Геннадий Русский - Соловецкое чудотворство
И посвятил узник себя Богу. Караульные доносят, что молится узник всё время. Начальству в диковинку: разве положено арестанту истово молиться, того гляди святым станет! Его мучить привезли, а он оковы лобызает и Бога благодарит, что пострадать довелось, как наш дедушка-старовер. Вызывали его куда следует в гордыне уличать, да видят — никакой гордыни нет, кается старец смиренно и пребывает в здравом уме. Видят — стоит твёрдо в вере и мучителей своих благословляет. А уж по монастырю о нём слава идёт, монахи на него как на великого подвижника смотрят, когда его в храм ведут — все оборачиваются, иные кланяются, иные в ноги падают, иные края рубища его хотят коснуться, да ещё начальников своих укоряют: вот как вам надо жить, вот кто у нас в монастыре святой человек! Начальство и само укор чувствует, а что поделаешь? Освободить узника оно не в силах без царского указа, а запретить молиться и совершать подвиг — как запретишь? Хотя вроде и не положено узнику подвижничать, но вроде и не запрещено. Придумывали ему казнь пострашнее, а он её в прославление Бога обратил! Хотели тело убить — дух восстал. Духом была побеждена впервой злая темница соловецкая.
Двадцать пять лет, века четверть, дедушка Петро в земляной яме отсидел. В его-то годы — невозможно поверить! — а было. Иные времена настали, юный император Александр Павлович на престол взошёл и многие надежды возбудил. Отпустил он на волю всех узников соловецких. Подняли Петра из темницы — древлен вельми, сто десять лет! — борода позеленевшая, ослеп, а дух светел и неугасим. «Езжай, — говорят, — дедушка, на свою Украйну!» — «Нет, — отвечает, — детки, куда мне двигаться могилы на краю, а дозвольте мне в сей обители спокойно помереть, где узрел я свет спасения». Так и дожил старец до дня преставления светлого в возрасте от роду ста двенадцати лет, погребён был с великими почестями и пропето было над ним «Кая житейская сладость…». Вот оно какое чудотворство было!
Так единожды была повержена неправедная темница соловецкая, в другой раз побеждена она была иначе, но о сём в свой черёд…
И до и после казака Петра, непризнанного подвижника соловецкого, много страдало мучеников безвинных и виновных (а на нынешний счёт и они безвинны), в колодках доставленных «за некия вины». Не все имена известны, иных «Ты, Господи, веси»! Однако о некоторых память сохранилась.
Был такой монах Авель. Три книжки написал, и за каждую сажали его в темницу, одна страшней другой. Сначала в Шлиссельбурге посидел по милости матушки Екатерины. Снова написал — теперь уж на Соловки. А он и на Соловках третью книгу написал! Думаю, и тебе, писатель, в старое время не миновать Соловков, и мне за мои сказки, да вот вопрос: как в нонешнее время мы сюда угодили? Видно, во все века на Руси за книжки да басни одна награда… Выходит, наша дорога на Соловки верная!
По-нонешнему рассудить, бывало, за всякую чепуху, за «дурость» на Соловки отправляли (а ныне?). Взять матроса Никифора, восемнадцати лет от роду (несмышлёный ещё!). Написал неграмотную записку, в коей обещался продать душу дьяволу, если тот ему поможет. Не иначе хотел парень обратать девку-недотрогу! Его бы, Никифора, по тем суровым временам, сняв штаны, выпороть — и дело с концом, а парня сгубили на Соловках. (А многим ли суровее, если разобраться? Никифор хоть записку написал, а из нас иные ничего не писали, да следователь понаписал…)
Или был таинственный узник, рекомый «бывший Пушкин». Он и в самом деле нашему великому поэту предком доводился по боковой линии. Фальшивомонетчик был, это бы ничего — сидел бы себе в Пустозерском остроге, ан нет, возьми и обложи матушку-императрицу «б… немецкой» — и этого на Соловки. (И опять порассудив, лучше в старое время было. Ныне попробуй обложи! Иные из нас и не говорили и не думали даже, а за то же попали. Того узника хоть одно утешало: отвёл душу в крепком русском слове. А мы ничем не утешены…)
Бывали и другие заметные личности, всех не упомню, вернёмся лучше к чудотворству соловецкому.
Сказал я, что затихло оно, в сокровенные глубины ушло, так оно и было, подвиг дедушки Петра тому подтверждение. Но было одно чудо великое и явное, показало оно, что не покинула святую обитель милость Божья и что крепко заступничество её угодников перед Господом. В Крымскую войну это было, когда англичанин бомбардировал Соловки. Слышали вы об этом и знаете, что никто в монастыре не пострадал из народу, и даже ни единой птицы-чайки, что на башнях гнездились, на стенах и прямо средь двора, не тронуло. Вы говорите, стрелял англичанин плохо, да и не стрелял, а так, пугал. Однако двор монастырский весь осколками засыпало и здания повредило, а с людей, сколько их укрывалось, ни единого волоска не сорвало, а с птичьих стай ни пёрышка! Это как объяснить? Случайность? А чудо, оно ведь тоже не часто…
Крепко палил англичанин, а под огнём сокрушительным шёл по стенам крёстный ход с молебном и пением. Только минует ход — на этом месте бомба рвётся. А ход дальше идёт, поёт «Святый Боже, святый крепкий…». Это ли не чудо? А бывало и так, что старцев, по слабости в кельях оставшихся, поднимал тайный голос и велел из кельи выйти, и только выходил старец, как врывался в келью губительный снаряд. Много подобных «случайностей», по-вашему, было. Последним выстрелом пробило образ Знамения Божьей Матери на паперти Преображенского собора. Угодно было Божьей Матери принять вражеские осколки в свой образ в память о чудесном событии, а людей покрыть незримым покровом.
Чудо это было, и чудо невиданное. Однако, если призадуматься, смысл его найти можно. Ведь Русь наша — со стороны взглянуть тому же англичанину: страна неправедная, несогласная, обиженная, грязная, народишку жизни вовсе нет, укатали его, замотали, по лагерям-острогам затаскали, и вдруг — война! И откуда — неведомо — подымается сила грозная, могучая и одолевает недругов. Униженная, истерзанная, измордованная — вся в бой идёт. Велико это слово — Русь подымается! И уже не прежний несчастный народ — народ великий встаёт, размахивается удалая сила богатырская, и откатывается враг вспять. Не так ли бывало и будет ещё? Ведь если завтра война, как в глупой песне поётся, позови нас всех, узников обиженных, на войну, неужели отступимся? До смерти биться будем, все обиды забудем, потому что мы — люди русские, великой стойкости люди! Россия нам всех обид выше! А вернись мы с войны, ведь нас в те же лагеря упрячут… Вот ведь Русь какая: опасность её сплачивает, даны ей взлёты великие, тихие течения жизни не для неё. Страдать так страдать, воевать так воевать!
Вот о чём военное чудо соловецкое свидетельствует: Русь в военном испытании преображается и очищается. Верно, не любит русский человек воевать, самый миролюбивый он, а только в войнах и велика была Русь…
Вернёмся, однако, к дальнейшей истории соловецкой. Хоть и великое чудо было явлено, а тюрьма-то соловецкая оставалась… Ссылали на Соловки и государственных преступников, и дерзких богохульников, да потом оказалось — не тех ссылали. Те-то книжечки да статейки писали, за границей укрывались, в колокола звонили, и пошли по Руси совсем иные мнения. Сначала мнения, а потом и взаправдошные революционеры появились. Власти против них свирепствуют — кого в Сибирь, а кого и на Соловки. И вот попал один такой в здешнюю тюрьму. Другой народ-то пошёл, озлобленный, эти-то смиряться не хотят. Не они начальства, а начальство их боится. Тот-то голубчик, Потапов его фамилия, и в Бога не верил, и над святым обрядом смеялся. А порядок такой был — по великим праздникам выводить всех узников к причастию и пастырскому благословению. Вот и революционера этого — от исповеди и причастия он, конечно, отказался — подводят под архимандритово благословение. Владыко ему руку для лобзания подставляет, а он… А он — такое только в романах Фёдора Михайловича Достоевского прочтёшь — он вместо того, чтоб к пастырской руке приложиться, архимандрита наотмашь — по морде!
Вот как! Святотатство великое на благословляющего пастыря руку поднять и нет дерзновенному прощения. А Дом Божий не святотатственно в узилище обращать? По Христову ли завету одной рукой людей мучить, другой благословлять? Сколько веков оскверняли обитель спасения, мудрено ли, что взбунтовалось сердце человеческое? Человека того я по-человечески понять могу, но как христианин поступок его дерзкий отвергаю и проклинаю.
За прежнее осквернение обители поплатился неповинный пастырь от злобной руки. Архимандрит-то тот пострадавший, Мелетий, человек был хороший, добрый, учёный, про Соловецкий монастырь книгу написал — а его тот непутёвый — по морде! Вот чем дело кончилось — давно бы тюрьму следовало упразднить и со всем злом покончить. Да не умеют так у нас на Руси, только зря народ озлобляют. Самодержавной-то власти давно бы следовало пойти на перемены, а довели до революции. А чем Государь Император Николай Александрович был плох? Довелось мне его видеть средь народа на трёхсотлетнем торжестве. Собой невысок, щупловат, простого вида и лицо доброе. Ну царица-немка, та из себя корчила, высокая такая, лицо брезгливое, народ свой не понимала и Государя от добрых дел отговаривала. Ему бы, Государю, лучших людей к себе приблизить, а он отдалял их царицыными происками да Гришки Распутного наваждением. А наследник, цесаревич Алексей, мальчик такой нежненький, в матроске, уж и красив! — личико ангельское, а как взглянул я на него, так меня в сердце ударило — не жилец он! — хорош слишком, не для нашего злобного мира. А дочки-цесаревны в белых платьицах — чистые голубицы, писаные красавицы, до того красивы! — и опять меня в сердце ударило — не здесь им быть, не мужниными жёнами, нет для них таких заморских королевичей-царевичей, во всей чистоте девственной сидеть им меж ангелами, да там восседают ныне, невинно убиенные… Нет, какой я монархист, всё то прошло и прежней России не бывать. А знаешь, когда императорская фамилия из Кремля выходила под благовест колокольный и толпа вопила коленопреклоненно, думалось: «Вот, жива ещё Русь!» Да нет, не выжила…
