Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед
В это утро он плотно позавтракал, проглядел заголовки в газете и наконец профессионально бодрым голосом произнес:
– А теперь, лорд Брайдсхед, наш страдалец уже, наверное, готов повидаться со мной, как вы думаете?
Брайдсхед повел его к больному; Корделия пошла следом, и я остался за столом один. Не прошло и минуты, как за дверью опять послышались голоса всех троих:
– …могу только извиниться.
– …бедный страдалец. Поверьте мне, все потому, что он увидел новое лицо, в этом все дело – в неожиданности. Это так понятно.
– …отец, простите… привезти вас так издалека, и вот…
– Не думайте об этом, леди Корделия. Да в меня бутылки швыряли… Дайте ему время. Я знаю случаи, когда и хуже бывало, а как прекрасно умирали. Молитесь за него… Я приеду еще… а теперь, если позволите, я нанесу краткий визит миссис Хокинс. Да, конечно, я прекрасно знаю к ней дорогу.
Корделия и Брайдсхед вошли в столовую.
– Как я понимаю, визит к больному не увенчался успехом?
– Не увенчался. Корделия, ты отвезешь отца Маккея домой, когда он спустится от няни? Я должен позвонить Берил и узнать, когда я ей буду нужен.
– Брайди, это было ужасно. Что нам теперь делать?
– Мы сделали все возможное на сегодняшний день. – И Брайдсхед вышел из комнаты.
Лицо Корделии было серьезно; она взяла с тарелки кусочек ветчины, обмакнула в горчицу и съела.
– Все Брайди, – сказала она. – Я знала, что ничего не выйдет.
– Что произошло?
– Хотите знать? Мы вошли к нему гуськом, Кара читала папе газету. Брайди сказал: «Я привел к тебе отца Маккея», а папа сказал: «Отец Маккей, боюсь, вас привели сюда по недоразумению. Я не при смерти, и я уже двадцать пять лет не являюсь практикующим членом вашей церкви. Брайдсхед, покажи отцу Маккею, как отсюда выйти». И тогда мы трое сделали поворот кругом и вышли, и я слышала, как Кара возобновила чтение газеты, вот, дорогой Чарльз, и все.
Я принес это известие Джулии, которая еще лежала в постели; здесь же стоял поднос из-под завтрака и валялись газеты и конверты.
– Камлание не состоялось, – сказал я. – Шаман отбыл восвояси.
– Бедный папа.
– Брайди остался с носом.
Я был очень доволен. Я оказался прав, а все остальные не правы; истина восторжествовала; опасность, которая нависла над Джулией и мною с того самого вечера у фонтана, теперь была устранена и, может быть, развеяна навеки; и вдобавок ко всему – теперь я могу признаться – я тайно праздновал еще одну невысказанную, невыразимую, нечестную маленькую победу. Можно было предположить, что события этого утра воздвигли между лордом Брайдсхедом и его законным наследием новые преграды.
И в этом я не ошибся; было послано за представителем лондонской адвокатской конторы, дня через два он действительно явился, и в доме стало известно, что лорд Марчмейн сделал новое завещание. Но я глубоко заблуждался, когда думал, что религиозным разногласиям положен конец; накануне отъезда Брайдсхеда после ужина они вспыхнули с новой силой.
– …папины точные слова были: «Я не при смерти, я уже двадцать пять лет не являюсь практикующим членом церкви».
– Не «церкви», а «вашей церкви».
– Не вижу разницы.
– Разница огромная.
– Брайди, ведь ясно, что он хотел сказать.
– По-моему, он хотел сказать то, что сказал. Что он не имеет обыкновения причащаться регулярно и, поскольку в данный момент еще не умирает, не видит причины изменять своим привычкам – пока что.
– Это крючкотворство.
– Почему люди считают стремление к точности крючкотворством? Он ясно выразился, что не согласен видеть священника именно в тот день, но согласится, когда будет при смерти.
– Пусть бы мне кто-нибудь объяснил, – сказал я, – в чем, собственно, смысл этого таинства? Значит ли оно, что если человек умрет в одиночестве, он попадет в ад, а если священник помажет его маслом…
– О, дело не в масле, – возразила Корделия. – Масло – для исцеления.
– Еще того страннее – ну, не важно, что бы ни делал священник, для того чтобы он попал на небо. В это вы верите?
Здесь вмешалась Кара:
– Помнится, мне говорила няня или кто-то говорил, во всяком случае, что если священник войдет, пока тело еще не остыло, тогда все в порядке. Это так, ведь правда?
Ее слова встретили дружный отпор.
– Нет, Кара, неправда.
– Разумеется, нет.
– Кара, вы что-то спутали.
– А я помню, когда умирал Альфонс де Грене, мадам де Грене спрятала священника прямо за дверью – Альфонс не переносил их вида, – а потом впустила его, когда тело еще не остыло, она сама мне рассказывала, и по нем отслужили полную панихиду, я на ней была.
– Панихида вовсе не означает, что вы обязательно попадете в рай.
– Мадам де Грене считала, что означает.
– Она ошибалась.
– Знает ли кто-нибудь из вас, католиков, зачем нужен священник? – спросил я. – Хотите ли вы просто, чтобы ваш отец мог быть похоронен по христианскому обряду? Или вы хотите, чтобы он не попал в ад? Я прошу объяснения.
Брайдсхед стал давать мне подробные объяснения, но, когда он кончил, Кара нарушила единство католического фронта, простодушно заметив:
– Вот, а я и не знала ничего этого.
– Давайте посмотрим, – сказал я. – Человек должен проявить свободную волю, должен раскаяться и желать примирения с Богом. Так? Но только Бог может знать, что у него в душе, священник этого знать не может; если же священника при этом нет и он примиряется с Богом в душе своей, это так же ценно, как и в присутствии священника. Вполне возможно даже, что воля действует, когда человек уже совсем слаб, не в силах внешне это ничем выразить. Так? Он может лежать неподвижно, как мертвый, и при этом активно желать примирения с Богом, и Бог это будет знать. Так?
– Приблизительно так, – ответил Брайдсхед.
– Тогда для чего же нужен священник?
Последовала пауза, во время которой Джулия тяжело вздохнула, а Брайдсхед набрал в грудь воздуха, словно готов был снова приступить к расчленению посылок. И пока остальные молчали, Кара произнесла:
– Я только знаю, что сама непременно позабочусь о том, чтобы у меня был священник.
– Благослови вас Бог, Кара, – сказала Корделия. – Вот, по-моему, самый лучший ответ.
И на этом мы прекратили спор, хотя каждый про себя считал его исход неудовлетворительным.
Позже, вечером, Джулия мне сказала:
– Ты не мог бы не заводить богословских споров?
– Не я их завел.
– Ведь ты никого ни в чем не убедил и даже не убедил самого себя.
– Мне просто хочется знать, во что эти люди верят. Ведь они говорят, что у них все на логической основе.
– Если бы ты дал Брайди договорить, у него бы и получилось все очень логично.
– Вас там было четверо, – настаивал я. – Кара понятия ни о чем этом не имела и то ли верит, то ли нет, неизвестно; ты знаешь кое-что и не веришь ни одному слову; Корделия знает не больше твоего и страстно верит; один только бедняга Брайди знает и верит по-настоящему, и, однако, когда дошло до объяснения, он оказался, на мой взгляд, совершенно беспомощен. И еще говорят: «По крайней мере католики знают, во что верят». Сегодня мы видели как на ладони…
– Ох, Чарльз, к чему эти разглагольствования? Я могу подумать, что ты и сам начал испытывать сомнения.
Проходили недели, а лорд Марчмейн все еще был жив. В июне вступил в силу мой развод, и моя бывшая жена заключила второй брак. Джулия должна была стать свободна в сентябре. Чем ближе была наша свадьба, тем тоскливее, как я заметил, говорила о ней Джулия. Война тоже приближалась – это не вызывало у нас сомнений, – но грустное, отрешенное, даже порой отчаянное нетерпение Джулии шло не от той неопределенности, что была вне ее, а время от времени оно вдруг сгущалось в мгновенные приступы озлобления, и она бросалась на сдерживающую преграду своей любви ко мне, точно зверь на железные прутья клетки.
Меня вызвали в военное министерство, опросили и внесли в список на случай национальной опасности; Корделию тоже внесли в какой-то список; списки снова вошли в нашу жизнь, как когда-то в школьные годы. Все лихорадочно подготавливалось к ожидающейся национальной опасности. В этом темном министерстве слово «война» не произносилось, на нем лежало табу; нас должны были призвать, если возникнет «национальная опасность» – не военная смута, которая есть акт человеческой воли, не такие ясные и простые вещи, как гнев и расплата, нет, национальная опасность – нечто являющееся из глуби вод, чудовище с безглазым ликом и хлещущим хвостом, которое всплывает со дна морского.
Лорд Марчмейн выказывал мало интереса к тому, что происходило вне стен его комнаты; каждый день мы приносили ему газеты и пытались читать их, но он поворачивал голову, разглядывая окружавшие его замысловатые узоры. «Читать дальше?» – «Да, пожалуйста, если вас это не утомляет». Но он не слушал; изредка, при упоминании знакомого имени, он бормотал: «Ирвин… Знал его. Посредственность»; изредка делал какие-нибудь не идущие к делу замечания: «…чехи – превосходные кучера, и только»; но мысли его были далеки от дел земных, они были здесь, в этой комнате, обращены на него самого; у него не было сил на другие войны, кроме его собственной войны, которую он вел в одиночку за то, чтобы не умереть.
