Арчибальд Кронин - Юные годы
И запнулся. Алисон открыла глаза и искоса кокетливо смотрела на меня. Воцарилось молчание. Тогда она решительно выпрямилась и села.
— Роби! Я хочу серьезно поговорить с тобой. Ты меня тревожишь. И мистера Рейда тоже.
Значит, сегодня утром на вокзале я правильно угадал. И хотя огорчился, когда она отстранилась от меня, но все же почувствовал гордость оттого, что Алисон обо мне беспокоится.
— Прежде всего, — продолжала она нахмурясь, — мы считаем, что ты зря растрачиваешь свои силы на этом заводе. Ты совсем забросил биологию. А ты знаешь, что Карузо прочили в инженеры? Но он воспротивился.
— Дорогая моя Алисон. — Я пожал плечами с нарочито равнодушным видом. — У меня отличная работа.
Она молчала, вперив взгляд куда-то вдаль. Быть может, я перехватил через край, героически уверяя ее, что всем доволен? Я исподтишка взглянул на нее.
— Конечно, должен признаться, я страшно устаю… случается, и руку резцом пораню. И потом… кашель все не дает мне покоя.
Она повернулась ко мне с таким выражением, что я оторопел. Покачала головой.
— Роби, дорогой… ты просто ужасный человек.
Что я такого ей сказал? Волна отчаяния захлестнула меня. Почему она относится ко мне с какой-то укоризненной добротой? В теплом воздухе звенела песенка ручейка. Сердце мое отчаянно стучало и вдруг сжалось.
— Я обидел тебя?
— Нет, что ты. — Она закусила губу, борясь со своими чувствами. — Просто я поняла, какие мы с тобой разные. Я такая практичная, быть может, даже слишком. А ты, ты всегда будешь парить в облаках. Одному богу известно, что с тобой будет, когда мистер Рейд уедет из Ливенфорда.
— Рейд? Уедет?
Она опустила глаза и стала вертеть стебелек примулы.
— Он подал прошение, чтобы ему дали место в Англии. В школе близ Хоршема, в Сассексе. Слишком долго он работал в Академической школе. А то заведение хоть и небольшое, зато там придерживаются современных методов, и у него будет больше шансов продвинуться.
— Ты хочешь сказать, что Рейд уже получил эту должность? — вырвалось у меня.
— М-м, да… По-моему, это уже решено. Он хотел сообщить тебе об этом сегодня вечером.
Я похолодел. Хотя Рейд уже несколько раз намекал на такую возможность, удар был для меня все-таки нежданный-негаданный. И почему он все это устроил и решил, не сказав мне ни слова? Быть может, он не хотел огорчать меня. И все же мне было больно, я чувствовал себя отринутым. Однако, прежде чем я успел высказать свою обиду, Алисон заговорила снова, тихим голосом, избегая встречаться со мной взглядом и то краснея, то бледнея.
— Я знаю, ты очень огорчен тем, что Рейд уезжает. Ужасно расставаться с другом. Хотя, конечно, можно и в разлуке поддерживать добрые отношения.
Она как-то подозрительно умолкла.
— Дело в том, Роби… — Алисон внезапно подняла голову. — Мы с мамой тоже уезжаем.
Должно быть, я побелел как полотно. Я едва мог выговорить:
— Куда?
Наклонившись ко мне, она заговорила быстро, горячо.
— Главную роль в этом сыграли, конечно, мои занятия. Ты знаешь, как серьезно к этому относится мама, как она хочет, чтобы меня учили специалисты. Мисс Кремб ничему больше не может меня научить. В Уинтоне едва ли найдется кто-либо лучше ее. И вот было решено, что я поступлю в Королевскую консерваторию в Лондоне.
— В Лондоне?! — Для меня это было на другом конце света. А как это близко, совсем близко от Сассекса!
Алисон сидела вся красная, она была ужасно, мучительно смущена.
— Ты ведь такой умный мальчик, а как слепой: ничего не видишь, что делается вокруг. Все знают, кроме тебя. Ведь мама выходит замуж за мистера Рейда.
Я был настолько поражен, что даже не нашелся, что сказать. Конечно, миссис Кэйс все еще привлекательная женщина, и у нее одинаковые с Рейдом вкусы и интересы. Но новость эта, вместо того чтобы обрадовать, сразила меня.
Долго длилось молчание.
Наконец, чувствуя себя глубоко несчастным, я сказал:
— Если ты уедешь, у меня никого не останется.
— Но ведь я уеду не навеки. — Голос ее звучал мягко, он был полон доброты и дружеского участия. — Ты же знаешь, я должна думать о пении. И конец света наступит еще не завтра, Роби. Так что, пожалуйста, не делай преждевременных выводов, запомни: утро вечера мудренее.
Охваченный мрачным отчаянием, глядел я куда-то в пространство; солнце начало заходить за гору, снизу, у причала раздалось три резких пароходных гудка — сигнал, что он скоро отчалит.
— Надо спешить! — воскликнула Алисон. — Он скоро уйдет.
Она вдруг нерешительно, чуть ли не с мольбою улыбнулась мне, потом вскочила на ноги и протянула мне руку, помогая подняться. Пока мы спускались вниз, на пристань, мне почему-то показалось, что, несмотря на всю твердость характера, Алисон свойственна та же нерешительность, что и мне. Пароходик снова загудел — протяжно, точно сирена на Котельном заводе. Праздник кончился. И сердце у меня упало: я теперь останусь совсем один и погибну. Будущее вставало передо мной, как глухая стена.
Глава 8
Последняя суббота июля… Все эти горести до того расстроили меня, что я и забыл о выставке цветов, назначенной на этот день, и вспомнил об этом только около двенадцати, когда шел домой с завода. А когда я вернулся в «Ломонд Вью», мне совсем не захотелось идти на выставку. Однако я обещал Мэрдоку быть там, и потому в два часа пошел к себе переодеться. Звук тяжелых неуверенных шагов наверху дважды побуждал меня прислушиваться, наконец я не выдержал и решил подняться к дедушке.
Старик, вымытый, аккуратно одетый, стоял перед зеркалом и, покраснев от натуги, дрожащими пальцами силился завязать себе галстук. Одежда его была старательно вычищена, ботинки блестели, совсем как в былые славные дни. Он надел белоснежную рубашку, ставшую узкой в воротничке.
— Это ты, Роберт? — Хотя руки у него и дрожали, голос звучал ровно, и он продолжал смотреться в зеркало.
С минуту я стоял молча — несмотря на жару, меня хватил озноб, когда я увидел, что он делает.
— Куда это вы собрались?
— Куда я собрался? — Он вытянул шею и, наконец, завязал галстук. — Что за вопрос? Конечно, на выставку цветов.
— Нет… нет… Вы неважно себя чувствуете, зачем же вам идти.
— Я никогда в жизни не чувствовал себя лучше.
— Сегодня страшно жарко. Вам, безусловно, станет плохо. Вы бы лучше полежали, отдохнули.
— Я и так лежал всю неделю. Ты не представляешь себе, как мне надоело лежать.
— Но ваша нога… — попытался я пустить в ход последний довод. — Вы сильно хромаете и не дойдете.
Он отвернулся от зеркала и, хотя голова у него немного тряслась, безмятежно улыбнулся мне.
— Дорогой мой мальчик, разница между тобой и мной в том, что ты слишком быстро сдаешься. Сколько раз я тебе говорил, что нельзя так легко сдаваться. Неужели ты полагаешь, что я, глава семьи, не буду на этом знаменательном для Мэрдока торжестве? К тому же я всегда любил цветы. Цветы и хорошеньких женщин.
Я вспыхнул, услышав, как он определил мой характер, — кстати сказать, определил вполне правильно, — и теперь в ужасе смотрел, как он надевает пиджак и с важным видом выправляет крахмальные манжеты. Последние несколько недель ему нездоровилось, но он с поразительной беспечностью готовился развлекаться. Одного этого было достаточно, чтобы парализовать все мои дипломатические способности. Заставить его отказаться от задуманного было просто невозможно…
— Ну-с! — сказал он наконец, довольный своим видом, и взял палку. — Могу я рассчитывать на ваше общество? Или вы желаете, чтобы я шел один?
Ну, конечно, я должен идти с ним. Как мог я оставить его одного в такой толпе, да еще в такую жару? Не слишком надеясь на свои ноги, а потому покрепче держась за перила, он стал спускаться по лестнице, а я пошел следом.
Вереницы горожан — мужчины в соломенных шляпах, дамы в легких платьях — тянулись по дороге к садам Овертонхауса, где была устроена выставка. Мы влились в толпу, и я с облегчением подумал, что тут мы не встретим никого из дедушкиных малопочтенных друзей. Но за дедушку я тревожился — его слегка пошатывало, — и я предложил ему руку.
Это был ужасный промах. Дедушка раздраженно отказался от моей помощи.
— За кого ты меня принимаешь? Что я, ископаемое? Или мумия? — Изо всех сил стараясь не волочить ногу, он выпрямился и попытался, совсем как в былые дни, выпятить грудь колесом.
— Лет через пять я, быть может, попрошу тебя заказать мне кресло на колесиках. А пока мы в этом не нуждаемся.
Даже самый легкий намек на то, что силы его подходят к концу, был страшной ошибкой. Он и думать не хотел о своей дряхлости и решительно закрывал глаза на то, что не будет жить вечно. Вот сейчас он каким-то чудом держится прямо; я вынужден это признать независимо от своих опасений. Он был одет тщательнее обычного, и хотя и волочил ногу и голова у него тряслась, вид у него все же был весьма внушительным. Густые седые волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, лишь подчеркивали это впечатление; прохожие то и дело оглядывались, а он, чувствуя, что привлекает их внимание, охорашивался и важно шагал рядом со мной.
