для того, чтобы объяснить, почему Главный Штаб далеко не сразу решил связаться с сыщиком. Наконец, прорвавшись сквозь гул битвы, баронет воскликнул:
— Да спросим его самого!
Слова эти мигом усмирили гневную страсть. Отложив до случая наиболее удачные реплики, прекрасные дамы вызвали Биджа, а потом — послали его к Пилбему, с приглашением спуститься на минутку. Наконец Бидж вернулся и сообщил, что сыщика на месте нет.
— Нет? — спросила леди Констанс.
— Нет?! — вскричала леди Джулия.
— Должен быть, — прибавил сэр Грегори. — Болит голова, ушел к себе, лег — значит, должен быть.
— Вы тихо стучали, — предположила леди Констанс.
— Постучите еще, — посоветовала леди Джулия.
— Дайте в дверь ногой, — вмешался сэр Грегори. Бидж был почтителен, но тверд.
— Не получив ответа, миледи, — сказал он, — я взял на себя смелость заглянуть в комнату. Там никого нет.
— Нет?
— Нет?!
— То есть как это нет? Бидж склонил голову.
— Комната пуста, сэр.
— Он в гостиной, — предположила леди Констанс.
— Или в бильярдной, — подхватила леди Джулия.
— Я посетил обе комнаты, миледи, равно как и ванную. По-видимому, мистер Пилбем пошел погулять.
— Спасибо, Бидж, — сухо сказала леди Констанс.
Дворецкий поклонился и вышел. Царило молчание. Сэр Грегори грузно дошагал до окна и стал смотреть во тьму, страшась увидеть на звездном небе огненные письмена, оповещающие мир о креветках. Леди Констанс судорожно вздохнула.
— У нас вообще не останется знакомых! — сказала она. Леди Джулия закурила сигарету и заметила:
— Бедный мой Майлз! Все к собакам… Ах, Конни, зачем ты осадила эту мразь? Тут не в деньгах дело, он вредный. Жаль, что ты такая царственная.
— А мне, — возразила ее сестра со свойственным ей великолепием, — жаль, что сэр Грегори связался с этим слизняком. Сразу видно, что ему нельзя доверять.
— Тут ты права, — поддержала ее леди Джулия. — Нельзя ни в коем случае.
Неожиданный альянс огорчил баронета.
— Понимаете, — объяснил он, — я к нему обращался по… частному делу. Он оправдал мои ожидания. Мне и в голову не пришло, что он может так поступить.
— Несмотря на усики? — осведомилась леди Джулия. — Одно утешает, Конни. Теперь мы можем поговорить с Кларенсом, чтоб он прекратил эту чушь насчет денег.
— Верно, — согласилась леди Констанс, немного светлея. Пока она это произносила, открылась дверь, и вошел сыщик.
Как выразился поэт, каждого любит хоть кто-то. Возможно, кто-то любил и Перси Пилбема. Но даже мать, если она была, даже нежная тетя, если была она, не встретили бы его столь пылко, как прекрасные сестры, не говоря уж о сэре Грегори.
— Мистер Пилбем!
— Мистер Пилбем!
— Пилбем, старина!
— Заходите!
— Садитесь!
— Вот вам кресло.
— Как вы себя чувствуете?
— Вам получше?
— Сигару, э? Высший класс.
Пилбем очень удивился.
— Спасибо, — сказал он, садясь в кресло.
— Спасибо, — прибавил он, беря сигару.
— Спасибо, спасибо, — отвечал он дамам. — Да вроде получше.
— Я так рада! — сказала леди Констанс.
— Красота! — сказала леди Джулия.
— Молодец, — завершил беседу сэр Грегори. — Здорово.
С окончанием радостной песни секунду-другую царило то замешательство, какое царит, когда надо перейти к делу. Прервал его сыщик, понимая, что придется выдать блеф высокой марки.
— Я… — начал он, — ну, вы понимаете…
— Еще бы! — вскричал сэр Грегори. — Значит, вы все обдумали.
— Боюсь, мистер Пилбем, — заметила леди Констанс, — что я была резковата. Видимо, это от погоды…
— Чековая книжка с вами, сэр Грегори? Да? — спросила леди Джулия.
— Конечно, конечно! Вот, пожалуйста.
Пилбем оживился, как оживлялся всегда при виде чековой книжки.
— Ну, все в порядке, — сердечно сказал он.
— В порядке? — вскричала леди Констанс.
— Вы хотели, — проверил сыщик, — чтобы я уничтожил эту рукопись? Что ж, я ее уничтожил.
— Как?!
— М-м — так. Собственно говоря, я предал ее огню, — уточнил Пилбем, бросая взгляд на книжку и облизывая губы.
Все опять помолчали, на этот раз — смущенно. Такое смущение царит тогда, когда воспитанные люди должны ответить собеседнику: «Неправда!» — а уж тем более — когда они при этом знают, как опасно его обидеть.
