Фолкнер - Шелли Мэри
— Этот Фолкнер, — сказал он, — скрывался тринадцать лет, пока не обнаружили его сообщника Осборна и пока он не узнал, что Джерард вел свое расследование; тогда, испугавшись, что в Америке его история выплывет наружу, он сам признался, приукрасив факты преступления, но все же указав на место захоронения жертвы, что явно подтверждает истинность настоящего обвинения. Не может быть, чтобы все было так, как он описывает, хотя его рассказ очень убедителен. Возможно ли, чтобы женщина столь робкая, как Алитея, бросилась на верную смерть, как он утверждает? Зачем она пыталась пересечь бушующую реку? Пройдя всего полмили, она бы дошла до крестьянского дома, где смогла бы укрыться от преследования. Разве дама, хорошо известная в округе, где все относились к ней по-доброму, не отправилась бы в ближайшую деревню вместо того, чтобы лезть в опасную воду? Она боялась даже замочить ноги в ручье; она никогда бы не осмелилась броситься в ревущие волны, грозившие ее поглотить и уничтожить!
Так рассуждал сэр Бойвилл, и, хотя Джерард озадачил адвоката своим заявлением, что верит Фолкнеру, он не мог спорить с утверждением, что суд неизбежен и лучше суда никто не установит истину. Созвали присяжных, и сэр Бойвилл выступил в таком ключе, чтобы настроить их против обвиняемого. Печальная процессия двинулась к могиле бедной Алитеи; вокруг нее уже собралась толпа деревенских жителей, которые не осмеливались прикоснуться к плащу, но таращились на него с любопытством и жалостью. Многие помнили миссис Невилл, и их простецкие восклицания показывали, как они горевали о ней. «Помню, я захворала, — сказала одна старуха, — а она сама дала мне лекарство». «Мой сын Джеймс сгинул в море, — вспомнила другая, — и тогда она пришла, утешила меня и привела с собой юного мастера Джерарда, и плакала, благослови ее Господь! Такая богатая, благородная дама — глянула на меня, увидела, как мне тяжело, и заплакала по бедняжке Джеймсу! И подумать только — остались от нее одни косточки!» «Дорогая моя хозяйка, — причитала еще одна женщина, — никогда и слова грубого мне не сказала; ее стараниями я мужа нашла; будь она жива, я бы горя не знала!»
За плачем последовали проклятия в адрес убийцы. С приездом присяжных по рядам прокатился ропот, толпа отступила, подняли плащ, и присяжные заглянули в яму; череп, оплетенный длинными темными волосами, чей цвет и блеск помнили многие из присутствующих, привлек всеобщее внимание; женщины, увидев его, зарыдали в голос. Осмотрели фрагменты платья, шелкового или муслинового, которые довольно хорошо сохранились, хотя выцвели и пошли пятнами. Еще одно доказательство — среди костей нашли украшения; на руке скелета — обручальное кольцо и еще два; сэр Бойвилл поклялся, что оба принадлежали его жене. Личность усопшей теперь ни у кого не вызывала сомнений; рассматривать кости дольше необходимого казалось святотатством, и каждый видевший их, размышляя о том, как такая красота и совершенство превратились в маленькую груду костей, ненавистных глазу, усвоил проникновенный урок о быстротечности жизни. Плакали даже самые суровые мужчины, и в каждом сердце пылала ненависть к человеку, погубившему несчастную даму.
Через несколько секунд над ямой снова натянули плащ, толпа подступила ближе, а присяжные ушли и возвратились в Рейвенгласс. Показания Невилла были нужны лишь для того, чтобы подтвердить имя и место проживания убийцы; в вердикте же никто не сомневался. Фолкнера единогласно признали виновным в преднамеренном убийстве, выдали ордер на его задержание и отправили к нему полицейских.
После оглашения вердикта сэр Бойвилл с сыном вернулись в Дромор. Их сопровождали мистер Эшли и адвокат; жизненная рутина, что так часто вмешивается в наши дела ради нашего же блага, сводя вместе разных людей и притупляя острые впечатления, вынудила Невилла, который жаждал предаться размышлениям, провести несколько часов в обществе этих джентльменов. Подали обед; мистер Эшли остался, а Джерард решил, что уйти было бы невежливо. После обеда его подвергли настоящему допросу, который его восприимчивому и живому уму показался более жестоким, чем любые превратности судьбы. Его подробно расспросили о знакомстве с Фолкнером, о том, как они встретились, часто ли виделись и как вышло, что тот, кого они называли убийцей, решил во всем сознаться. Ответить на эти вопросы не составляло труда, но пришлось упомянуть об Элизабет — и, разумеется, как только выяснилось, что у Фолкнера есть дочь, на него обрушилась лавина расспросов, а с губ отца сорвались грубые слова, возмутившие душу молодого человека; вместе с тем он никак не мог ее защитить и избавить от связи с Фолкнером: теперь она считалась дочерью убийцы.
Он выбежал из комнаты при первом же удобном случае, вышел на свежий воздух и поспешил туда, где мог бы совладать с мятежными чувствами и очистить душу, — к могиле матери, где ни было никого, кроме часовых. При виде молодого сквайра они отошли в сторону, а он, прибежавший сюда с такой скоростью, что не чувствовал почвы под ногами, бросился на песок, радуясь, что остался наконец наедине с природой. Луна плыла по небу среди облаков, то ярко сияя в просветах, то исчезая за темной завесой, и зеркальная поверхность океана то искрилась серебром, то тускнела, подергиваясь поволокой, и тогда шум прилива был слышен, но волны не видны.
Однажды красноречивый философ с презрением произнес: «Попробуйте представить человека, который не ведает ни о существовании Бога, ни о вечности, ни о добре, ни об истине, ни о красоте, ни о бесконечности» [24]. Невилл не был таким человеком. Поэзия жила в его душе, а стремление к идеалу придавало его характеру особое очарование, которое замечали натуры столь же тонкие и возвышенные. Под этими песками покоилось истлевшее тело его матери; смерть присутствовала рядом в самом отвратительном обличье; тело той, что когда-то была ему так дорога, чьи теплые и нежные ласки он вспоминал с таким трепетом, больше не обладало ни красотой, ни даже формой. Он требовал, чтобы небеса открыли ему судьбу матери, и те привели его сюда; здесь, в узкой могиле, лежали свидетельства ее добродетели и ее смерти. Благодарил ли он небеса? Да, но с горечью осознавал, что ответ на его молитвы был неразрывно связан с крахом столь же светлого и благородного существа, как та, чью честь он стремился отстоять.
Его сердце трепетало, когда он представлял все страшные и жестокие беды, которые сам же навлек на Элизабет; он искал в душе оправдания успеху, к которому так стремился. Те не заставили себя ждать: он не желал низменной мести; его мотивы были благородными, он вел себя честно. Фигура матери отмечена для каждого божественной печатью; Невиллом двигало желание доказать, что мать, которую он боготворил, не нарушила первостепенный и самый священный в мире долг, и он не мог предвидеть, что в результате его поисков пострадают невинные. Отвечать за преступление обязан совершивший его; Фолкнер должен был принять на себя все последствия своего поступка, остальные невиновны. Однако эти размышления лишь на время притупили боль от раны; вмешались другие мысли и реальность, неприглядная реальность сцены, в которой ему, несчастному, должно участвовать. За Фолкнером придут, наденут ему кандалы, посадят в тюрьму; его ждет публичный позорный суд; ему предстоит подвергнуться этим унижениям, и Джерард прекрасно знал, что дочь его не оставит. «А я, ее сын, потомок этих священных костей, помещенных сюда его рукой, — разве могу я находиться рядом с его дочерью? Пусть Господь смилуется над ней, ибо люди ее не пощадят!»
И все же он был недоволен. «Что-то можно предпринять, и я это сделаю! Люди, которых отрядили его забрать и отвести в презренное место, предназначенное для худших представителей человечества, уже в пути; она пойдет с ним, а я вынужден оставаться здесь. Завтра останки перенесут в наш дом; на следующий день захоронят в семейном склепе, и я обязан присутствовать на церемонии; мои руки связаны, я поневоле бездействую; у меня отняли свободу действий».
