Иван Гончаров - Обыкновенная история
Он вынул из кармана бумажник и, порывшись довольно долго в бумагах, вытащил какой-то ветхий, почти развалившийся и пожелтевший листок бумаги.
– Вот, ma tante, – сказал он, – доказательство, что дядюшка не всегда был такой рассудительный, насмешливый и положительный человек. И он ведал искренние излияния и передавал их не на гербовой бумаге, и притом особыми чернилами. Четыре года таскал я этот лоскуток с собой и все ждал случая уличить дядюшку. Я было и забыл о нем, да вы же сами напомнили.
– Что за вздор? Я ничего не понимаю, – сказал Петр Иваныч, глядя на лоскуток.
– А вот, вглядитесь.
Александр поднес бумажку к глазам дяди. Вдруг лицо Петра Иваныча потемнело.
– Отдай! отдай, Александр! – закричал он торопливо и хотел схватить лоскуток. Но Александр проворно отдернул руку. Лизавета Александровна с любопытством смотрела на них.
– Нет, дядюшка, не отдам, – говорил Александр, – пока не сознаетесь здесь, при тетушке, что и вы когда-то любили, как я, как все… Или иначе этот документ передастся в ее руки, в вечный упрек вам.
– Варвар! – закричал Петр Иваныч, – что ты делаешь со мной?
– Вы не хотите?
– Ну, ну: любил. Подай.
– Нет, позвольте, что вы бесновались, ревновали?
– Ну, ревновал, бесновался… – говорил, морщась, Петр Иваныч.
– Плакали?
– Нет, не плакал.
– Неправда! я слышал от тетушки: признавайтесь.
– Язык не ворочается, Александр: вот разве теперь заплачу.
– Ma tante! извольте документ.
– Покажите, что это такое? – спросила она, протягивая руку.
– Плакал, плакал! Подай! – отчаянно возопил Петр Иваныч.
– Над озером?
– Над озером.
– И рвали желтые цветы?
– Рвал. Ну тебя совсем! Подай!
– Нет, не все: дайте честное слово, что вы предадите вечному забвению мои глупости и перестанете колоть мне ими глаза.
– Честное слово.
Александр отдал лоскуток. Петр Иваныч схватил его, зажег спичку и тут же сжег бумажку.
– Скажите мне, по крайней мере, что это такое? – спросила Лизавета Александровна.
– Нет, милая, этого и на Страшном суде не скажу, – отвечал Петр Иваныч. – Да неужели я писал это? Быть не может…
– Вы, дядюшка! – перебил Александр. – Я, пожалуй, скажу, что тут написано: я наизусть знаю: «Ангел, обожаемая мною…»
– Александр! Навек поссоримся! – закричал Петр Иваныч сердито.
– Краснеют, как преступления – и чего! – сказала Лизавета Александровна, – первой, нежной любви.
Она пожала плечами и отвернулась от них.
– В этой любви так много… глупого, – сказал Петр Иваныч мягко, вкрадчиво. – Вот у нас с тобой и помину не было об искренних излияниях, о цветах, о прогулках при луне… а ведь ты любишь же меня…
– Да, я очень… привыкла к тебе, – рассеянно отвечала Лизавета Александровна.
Петр Иваныч начал в задумчивости гладить бакенбарды.
– Что, дядюшка, – спросил Александр шепотом, – это так и надо?
Петр Иваныч мигнул ему, как будто говоря: «Молчи».
– Петру Иванычу простительно так думать и поступать, – сказала Лизавета Александровна, – он давно такой, и никто, я думаю, не знал его другим; а от вас, Александр, я не ожидала этой перемены…
Она вздохнула.
– О чем вы вздохнули, ma tante? – спросил он.
– О прежнем Александре, – отвечала она.
– Неужели вы желали бы, ma tante, чтоб я остался таким, каким был лет десять назад? – возразил Александр. – Дядюшка правду говорит, что эта глупая мечтательность…
Лицо Петра Иваныча начало свирепеть. Александр замолчал.
– Нет, не таким, – отвечала Лизавета Александровна, – как десять лет, а как четыре года назад: помните, какое письмо вы написали ко мне из деревни? Как вы хороши были там!
– Я, кажется, тоже мечтал там, – сказал Александр.
– Нет, не мечтали. Там вы поняли, растолковали себе жизнь; там вы были прекрасны, благородны, умны… Зачем не остались такими? Зачем это было только на словах, на бумаге, а не на деле? Это прекрасное мелькнуло, как солнце из-за туч – на одну минуту…
– Вы хотите сказать, ma tante, что теперь я… не умен и… не благороден…
– Боже сохрани! нет! Но теперь вы умны и благородны… по-другому, не по-моему…
– Что делать, ma tante? – сказал с громким вздохом Александр, – век такой. Я иду наравне с веком: нельзя же отставать! Вот я сошлюсь на дядюшку, приведу его слова…
– Александр! – свирепо сказал Петр Иваныч, – пойдем на минуту ко мне в кабинет: мне нужно сказать тебе одно слово.
Они пришли в кабинет.
– Что это за страсть пришла тебе сегодня ссылаться на меня? – сказал Петр Иваныч. – Ты видишь, в каком положении жена?
– Что такое? – с испугом спросил Александр.
– Ты ничего не замечаешь? А то, что я бросаю службу, дела – все, и еду с ней в Италию.
– Что вы, дядюшка! – в изумлении воскликнул Александр, – ведь вам нынешний год следует в тайные советники…
– Да видишь: тайная советница-то плоха…
Он раза три задумчиво прошелся взад и вперед по комнате.
– Нет, – сказал он, – моя карьера кончена! Дело сделано: судьба не велит идти дальше… пусть! – Он махнул рукой.
– Поговорим лучше о тебе, – сказал он, – ты, кажется, идешь по моим следам…
– Приятно бы, дядюшка! – прибавил Александр.
– Да! – продолжал Петр Иваныч, – в тридцать с небольшим лет – коллежский советник, хорошее казенное содержание, посторонними трудами зарабатываешь много денег, да еще вовремя женишься на богатой… Да, Адуевы делают свое дело! Ты весь в меня, только недостает боли в пояснице…
– Да уж иногда колет… – сказал Александр, дотронувшись до спины.
– Все это прекрасно, разумеется кроме боли в пояснице, – продолжал Петр Иваныч, – я, признаюсь, не думал, чтоб из тебя вышло что-нибудь путное, когда ты приехал сюда. Ты все забирал себе в голову замогильные вопросы, улетал в небеса… но все прошло – и слава богу! Я сказал бы тебе: продолжай идти во всем по моим следам, только…
– Только что, дядюшка?
– Так… я хотел бы тебе дать несколько советов… насчет будущей твоей жены…
– Что такое? это любопытно.
– Да нет! – продолжал Петр Иваныч, помолчав, – боюсь, как бы хуже не наделать. Делай, как знаешь сам: авось догадаешься… Поговорим лучше о твоей женитьбе. Говорят, у твоей невесты двести тысяч приданого – правда ли?
– Да, двести отец дает да сто от матери осталось.
– Так это триста! – закричал Петр Иваныч почти с испугом.
– Да еще он сегодня сказал, что все свои пятьсот душ отдает нам теперь же в полное распоряжение, с тем чтоб выплачивать ему восемь тысяч ежегодно. Жить будем вместе.
Петр Иваныч вскочил с кресел с несвойственною ему живостью.
– Постой, постой! – сказал он, – ты оглушил меня: так ли я слышал? повтори, сколько?
– Пятьсот душ и триста тысяч денег… – повторил Александр.
– Ты… не шутишь?
– Какие шутки, дядюшка?
– И имение… не заложено? – спросил Петр Иваныч тихо, не двигаясь с места.
– Нет.
Дядя, скрестив руки на груди, смотрел несколько минут с уважением на племянника.
– И карьера и фортуна! – говорил он почти про себя, любуясь им. – И какая фортуна! и вдруг! все! все!.. Александр! – гордо, торжественно прибавил он, – ты моя кровь, ты – Адуев! Так и быть, обними меня!
И они обнялись.
– Это в первый раз, дядюшка! – сказал Александр.
– И в последний! – отвечал Петр Иваныч, – это необыкновенный случай. Ну, неужели тебе и теперь не нужно презренного металла? Обратись же ко мне хоть однажды.
– Ах! нужно, дядюшка: издержек множество. Если вы можете дать десять, пятнадцать тысяч…
– Насилу, в первый раз! – провозгласил Петр Иваныч.
– И в последний, дядюшка: это необыкновенный случай! – сказал Александр.
Примечания
1
Представительный человек (франц.)
2
Загоскин М.Н. (1789–1852) – исторический романист. Наибольшей популярностью в 30-х годах пользовался его роман «Юрий Милославский», проникнутый идеализацией старины и монархическим патриотизмом.
3
Марлинский – литературный псевдоним декабриста А.А. Бестужева (1797–1837). В романе упоминается как автор романтических повестей (30-е годы), отличавшихся эффектной фабулой, возвышенным описанием чувств и крайне вычурным и риторическим языком. С резкой критикой условного, фальшивого романтизма Марлинского выступил в 1840 году В. Белинский, что привело к решительному падению популярности сочинений Марлинского и его подражателей.
4
Евгений – герой поэмы А.С. Пушкина «Медный Всадник» (1833).
5
Александр Адуев имеет здесь в виду стихотворение А.С. Пушкина «Демон» (1823).
