Фридрих Шлегель - Немецкая романтическая повесть. Том I
— Чорт бы побрал все эти проклятые доводы! — воскликнул Эммерих.
— Успокойтесь, — сказал Генрих чуть погромче. — Вы ведь хотели постигнуть вещи в их связи. Меня обманули и обошли; как ни велика наша Европа, — Азия и Америка не в счет, — но мне неоткуда было получить ссуду, словно весь кредит в стране был исчерпан и все банки опустели. Лютая, безжалостная зима требовала дров для отопления; а у меня не было денег, чтобы запастись ими обычным путем. Таким-то образом напал я на мысль об этом займе, который даже нельзя назвать принудительным. При этом я не предполагал, что вы, милостивый государь, вернетесь еще до наступления теплых летних дней.
— Какой вздор! — сказал тот. — Что же вы, несчастный, думали, будто моя лестница с наступлением теплых дней вырастет сама собой, словно спаржа?
— В том, как растут лестницы, я разбираюсь так же плохо, как в тропической флоре, чтобы быть в состоянии утверждать это, — ответил Генрих. — Между тем, дрова были мне крайне необходимы, и раз я совсем не выходил из дому, как и моя жена, и никто ко мне не приходил, потому что у меня нечем было поживиться, то эта лестница, следовательно, принадлежала к прямым излишествам в жизни, к пустой роскоши, к ненужным изобретениям. И если стремление к ограничению своих потребностей, к довольству своим собственным обществом считать, как утверждают познавшие мир мудрецы, признаком душевного величия, то, как видите, благодаря этой совершенно ненужной мне пристройке, мы не замерзли. Разве вам не случалось читать о том, как Диоген бросил прочь свой деревянный кубок, увидев одного крестьянина, который пил, черпая воду ладонями?
— Как вы остроумны! — возразил Эммерих. — Я же видел раз парня, который пил, присосавшись рылом, прямехонько из трубы; стало быть, ваш мусье Диоген мог бы отрубить себе руку в придачу. — Эй, Ульрих, сбегай-ка в полицию; дело должно принять другой оборот.
— Не торопитесь, — закричал Генрих, — вы должны понять, что ваш дом значительно выиграл без этой лестницы!
Эммерих, уже повернувшийся было к выходу, возвратился обратно.
— Выиграл? — яростно закричал он. — Вот так новости!
— А дело, между тем, совсем просто, — ответил ему Генрих, — и понять его не составит труда. Не правда ли, дом ваш не застрахован? С некоторого времени я стал видеть дурные сны, мне снились пожары, притом по соседству действительно горели дома; у меня было определенно какое-то предчувствие, я назвал бы это даже предвидением, что наш дом постигнет та же участь. И разве может быть что-нибудь нелепее (готов я спросить всякого, кто разбирается в постройках) деревянной лестницы? Полиция должна бы категорически запретить такие огнеопасные устройства. В тех городах, где этот дурной обычай существует, деревянная лестница, случись пожар, всегда оказывается самым пагубным злом. По ней не только распространяется огонь во все этажи, но она часто делает невозможным спасение людей. А так как я наверное знал, что вскоре здесь или по соседству должен вспыхнуть пожар, то я собственными руками, с превеликим трудом, обливаясь потом, сломал эту ненужную, грозившую бедой лестницу, чтобы по возможности уменьшить зло и пагубу. И я даже рассчитывал на вашу признательность.
— Ах так? — закричал Эммерих. — Оставайся я дольше, этот чистоплотный господин по тем же хитроумным соображениям использовал бы по частям весь мой дом. Использовал! Словно дома можно использовать таким порядком! Но подожди, благодетель! — Полиция тут? — спросил он вернувшегося Ульриха.
— Мы воздвигнем, — закричал Генрих, — большую, каменную лестницу, и ваш палаццо, милостивый государь, выиграет от этого столько же, сколько и город и государство.
— Ну, с этим хвастовством мы сейчас покончим, — ответил Эммерих, и тут же обратился к приставу, явившемуся с несколькими полицейскими.
— Господин инспектор, — сказал он, обращаясь к нему, — слыхали ли вы о таком бесчинстве? Сломать в моем доме большую, прекрасную лестницу и сжечь ее в мое отсутствие, как простые дрова!
— Это войдет в хронику городских происшествий, — веско заявило начальство, — а этого субъекта, похитителя лестниц — в исправительный дом или в крепость! Это похуже кражи со взломом! Кроме того, он обязан будет возместить убытки. Спускайтесь-ка вниз, господин злоумышленник!
— Как бы не так! — сказал Генрих. — Англичанин с полным правом называет свой дом замком, а что до моего, то он совершенно неприступен и неодолим; я ведь поднял подъемный мост.
— Ну, этой беде легко помочь! — закричал полицейский начальник. — Ну-ка, братцы, несите сюда большую пожарную лестницу; вы подниметесь наверх, и если преступник вздумает оказать сопротивление, то вяжите его и тащите вниз, чтобы наказать его по заслугам.
Между тем дом наполнился людьми, жившими по соседству; тут были и мужчины, и женщины, и дети, привлеченные шумом, и много любопытных стояло на улице, чтобы узнать, что происходит, и посмотреть, к чему все это приведет. Клара, смутившись, села возле окна, но не теряла самообладания, видя, что ее супруг все так же весел и не принимает дела близко к сердцу. Но она не представляла себе, чем все это кончится. Генрих подошел к ней на минуту, чтобы утешить ее и что-то взять из комнаты. Он сказал:
— Послушай, Клара, мы так же осаждены, как в былое время наш Гёц в своем Якстгаузене; отвратительный герольд уже предложил мне сдаться на милость победителя, и я ему сейчас отвечу, но скромно, не так, как мой великий прототип[25].
Клара дружески улыбнулась ему и сказала только:
— Твоя судьба — моя судьба; но я думаю, что если бы мой отец увидел меня сейчас, он простил бы меня.
Генрих снова вышел, и когда он увидал, что лестницу, действительно, хотят притащить, то произнес торжественным тоном:
— Господа, подумайте, что вы делаете, я давно уже решился на все, на любую крайность, я добровольно не отдамся в ваши руки, но буду защищаться до последней капли крови. Вот у меня под рукой две двустволки с добрыми зарядами, а там найдутся еще, вот старая пушка, опаснейшее полевое орудие, полное картечи, кусков свинца, толченого стекла и других ингредиентов. Порох, пули, картечь, свинец, все что только понадобится, найдется в комнате в изобилии; а пока я буду стрелять, моя храбрая жена, которая в качестве охотницы отлично умеет обращаться с оружием, будет перезаряжать. Ну, нападайте же, раз вы хотите пролития крови.
— Да это настоящий сатана, — сказал полицейский начальник, — такого отчаянного злодея мне давно уж не доводилось видеть. Каков он собой? Ведь в этой темной дыре ни зги не видать.
Генрих положил на пол две палки и старый сапог, и это должно было сойти за пушку и двустволки. Полицейский сделал знак убрать лестницу.
— Лучше всего, господин Эммерих, — присовокупил он затем, — взять этого беспутного Абеллино[26] измором; он должен будет сдаться.
— Ну, и промахнетесь! — весело закричал Генрих. — У нас многомесячный запас сушеных фруктов, слив, груш, яблок и сухарей; зима уж на исходе, но если нам недостанет дров, то тут наверху есть чулан; в нем найдутся старые двери, ненужные доски от полов, и даже на чердаке можно будет кое-что выломать как лишнее.
— Послушайте только этого безбожника! — воскликнул Эммерих. — Сперва он разоряет мой дом снизу, а теперь он готов приняться за крышу!
— Это неслыханно! — сказал полицейский. Многие из теснившихся ротозеев восхищались решимостью Генриха, радуясь беде, случившейся со скупым хозяином.
— Не вызвать ли нам отряд солдат, тоже с огнестрельным оружием?
— Нет, господин инспектор. Ради всего святого, нет! Эдак, в конце концов, мой домик будет стерт с лица земли, и я останусь с пустыми руками, даже если мы и захватим бунтовщика.
— Правильно, — сказал Генрих. — А вы, быть может, кстати и позабыли, о чем уже многие годы пишут в газетах? Первый же пушечный выстрел, откуда бы он ни раздался, будет сигналом к возмущению во всей Европе. Что же, господин полицейский, вы хотите взять на себя неслыханную ответственность за то, что в этой хижине, на этой самой узкой и темной улице маленького предместья, начнется чудовищная европейская революция? Что подумает о вас потомство? Какой отчет дадите вы богу и королю в своем легкомысленном поведении? Посмотрите, вот стоит заряженная пушка, которая вызовет величайший переворот во всем столетии.
— Он демагог и карбонарий, — сказал полицейский начальник, — это сразу видно по его речам. Он член тайных обществ и ведет себя так дерзко в надежде на постороннюю помощь. Возможно, что среди этих шумных зевак у него найдется много переодетых пособников, которые только ждут нашего нападения, чтобы броситься на нас с тылу с орудиями убийства.
Когда эти бездельники услыхали, что полиция их побаивается, то с злорадством подняли громкий крик, смятение усилилось, и Генрих воскликнул, обращаясь к супруге:
![Елена Кукина - Русская живопись первой половины XIX века. Романтизм, академизм и бидермайер [статья]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
