Василий Шукшин - Печки-лавочки
– Ну как же?:.
– Никакой обиды! Хорошо, что все объяснилось.
– Давай тут… не очень! – счел нужным еще сказать проводник Ивану. – Какой же он вор! Хоть немного-то разбирайся в людях.
– Ты много разобрался в том конструкторе… которого без билета посадил? – обиделся Иван на нравоучения лакеистого кондуктора. – Бегал тут… икру метал. Еще ухмыляется!
– Ну-ка! – прикрикнул проводник. – Давай-ка, приведи себя в порядок! Не очень тут!.. Не дома на печке. Устраивайтесь, товарищ профессор.
– Я устроюсь. Хорошо.
– Если он будет тут чего-нибудь фордыбачить, скажите мне… Мы его живо приструним. Мы ему…
– Да идите вы к дьяволу! – вскричал вдруг профессор. – Чего вы пристали к человеку?!
Проводник опешил. Молчал.
– Извините, пожалуйста! – сказал профессор. – Спасибо. Мы теперь сами разберемся. Идите.
– Ну, давайте, – сказал проводник. – Ничего. – И ушел.
– Фу-ты, дьявольщина какая! Нехорошо как…
– Товарищ профессор, вы уж простите нас ради Бога, – сказала Нюра. – Обознались мы…
– Да что вы!.. За что? Я, старый дурак, поперся к проводнику… Надо было самим разобраться.
Иван, опозоренный, молчал, насупив брови.
– Попроси прощения! – строго велела Нюра. – Язык-то не отсохнет.
– Та-а… – Иван сморщился. – В этом, что ли, дело?
– Забудем все недоразумения! – решительно сказал профессор. – Нам же далеко ехать!.. С какой стати мы испортим себе дорогу? Иван!..
А поезд опять подходил к станции.
И опять перронная кутерьма… Приехали. Уезжают.
В вагон, где ехали Иван, Нюра и профессор, садилась большая гитаристая группа студентов – юноши и девушки, большинство – девушки.
Поезд тонко закричал…
Иван с профессором пригубили-таки из высокой бутылки дорогого вина. Профессор – с блокнотом в руках – экзаменует Ивана на предмет владения родным языком. Настроение у них хорошее; Иван относится к «экзамену» довольно серьезно; Нюра – больше на подсказках.
– Просто – ударить. Он ударил – я ударила – кто-то ударил…
– Вломил, – начинает Иван.
– Так.
– Жогнул.
– Жогнул?
– Ну – жогнул. Рраз! – жогнул.
– Ага. Хорошо. Еще?
– Тяпнул.
– Да. Еще?
– Матерно можно?
– Нет, это не надо.
– А там много вообще-то…
– Нет, лучше не надо. Кроме того, здесь женщина.
– Она слышала…
– Итак?
– Наподдал, – подсказала Нюра.
– Наподдал… Да. Невыразительный глагол. Женский какой-то.
– Хряпнул. Ломанул.
– Вот это… глаголы! Мускулистые.
– Перелобанил. Окрестил. Саданул… Нае… Нет, не туда. Врезал. Смазал.
– Так, так, – подбадривает профессор.
– Пиннул, – опять вмешивается Нюра.
– Пиннул? Это хорошо. Пнул, да?
– Ну да. Пиннанул, у нас бабка говорит.
– Это старушечий, – снисходительно бросил Иван. – Взял на калган, – еще вспоминает он.
– Это что такое?
– Головой дал! Вот так вот. – Иван взял профессора за плечи и рывком кинул на себя и подставил голову, но, конечно, не ударил – показал.
– О-о! А калган – это голова?
– Голова.
– Это по-каковски же?
– По-русски! Кал-ган. У нас еще зовут – сельсовет. Профессор засмеялся.
– А как еще?
– Чердак.
– Чего попало! – изумилась Нюра. – Неужели вам это на самом деле нужно?
– Нужно, Нюра.
Тут в купе вошли веселые девушки-студентки устраивать одну свою подружку. Трое.
– Нам сказали, у вас одно место свободное…
– Так точно! – приветливо откликнулся профессор. – Располагайтесь. Которая из вас? Стоп, мы сами выберем. Самую красивую.
– А ну? – Девушки все были хорошие, крепкие, голоногие. – Выбирайте!
Профессор поверх очков оглядел всех… Искренне вздохнул.
– Оставайтесь все. Выбирает тот, кто… забирает. О-о!.. – сам болезненно сморщился он. – Вот это каламбур!
Девушки засмеялись.
– Какую же?
– Какую, Иван?
Иван гигикнул, покраснел и… посмотрел на Нюру.
– Ну, раз ты уже выбрал, то мне – все равно: я свою станцию проехал, – сказал профессор.
Оставили голубоглазую грудастую Любу.
– Закончена сессия – и ноги в руки! – позавидовал профессор. – Что за институт?
– Педагогический.
– Факультет?
– Физмат.
– Физмат, и только физмат. Всемогущий физмат! – огорченно сказал профессор. – Куда только прибежите со своим физматом.
– А вам не нравится физмат?
Профессор весело посмотрел на девушку с физмата.
– Милая, он вам самой не нравится.
– Почему? – растерялась девушка.
– Потому что вам нравится Лермонтов, Есенин…
– Одно другому не мешает.
– О, еще как!
– Педагогический – это, значит, будете учительствовать? – встрял в разговор Иван.
– Да.
– Да-а… – значительно сказал Иван. – Вот сейчас радуетесь, что учитесь, веселитесь – в люди выходите, а я смотрю на вас и жалею…
– Иван! – сказала Нюра.
– Что?
– Чего заборонил-то? Жалеет он. Ты что?
– А что такое, Иван? – заинтересовался профессор. – Нюра, почему вы остановили?
– Да нет, я хотел про наших учителей рассказать, про сельских…
– Ну?
– Да ладно!
– Да что же «ладно»? Расскажи.
– Достается им, бедным… Но, может, я, правда, чего-нибудь недопонимаю, а полезу рассуждать… Ладно.
– Что ты хотел сообщить, Иван? – спросил профессор строго. – Что подлинные учителя в городе остаются?
– Он сам не знает, что он хотел сообщить, – сердито сказала Нюра. – Выпил лишнего? Ложись вон, спи.
Иван только успевал поворачиваться на слова, к нему обращенные… Но молчал.
Тут из соседнего купе пришла делегация девушек.
– Сергей Федорыч… простите, пожалуйста…
– Ну, ну, – сказал профессор.
– Мы вас узнали… вы по телевидению выступали…
– Выступал. Был грех.
– Пойдемте к нам… Расскажите нам, пожалуйста… Мы вас приглашаем к себе. Мы – рядом.
– Пошли, Иван. Недалеко. – Профессор встал. – Бутылочку брать с собой? – спросил девушек.
Девушки засмеялись.
– Берите!
– Ваня, а ты бы воздержался – не ходил, – сказала Нюра.
Но Ивану очень интересно с профессором.
– Да будет тебе! Чего туг такого? Рядом же.
– Да ничего! Будешь потом по вагону бегать…
– Нюра, он не будет бегать по вагону, – пообещал профессор.
И профессор с Иваном ушли.
А луна светила!.. Ночь шла по земле, выстилая на полях белые простыни.
Жутковато, гулко прогудел мост… Поезд выскочил из его железной паутины и громко закричал, радуясь воле.
Выбежали к дороге белоногие березки – и такие они ясные, белые под луной, такие родные… И грустные. Смотрят вслед поезду.
– А вот вы приезжайте, посмотрите! – шумел в купе, где студенты, щедрый, размашистый Иван. – Вот тогда узнаете, как я живу!..
Студентам весело. Ивану тоже.
Только профессор как-то задумчиво смотрел на Ивана: не то ему жалко Ивана, не то малость неловко за него.
– А косить мы будем?
– А зачем косить? У нас теперь машины косют… А-а, так – в охотку? Можно покосить. Я вас устрою. Но это, ребятки, тяжело. Лучше мы с вами сядем в лодочки… Как в песне-то поется:
С сестрой мы в лодочку садились,
Тихо-онько плыли по волна-ам…
Студенты засмеялись.
– А «Волга» у вас есть?
– А зачем она мне? Я без «Волги» вот так живу! Я, ребятки, живу крупно. Чего только у меня нет! У меня – зайдешь в дом – пять ковров сразу висят. Персидских.
– А шкура медвежья есть?
– Три штуки. Одна в прихожке – я сапоги об ее вытираю, одна в детской, детишки на ней играют, волосья дерут… Дальше, посмотрим направо – барометр висит…
– А громоотвод?
– Громоотвод – на крыше. Я пока внутренность описываю. А налево, как зайдешь, – сервант на тоненьких ножках. Я его один раз – с получки – задел нечаянно, на сорок восемь рублей одной только посуды расколол…
– Жена вам – скандал?
– Не, она у меня не базланит. Это не то что есть некоторые… Ох, не будьте такими – это хуже всего на свете. Тут и так-то… не сладко, а если еще и дома… Если я устал как собака, я посплю, отдохнул – можно снова за работу. А если еще дома… Нет, это плохо. Хуже нет.
– Вы же говорите, вы хорошо живете.
– Я-то хорошо! Я про других. Я-то – дай Бог каждому! Я, допустим, прихожу с работы: «Ну, Нюся, давай корми, голубушка». Она на стол – картошку с мясом. Мясо у меня круглый год не выводится. Свинота эта у меня вот здесь сидит. – Иван хлопнул себя по загривку. – Ох, и прожорливые же!.. Иной раз взял бы ружье и пострелял всех к чертовой матери. А если, бывает, совсем здорово устанешь на работе, я сразу, с порога: «Ну, Нюся…»
Нюра сидела одна у темного окна, слушала песни по радио.
Вошел профессор.
– Ну, Нюся!.. Что, скучаем?
– Что он там? – озабоченно спросила Нюра.
– Иван?.. Да ничего особенного, не беспокойтесь. Рассказывает студентам, как он хорошо живет, богато.
– Тьфу, трепло! Вот трепло-то! Пара штанов завелась лишняя да рубаха-перемываха… Богач! Вот, знаете, так мужик – ничего, грех жаловаться: ребятишек любит, меня жалеет… Но как выпьет, тут уж держись: или хвастать начнет, какой он богатый, или в драку лезет. И ведь сколько уж раз учили, дурака, один раз голову стяжком проломили – неймется! Нальет глаза, и все нипочем: на пятерых – на пятерых лезет.
