Ирвин Шоу - Нищий, вор
— Я твой двоюродный брат, — сказал молодой человек. — Уэсли Джордах.
— Вот это да! Я много слышал о тебе. — Они пожали друг другу руки. Рука у двоюродного брата была твердая и сильная.
— Я тоже много о тебе слышал.
— Что-нибудь хорошее?
— Не особенно, — усмехнулся Уэсли. — Ты, однако, здорово играешь в теннис.
— Роузволл[34] может спать спокойно, — скромно сказал Билли, хотя комплимент был ему приятен.
— И девушка тоже, — сказал Уэсли. — Она неплохо играет, верно?
— Она в хорошей форме.
— Если все твои ученицы так выглядят, то ты неплохо устроился.
— Они не все так выглядят. А где ты остановился?
— Нигде. Езжу с места на место.
— А сюда зачем приехал?
— Посмотреть на тебя, — серьезно ответил Уэсли.
— На меня?
— Я решил наконец посмотреть на второго представителя молодого поколения Джордахов.
— Ну и как?
— У тебя хорошая подача, и ты прилично играешь у сетки. — Оба засмеялись.
— Ну, это еще ничего, — сказал Билли. — Послушай, я просто умираю от жажды. Пойдем выпьем пива?
— С удовольствием, — сказал Уэсли, вскидывая рюкзак на плечи.
По дороге в гостиницу Билли не без зависти поглядывал на рослого, сильного парня, который так легко вскинул сейчас на плечи рюкзак, но все равно кузен ему определенно нравился.
— Мой… наш дядя Рудольф говорит, что ты знал моего отца, — сказал Уэсли.
— Я видел его всего один раз. Еще мальчишкой. В доме у бабушки — мы ночевали в одной комнате.
— Ну и как он тебе показался? — спросил Уэсли подчеркнуто безразличным тоном.
— Он мне понравился. Рядом с ним все остальные казались неженками. И мне хотелось жить так же, как он, — драться, плавать по морям в дальние края. Потом, — Билли улыбнулся, — он не спал в пижаме, как все остальные. Это стало для меня, наверно, каким-то символом свободной жизни.
— Ты, наверно, был странным парнишкой, — засмеялся Уэсли.
— Не таким уж и странным, — ответил Билли.
Они вошли в бар и заказали два пива.
В баре вместе с отцом сидела Кармен. Она с любопытством поглядела на вошедших, но больше ничем своего интереса не выразила.
— А получилось так, — продолжал Билли, — что я ни разу ни с кем не дрался, нигде не был и всегда сплю в пижаме. — Он пожал плечами. — И еще меня поразило, что у твоего отца был пистолет. Вот это да, подумал я, по крайней мере в семье есть хоть один настоящий человек. Не знаю только, зачем он был ему.
— А ни за чем. Когда пистолет понадобился, его не оказалось под рукой.
Они помолчали.
— Мне очень жаль, Уэсли, — мягко сказал Билли, — что все так произошло.
— Да-а-а.
— А какие у тебя планы? В данный момент и вообще.
— Пока никаких. Посмотрим, что подвернется.
У Билли было такое впечатление, что какие-то планы у Уэсли есть, но обсуждать этот вопрос ему не хочется.
— Мать считает, что тебя в кино ждет большое будущее.
— Я готов принять предложение, но не сейчас. Подождем, посмотрим, как пройдет картина.
— Мать пишет, вашу картину хотят послать на фестиваль в Канн.
— Это для меня новость, — сказал Уэсли. — Я рад за тетю Гретхен. Она женщина стоящая. Пора бы тебе относиться к ней помягче. Будь она моей матерью, я бы сделал для нее все, что в моих силах. Слушай, а почему бы тебе не навестить ее в Канне?
— Неплохая мысль, — задумчиво проговорил Билли. — А ты туда собираешься?
— Да. У меня там еще и другие дела.
— Давай поедем вместе на машине? Когда фестиваль?
— В конце мая.
— То есть через полтора месяца. Отличное время для поездки.
— А тебя отпустят?
— Ты слышал о «теннисном локте»? — усмехнулся Билли.
— Слышал.
— Ну вот, мне кажется, у меня скоро будет приступ, а это значит, по крайней мере две недели полного покоя. А ты чем будешь заниматься?
— Не знаю, — пожал плечами Уэсли. — Покручусь немного тут, если не возражаешь. Может, поучусь у тебя играть в теннис, а может, поработаю на пристани.
— Как у тебя с деньгами?
— Пока кое-что есть, — сказал Уэсли, — но немного деньжат не помешало бы.
— Тут в бассейне работал один парень — чистил его, вытаскивал матрацы и спасателем еще подрабатывал, так вот, он два дня назад уволился. Ты плавать умеешь?
— Вполне прилично.
— Хочешь, я спрошу про это место?
— Это было бы здорово.
— У меня в комнате две кровати. Так что можешь располагаться.
— А разве у тебя нет девушки?
— В данный момент нет, — сказал Билли. — И пока не предвидится.
— Я не хочу тебя стеснять.
— Двоюродные братья для того и существуют, — сказал Билли, — чтобы стеснять друг друга.
На следующий день Уэсли начал работать в бассейне, а вечером при свете фонарей Билли учил его играть в теннис. Уэсли был прирожденным атлетом с отличной реакцией и скоро превзошел остальных учеников Билли. Он играл с упоением, забывая обо всем на свете. Билли гордился успехами своего ученика, но сдержанная ярость в игре Уэсли вызывала у него растерянность, и временами ему хотелось сказать: «Опомнись, ведь это всего лишь игра». У него было такое, не дававшее ему покоя чувство, что игра в обычном понимании этого слова в жизни его двоюродного брата Уэсли полностью отсутствовала.
Билли наслаждался обществом Уэсли и скоро обнаружил, что он идеальный сосед, умеющий поддерживать образцовый порядок, что было приятно после беспорядочного хозяйствования Моники. Управляющий гостиницей был доволен Уэсли и поздравил Билли с удачной находкой. После того как Билли представил Уэсли Кармен, ее отношение к нему изменилось, и она вскоре стала приглашать их обоих ужинать в маленький ресторанчик неподалеку от порта, когда отца в отеле не было. Уэсли держался с Кармен спокойно и вежливо, и Билли обнаружил, что Кармен, которая до сих пор плаванием не увлекалась, теперь почти все утро проводит в бассейне. А узнав, что мать Билли была режиссером фильма, в котором снимался Уэсли, Кармен начала проявлять к нему даже признаки уважения и, когда в городе шла интересная, на ее взгляд, картина, приглашала их обоих в кино. Ей нравились фильмы, где проливалось много крови и был печальный конец, и она часто выходила из кинотеатра заплаканная.
После двух недель занятий Моника сообщила Билли, что на следующее утро она уезжает. Но, добавила она, давая ему щедрые чаевые, она непременно вернется; однако точной даты не назвала.
— Мы будем рады снова увидеться с тобой, — сказала она, не уточняя, кого она имеет в виду.
— А тебе не интересно узнать, что произошло на улице Гро-Кайю? — спросил Билли.
— Я знаю, что произошло на улице Гро-Кайю. Там по ошибке убили не того человека. И еще нескольких.
— Я тебе звонил.
— Ты забыл оставить свой адрес. Не повторяй ту же ошибку снова. Ты так и собираешься всю жизнь оставаться тренером по теннису в этой несчастной стране?
— Не знаю.
— Где ты познакомился с парнем, который работает в бассейне?
— Он просто забрел сюда в один прекрасный день, — солгал Билли. Он никому не говорил, что Уэсли его двоюродный брат: ему не хотелось, чтобы Уэсли связался с Моникой.
— Я тебе не верю, — спокойно сказала Моника.
— Ничем не могу помочь.
— У него хорошее лицо. Сильное и неистовое. Как-нибудь я должна с ним серьезно поговорить.
— Оставь его в покое.
— Пожалуйста, запомни, я в твоих указаниях не нуждаюсь.
— Запомнил. И не только это. Еще целую кучу вещей. Некоторые из них восхитительны. Как у тебя сейчас с памятью?
— Плохо. Очень плохо. Благодарю вас за терпение, проявленное по отношению ко мне на корте, хоть оно и не очень пошло на пользу, верно?
— Совсем не пошло. Ты безнадежна.
— Надеюсь, вы добьетесь больших успехов с другими учениками. Например, с этой испанской шлюхой. Сколько она платит вам? Вы ведь при ней в качестве жиголо? А в Испании жиголо должен быть членом профсоюза?
— Я не обязан выслушивать подобную мерзость, — сказал он сердито.
— Через несколько лет придется привыкнуть. Adios[35], крошка.
Он посмотрел ей вслед, потом дрожащими руками положил в карман чаевые и взял ракетку. И все же его не оставляла надежда, что Моника вернется, скажет, в каком она номере, и пригласит зайти после полуночи.
Две недели спустя Уэсли сидел за столом в их номере и писал письмо. Билли одевался, собираясь пойти на вечер фламенко. По этому случаю были приглашены цыгане, а гостей просили прийти в испанских национальных костюмах. Билли купил себе нарядную рубашку с кружевами на груди и попросил у одного из музыкантов оркестра узкие черные брюки, курточку болеро и туфли на более высоком, чем обычно, каблуке. Уэсли тоже был приглашен, но решил вместо танцев заняться письмами и добавил, что в таком наряде чувствовал бы себя настоящим идиотом.
Утром он получил письмо от Гретхен, в котором она сообщала, что «Комедия реставрации» представлена на Каннский фестиваль, и просила его туда приехать, чтобы разделить славу. Вместе с ней и Дэвидом Доннелли поедет Рудольф. Постарается приехать хотя бы на три дня и Фрэнсис Миллер. Эти две недели обещают быть интересными. Она очень рада, что они с Билли наконец познакомились и понравились друг другу. Дальше Гретхен выражала надежду, что ему удастся повлиять на Билли и убедить его тоже приехать в Канн.
