Роберт Стивенсон - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады
Я воротился в залу и с возмущением обнаружил, что на моем месте подле Флоры сидит наглец Шевеникс.
— Дорогая мисс Флора, вам дурно? — Она и вправду побледнела и вся дрожала, бедняжка. — Майор, она сейчас лишится чувств. Скорее отведите ее в гостиную, а я пойду за миссис Гилкрист. Ее надобно увезти домой.
— Не беспокойтесь, — пролепетала Флора. — Это ничего, пройдет. Прошу вас, не... — Тут она подняла на меня глаза и все поняла. — Да, да, я поеду домой.
Она оперлась на руку майора, а я поспешил в карточную комнату. Мне посчастливилось: старая дама как раз поднималась из-за стола, крытого зеленым сукном, после очередного роббера. Ее партнером был наш милейший поверенный, и я увидел на столе пред нею кучку серебра, — она выиграла, и я мысленно возблагодарил судьбу, впервые за этот вечер мне повезло.
— Миссис Гилкрист, — шепнул я, — мисс Флоре нездоровится: в зале так душно...
— Что-то я не заметила никакой духоты. Здесь вполне хватает воздуху.
— Но мисс Флора желала бы ехать домой.
Старая дама хладнокровно пересчитала свой выигрыш и по одной опустила монеты в бархатный ридикюль.
— Двенадцать шиллингов и шесть пенсов, — объявила она. — Вы недурно играете, мистер Робби. А теперь, мусью виконт, пойдемте поглядим, что там такое приключилось.
Я повел ее в гостиную, мистер Робби последовал за нами. Флора полулежала на софе в самом плачевном состоянии, едва ли не в обмороке, майор суетился подле нее с чашкой чаю в руках.
— Я послал Рональда за каретой, — сказал он.
Миссис Гилкрист хмыкнула и загадочно на него поглядела.
— Что ж, дело ваше, — сказала она. — Подайте-ка мне эту чашку да благоволите принести нам из гардеробной шали. Жетоны ведь у вас. Ждите нас на лестнице.
Едва майор удалился, невозмутимая старуха помешала ложечкой чай и преспокойно выпила его, не сводя, впрочем, глаз с племянницы. Осушив чашку, она поворотилась на миг спиною к мистеру Робби, и лицо ее престранно сморщилось. Быть может, как говорят дети, чай попал у нее не в то горло?
Но нет, мне почудилось, — да помогут мне Аполлон и все девять муз! — мне почудилось — хотя я не осмелился и никогда не осмелюсь ее о том спросить, — что миссис Гилкрист изо всех сил старалась мне подмигнуть!
Тут вошел Рональд и объявил, что карета подана.
Я проскользнул к двери и огляделся. Толпа в зале ничуть не поредела, все самозабвенно танцевали, кузен мой оживленно подпрыгивал спиною к нам. Флора оперлась на руку брата, и все мы, осторожно продвигаясь вдоль стены, чтобы не помешать танцующим, добрались до двери и вышли в прихожую, где нас уже ждал нагруженный шалями майор Шевеникс.
— Вы с Рональдом посадите нас в карету и возвращайтесь танцевать, — сказала старая дама майору. — А когда повеселитесь вдосталь, кликнете извозчика, он доставит вас домой. — Взгляд ее остановился на сыщиках, они о чем-то шептались за спиной у майора; она оборотилась ко мне и чопорно кивнула. — Доброй ночи, сэр, весьма вам признательна. Впрочем, обождите. Не будете ли вы столь любезны проводить нас до кареты? Майор, передайте-ка мистеру, как бишь вас, мою шаль.
Я не осмелился поблагодарить ее даже взглядом. Мы двинулись вниз по лестнице — впереди миссис Гилкрист, за нею Флора, поддерживаемая братом и мистером Робби; мы с майором замыкали шествие. Когда я шагнул на первую ступеньку, рыжий сыщик рванулся было вперед. Я не сводил взгляда с какого-то завитка на узорной шали миссис Гилкрист, но уголком глаза заметил, как он тронул меня за рукав. Это прикосновение обожгло меня, точно раскаленным железом. Но тут второй — Молескиновый жилет — дернул рыжего за руку, и они опять зашептались. Я шел без шляпы, без плаща. Видно, они рассудили, что я ни о чем не подозреваю, просто провожаю дам до кареты и, несомненно, вернусь в залу. И они дали мне пройти.
Едва мы оказались на шумной улице, я обежал карету и остановился у той ее дверцы, которую не видно было с крыльца. Рональд поспешил к кучеру (то был садовник Руби).
— Мисс Флоре дурно. Гони домой во весь дух! — И он отскочил назад к крыльцу.
— Вот тебе гинея, только погоняй! — крикнул я с другой стороны и в темноте, под дождем сунул монету в мокрую ладонь Руби.
— Это еще что? — Кучер оборотился на козлах, всматриваясь во тьму, но я успел отпрянуть к подножке, однако дверцу уже захлопнули.
— Вперед!
Возможно, мне только померещилось, но одновременно с этим криком послышался голос Алена — он изрыгал проклятья где-то на лестнице Благородного собрания. Руби стегнул лошадей, и в тот же миг я рванул дверцу, на ходу впрыгнул в карету и... оказался на коленях у миссис Гилкрист.
Флора подавила крик. Я быстро пересел на кучу ковров, лежавших на сиденье напротив, и захлопнул дверцу. Миссис Гилкрист не проронила ни звука.
Разумеется, мне следовало извиниться. Колеса с грохотом подпрыгивали на булыжной мостовой Эдинбурга, карету немилосердно трясло, стекла дребезжали. Свет уличных фонарей не проникал внутрь, только грозный профиль моей покровительницы всякий раз смутно вырисовывался на тусклом желтеющем четырехугольнике окошка и вновь тонул в непроглядной тьме.
— Сударыня, позвольте мне объясниться... хоть сколько-нибудь смягчить ваше негодование... вполне естественное, разумеется...
Ухаб, другой... И по-прежнему в карете мертвая тишина! Я не знал, что делать. Руби гнал во всю мочь, и мы уже оставили позади последние редкие островки света на Лотиан-роуд.
— Я надеюсь, сударыня, еще пять минут... и если только вы позволите...
Для вящей убедительности я протянул руку. В темноте она коснулась руки Флоры. Наши трепетные пальцы сомкнулись. Прошло пять, десять блаженных секунд. В этой душной тишине кровь в наших жилах, казалось, пела в едином ритме: «Люблю, люблю тебя!»
— Мусью Сент-Ив, — раздался наконец размеренный голос. (Флора вырвала свою руку из моей.) — Насколько я могу разобраться в ваших делах — ежели в этой путанице вообще можно разобраться, в чем я сильно сомневаюсь, — я как будто только что оказала вам услугу, и притом уже вторую.
— Услугу эту, сударыня, я не забуду до самой смерти.
— Будем надеяться. Но только благоволите и сами не забываться.
Мы проехали еще мили полторы-две в полном молчании, и тут миссис Гилкрист с треском опустила окошко и высунула в ночь голову в круглом чепце.
— Руби!
Кучер натянул поводья.
— Здесь джентльмен выйдет.
Это было очень мудро, ибо мы приближались к «Лебяжьему гнезду». Я поднялся.
— Миссис Гилкрист, у вас доброе сердце, а женщины умнее я никогда еще не встречал.
— Хм, — только и услышал я в ответ.
Выходя из кареты, я оборотился, чтобы в последний раз пожать руку Флоре, и нога моя запуталась в чем-то мягком, что потянулось за мною и выпало на дорогу. Я нагнулся, поднял это, и тут дверца с треском захлопнулась.
— Сударыня... ваша шаль!
Но кони взяли в галоп, меня обдало грязью, и я так и остался стоять на холодной пустынной дороге.
Я не сводил глаз с удалявшихся красных фонариков кареты, а когда они с последний раз подмигнули и исчезли, вновь послышался стук колес, и на дороге со стороны Эдинбурга замерцали две пары больших желтых фонарей. Я едва успел метнуться вбок, перескочить через какой-то забор на размокший под дождем луг и притаиться, скрючившись, причем в моих бальных туфлях хлюпала вода, как тотчас мимо вскачь промчались два наемных экипажа, в косых струях дождя мелькнули их огни, кучера бешено нахлестывали лошадей.
ГЛАВА XXXII
ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПЯТНИЦУ УТРОМ
ГОРДИЕВ УЗЕЛ РАЗРУБЛЕН
Я вытащил часы. Слабый луч луны, едва заметный отсвет, упал на циферблат. Четырнадцать минут второго!
«Второй час ночи, темно и пасмурно!»
Мне вспомнился зычный голос ночного сторожа: вот так же выкликал он в ночь нашего побега из Замка, и это эхом отозвавшееся воспоминание, казалось, отметило последний час одного бесконечно долгого рокового дня моей жизни. И в самом деле, с той далекой ночи стрелки словно описали полный круг и вернулись к исходной точке. Я пережил зарю, встретил день, я грелся в лучах людского уважения и вновь — игрушка в руках судьбы — очутился в ночном мраке, в зловещей тени проклятого Замка, все так же преследуемый законом, а надежды на спасение стало еще меньше, и мне негде было приклонить голову — разве что укрыть ее яркой узорной шалью миссис Гилкрист. И я подумал, что за долгий, долгий день этот я столько странствовал, подвергался стольким опасностям, — и все лишь для того, чтобы сменить горчично-желтую одежду арестанта на узорную шаль и фрак, который никак не вязался ни с шалью, ни со здешним климатом. Веселый задор, овладевший мною на балу, воинственный дух, трепет прощального прикосновения руки Флоры — все погасло. С моря наползал туман, и я почувствовал себя белкою в колесе, ибо все усилия мои оказались тщетны. Да, то был час безрадостных раздумий.
