Жорж Санд - Мельник из Анжибо
— Отдаст за меня дочку? Да разве я помышляю о его дочке? Разве его дочка может думать обо мне? — воскликнул мельник, заливаясь краской.
— Ладно, ладно, скромность — всегда добродетель, но я видел, как вы танцевали вместе, и смекнул, почему папаша вас так грубо оторвал друг от друга.
— Выбросьте это из головы, господин Тайян, зряшный разговор… Я отправляюсь. Но если в самом деле там зарыт клад, что мне с ним делать? Не надо ли доложить судебным властям?
— Чего ради? Судебные формальности изобретены для тех, кто неправосуден в сердце своем. Надо ли бесчестить память этого старого шута, который умудрился, прокоптив небо восемьдесят лет, всю жизнь слыть человеком порядочным. Тебе нет также нужды доказывать людям, что ты не вор: это и так никому не придет в голову. Ты просто вернешь деньги владельцам — и дело с концом.
— Но если у старика есть родственники?
— Их у него нет; а если бы и были, — ты, что же, хочешь, чтобы они унаследовали то, что им не принадлежит?
— Это верно; я совсем одурел от происшедшего… Я верхом поеду.
— Не больно удобно тебе будет ехать на лошади с этим самым чугунком, который «так тяжел, так тяжел!» Дороги-то там достаточно проезжие?
— Вполне. Отсюда надо ехать на Трансо, потом — на Лис-Сен-Жорж, а оттуда — на Же-ле-Буа. Это все одна проселочная дорога, недавно починенная.
— Тогда бери мою двуколку, Большой Луи, и не мешкай.
— А как же вы?
— А я покамест сосну здесь, у вас.
— Вы славный человек, дьявол меня заешь! А что, как постель будет для вас жестковата — вы же маленько привередливы по этой части?
— Пустяки! Одна ночь не имеет значения. Да и, кроме того, не может же твоя матушка оставаться наедине с покойником: это уж больно невесело. Ведь ты должен взять с собой работника. Когда имеешь при себе большие деньги, второй человек не лишний. В сумках двуколки ты найдешь Заряженные пистолеты. Я без них не езжу, потому что мне нередко доводится перевозить ценности. Ну, с богом! Скажи матушке — пусть приготовит мне еще чаю. Мы с ней посидим, побеседуем подольше, а то мне из-за покойника в доме как-то не по себе.
Пять минут спустя Лемор и мельник ехали, окутанные ночным мраком, по дороге в Же-ле-Буа. Дадим им время, чтобы добраться туда, и вернемся на ферму посмотреть, что происходит там, пока они в пути.
XXXIV. Бедствие
Матушка Бриколен была очень обеспокоена тем, что мельник все не приезжает в Бланшемон. Ей и в голову не приходило, что ее посланец не сможет уже никогда явиться За обещанной ему мздой, а читатель легко поймет, что в свой смертный час нищий забыл о взятом им на себя поручении. В конце концов, утомленная ожиданием и расстроенная, матушка Бриколен пошла к своему супругу, удостоверившись перед тем, что безумная еще блуждает по заказнику, как всегда, погруженная в свои мечтания, и не тревожит больше тишину долины наводящими ужас воплями. Время приближалось к полуночи. Еще звучали нестройные голоса расходившихся по домам запоздалых посетителей кабачка, но собаки на ферме не снисходили до лая, видимо, признав по этим голосам «своих».
Господин Бриколен по настоянию своей жены, требовавшей, чтобы неофициальное соглашение с Марселью сейчас же вступило в силу, передал, не без душевных терзаний и не без страха, «другой стороне в сделке» бумажник с двумястами пятьюдесятью тысячами франков. Марсель без особого волнения приняла этот почтенный бумажник из рук арендатора. Он был такой засаленный, что она взяла его кончиками пальцев. Наскучив заниматься делом, внушавшим ей отвращение из-за жадности ее контрагента, она небрежно сунула бумажник в один из ящиков секретера Розы. Она приняла плату так быстро из тех же соображений, по которым приобретатель поторопился ее вручить: ей тоже нужно было связать своего партнера, чтобы обеспечить будущее девушки и отрезать чете Бриколенов путь к отступлению.
Она наказала Фаншоне, когда бы ни явился Большой Луи, проводить его в кухню и позвать ее. Затем она бросилась одетая на кровать, чтобы хоть отдохнуть, если не подремать, потому что Роза, по-прежнему возбужденная, не уставала восторженно благодарить ее и говорить о своем счастье. Однако, так как мельник не приезжал, а треволнения этого дня изнурили всех, к двум часам ночи обитатели фермы спали глубоким сном. Правда, из этого числа надо исключить одного члена семьи Бриколенов, а именно — безумную, чей мозг, продолжавший распаляться, находился сейчас в крайне беспокойном, поистине горячечном состоянии.
Супруги Бриколен, до того как улечься спать, долго беседовали на кухне. Арендатору больше нечего было бояться, и он, за предшествующий час застудив свои внутренности холодной водой, теперь снова прилепился к кувшинчику в голубой цветочек, то и дело наливая в него доверху из стоявшего рядом огромного жбана, который он наклонял нетвердой рукой, пенящееся лиловатое вино. Это был его первачок, самое хмельное из вин нового урожая, напиток, неприятный на вкус, но любезный Бриколену больше, чем все вина на свете. Арендаторша, видя, что ни радость от приобретения Бланшемона, ни вдохновляющая перспектива дальнейшего обогащения не в состоянии больше оживить потухший взор и вернуть на место отвалившуюся челюсть ее муженька, многократно предлагала ему отправиться на боковую, но он всякий раз отвечал: «Сейчас, сейчас иду» и продолжал сидеть за столом. Наконец, убедившись, что и Роза и Марсель спят, госпожа Бриколен, не в силах более бороться со сном, тоже пошла лечь и заснула, напрасно зовя мужа, который не мог пошевельнуться и даже не слышал ее. Упившийся до положения риз и начисто утративший способность соображать, как это бывает с иными людьми, которые, сделав усилие, чтобы протрезветь, затем вознаграждают себя с лихвой, арендатор сидел, клюя носом, но держась за ручку кувшина, и заливистыми всхрапами баюкал свою жену, спавшую тяжелым сном в соседней комнате с открытой в кухню дверью.
Не прошло и часа, как Бриколен почувствовал удушье и непреодолимую слабость в членах. У него едва достало сил подняться. Ему казалось, что легким его не хватает воздуха; в глазах у него щипало, он не мог ничего разглядеть, и в голове его промелькнула мысль, что его поразил апоплексический удар. Страх смерти придал ему сил, и он ощупью добрался до двери, выходившей во двор; свеча в жестяной плошке уже успела догореть и погаснуть.
Ему удалось открыть дверь и спуститься по ступенькам грубого крыльца, игравшего роль портика в новом замке; остановившись, он обвел двор бессмысленным взглядом, не понимая, что он видит перед собой. Двор был залит странным сиянием, и арендатор машинально прикрыл рукой глаза, так как резкий переход от полной темноты к ослепительному свету снова вызвал у него головокружение. Наконец воздух несколько рассеял винные пары в его голове, удушье прошло, но зато его стал колотить озноб; сначала на него просто подействовала утренняя прохлада, но затем он задрожал уже от страха. Два огромных языка огня, пробивавшиеся сквозь густой дым, полыхали над крышей амбара.
Бриколену показалось, что он видит дурной сон; он протер глаза, встряхнулся всем телом, но пламя по-прежнему поднималось к небу, разрастаясь с чудовищной быстротой. Он хотел крикнуть: «Пожар!», но у него перехватило горло, и он не мог произнести ни звука, Попытавшись вернуться к дому, от которого он отошел на несколько шагов, сам не зная, куда идет, он увидел справа от себя пламя, вырывающееся из хлевов, слева — огненные венцы над башнями старого замка, а прямо перед собой… свой собственный дом, озаренный фантастическим светом, и черные клубы дыма, валящие, словно из горна плавильной печи, из той двери, через которую он только что вышел. Все строения, примыкавшие к Бланшемонскому замку и самый замок были охвачены огромным, превосходно рассчитанным пожаром. Поджог был учинен более чем в дюжине мест, и — что было самым зловещим в первом действии этой странной драмы — вокруг царила мертвая тишина. Бриколен, лишенный сил, утративший способность действовать, стоял и смотрел в полном одиночестве на катастрофу, о которой еще никто не подозревал. Все обитатели нового замка и прочие люди на ферме крепко спали под влиянием усталости или алкоголя и угорели во сне. Горящие строения начинали трещать, и черепица с дробным стуком стала падать на мощеный двор. Ни крика, ни стона не раздалось в ответ на эти грозные предвещания. Казалось, огонь пожирает обезлюдевшие строения, в которых нет никого живого, а есть только трупы. Бриколен ломал руки, но оставался безмолвным и недвижимым, словно его душил кошмар и он лишь силился проснуться. Наконец тишину прорезал пронзительный женский крик, один-единственный крик, и Бриколен, как бы освободившись от околдовавших его чар, ответил на этот призыв человеческого голоса диким воплем. Марсель первая в доме заметила опасность и, схватив на руки ребенка, бросилась наружу. Не обратив внимания на Бриколена и на бушующий вокруг пожар, она положила мальчика на кучу сена посреди двора и, твердым голосом сказав ему! «Оставайся здесь! Не бойся!», ринулась обратно в дом, несмотря на то, что он был весь заполнен удушливым дымом. Подбежав к кровати Розы, она окликнула ее, но та не двигалась, словно у нее отнялись ноги и руки, и была не способна подняться с места.
![Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]](/uploads/posts/books/141636/141636.jpg)
